Некоторые лингвисты полностью отрицают какое либо значение тенденции к экономии. Особенно показательным в этом отношении является высказывание Л. Зюттерлина:
«Разве Haus ʽдомʼ более удобно для произношения, чем hus, weit ʽширокийʼ удобнее, чем wit? Алеман и северный немец, говорящие на своих диалектах, все это могут оспаривать. Почему более старое laufen ʽбегатьʼ превращается в диалектах в lavfe, а более старое geiz ʽкозаʼ в Guss или Gaass? По сравнению с переходом wit > weit это еще более неудобно: Это привлечение удобства – ложный путь, вернее тупик, в который теперь уже не стоит попадать»[309].
«Прежние грамматисты, – замечает А. Доза, – утверждали, что латинское p в положении между гласными ослабло и дало b, затем оно дало v, поскольку v требует меньше труда, чем b. Но это ничем не доказано. Несомненно, губное давление у p больше, чем у v, но зато два последних звука связаны с дрожанием голосовых связок, которое отсутствует у p, v, в свою очередь требует более усиленного выдоха по сравнению с p, и по этой причине оно утомляет определенные мускулы»[310].
В специальной статье «Определяет ли принцип экономии развитие и функционирование языка?»[311] Р.А. Будагов пытается доказать, что этот принцип вообще не имеет никакого значения, приводя следующие аргументы: в языках не наблюдается процесса планомерного сокращения многосложных слов, поскольку наряду с сокращением появляются новые многосложные слова (см. с. 19). Возникновение новых дифференциальных признаков на любом уровне языка, в любой его сфере, приводит не к уменьшению, а к увеличению числа категорий форм слов, которыми оперирует язык (см. с. 21). Понятие экономии не может иметь единичного характера, не может свидетельствовать о лучшей или худшей организации системы языка. Предложение, короткое по длине и тем самым казалось бы более сложное и тем самым экономное, чем предложение длинное, но с не осложненной («ненапряженной») семантикой глагола. Короткое слово может выступать семантически и синтаксически «некоротким», многоплановым (см. с. 24, 25). Дифференциация слов способствует увеличению словаря, а не его уменьшению (см. с. 27). Большое число фонем определенного языка успешно справляется со своими коммуникативными функциями, чем меньшее число фонем того же языка. «Экономия и дифференциация – взаимоисключающие друг друга понятия» (с. 27). Если бы «экономия» постоянно «наращивалась» в истории языка, то новые языки были бы экономнее старых языков. Факты, однако, опровергают подобное предположение. Неэкономное, с одной точки зрения, может показаться вполне экономным, с другой точки зрения. Лишнее «неэкономичное» с позиций одного языка обычно предстает как необходимое с позиций другого языка (см. с. 29).
Таким образом, Р.А. Будагов приходит к выводу, что ни развитие, ни функционирование языка не определяется принципом экономии. Следует, однако, заметить, что многочисленные примеры нарушения принципа экономии, которые обычно приводятся критиками, нисколько не опровергают существования самой тенденции к экономии. Отто Есперсен совершенно прав, когда он утверждает, что, например, тенденция к облегчению произношения может проявляться только в некоторых случаях и притом не во всех, поскольку имеются другие тенденции, которые эту тенденцию могут нейтрализовать[312].
А. Мартине рассматривает принцип экономии в языке не как непреложно действующий закон, не знающий никаких исключений, а только как тенденцию, прокладывающую себе путь через сопротивление со стороны других потребностей коммуникации.
Источником тенденции к экономии является человеческий организм. Принцип экономии в языке – одно из частных проявлений инстинкта самосохранения. Это – своеобразная реакция против чрезмерной затраты физиологических усилий, против всякого рода неудобств, осложняющих работу памяти, осуществление некоторых функций головного мозга, связанных с производством и восприятием речи. Отрицание роли принципа экономии в языке равносильно отрицанию всех защитных функций человеческого организма. Тенденция к экономии в языке действует, и языковед, если он осуществляет материалистический подход к явлениям языка, не может ее отрицать.
Существуют языковые явления, связанные с необходимостью совершенствования языкового механизма. Компаративисты давно заметили, что в различных языках обнаруживается тенденция к укреплению односложных слов. Эти слова не только не подчиняются или, вернее, сопротивляются закономерностям разрушения конца слова, но часто не поддаются действию различных фонетических законов.
В германских языках конечное m, так же, как в греческом, превращалось в n и затем отпадало. В односложных словах это n сохранилось, ср. готск. hvan ʽкогдаʼ, англо-сакс. hvon < quom. Конечное m, часто подвергавшееся в латинском языке выпадению, в односложных словах сохранилось, ср. формы quem ʽкогоʼ, rem ʽвещьʼ, spem ʽнадеждуʼ и т.д. Зубные смычные в германских языках в абсолютном исходе слова исчезли, но в односложных словах они сохранились, ср. готск. at ʽприʼ, др.-фриз. et, др.-в.-нем. az ʽприʼ, лат. ad. Утрата конечного гласного в односложных словах нередко компенсируется удлинением корневого гласного, ср. венг. viz (vīz) ʽводаʼ из vete > vezγ > viz > vīz, úr (ūr) ʽгосподинʼ из uru. Слова, содержащие долгие гласные, в якутском языке бывают, почти как правило, односложными. Слишком короткие слова часто мало выразительны. Слова, ставшие короткими, вследствие действия различных фонетических процессов могут легко выпасть из языка. Поэтому язык как бы принимает меры к их укреплению.
В различных языках мира наблюдается тенденция к укреплению слабо артикулируемых согласных.
В большинстве финно-угорских языков билабиальное w финно-угорского праязыка превратилось в лабиодентальное v. Характеризуя развитие сонантов в индоевропейских языках, А. Мейе отмечает, что согласные формы сонантов все более и более переходят в настоящие согласные, неспособные вокализоваться: так w (согласный ṷ) переходит в губно-зубной спирант v в романских, немецком, славянском, санскритском или в g (ǵw) (в начале слова) в бритском, армянском, новоперсидском (в некоторых случаях) и других языках[313]. В то же время наблюдаются массовые случаи утраты слабо артикулируемых согласных как менее выразительных, ср. исчезновение ṷ, w, h, i. Редуцированные гласные, произносимые с меньшим усилием, как правило, неустойчивы и подвержены исчезновению.
Если в языке наблюдается какой-то недостаток фонем, различающих слова и их формативы, то язык также стремится чем-то компенсировать этот недостаток. Так, например, в языках, обладающих ущербной вокалической или консонантной системой, преобладают длинные слова. Особенно показательным в этом отношении является финский язык, имеющий очень скудную консонантную систему. Слова в финском языке более длинные по сравнению с другими финно-угорскими языками, обладающими значительно более развитыми консонантными системами. В гавайском языке имеется всего 12 фонем, из них 5 гласных – а, е, i, о, u, 7 согласных – h, к, l, m, n, p, w. Таким образом, система гавайского консонантизма является более скудной, чем консонантная система финского языка. Длинные слова в гавайском языке встречаются довольно часто.
