С лингвистической точки зрения всякая ассимиляция более удобна, поскольку она облегчает произношение. Поэтому сама манера смягчения может быть легко воспринимаема.

Синтаксический строй древних финно-угорских языков очень напоминал синтаксический строй тюркских языков. В древних финно-угорских языках не было придаточных предложений, почти не было союзов, широко были распространены причастные, деепричастные и абсолютные обороты.

Под влиянием индоевропейских языков, в таких языках, как прибалтийско-финские, венгерский, саамский, коми и мордовский, возникли придаточные предложения индоевропейского типа, вводимые союзами, резко сократилось количество причастных и деепричастных оборотов. И это понять не трудно. Придаточные предложения индоевропейского типа, вводимые союзами, более удобны с лингвотехнической точки зрения, их структура более прозрачна и технически более совершенна.

Почти во всех современных финно-угорских языках можно найти аналоги русского будущего времени совершенного и несовершенного вида типа «я напишу» и «я буду писать». Можно утверждать, что эти языки создали видовые различия в сфере будущего времени, поскольку они имеют инфинитивы и вспомогательные глаголы. Однако создать последовательную систему видовых различий в сфере прошедшего времени этим языкам не удалось по причине отсутствия строительного материала.

Испытывая влияние со стороны русского языка, тюркские языки, однако, не в состоянии усвоить и внедрить в свою систему такие явления русского языка, как аблаут, например, везу : воз, несу : ноша, категорию грамматического рода и т.д., поскольку эти явления находятся в резком противоречии с особенностями структуры тюркских языков.

Выше говорилось о том, что человеческий язык связан с историей общества и в то же время не связан. Возникает вопрос в каких же случаях он не связан. Для этой цели необходимо выяснить, обладают ли элементы языка способностью отражать историю человеческого общества и какой характер имеет это отражение.

Что касается звукового состава языка, то сам по себе он никаких изменений в истории общества не отражает. Об этом в свое время очень хорошо сказал Ф. Энгельс:

Это вполне понятно, так как отражать явления окружающего мира и их закономерные связи способен только человеческий мозг. Результаты его познавательной работы закрепляются в понятиях. Значения слов только указывают на существование этих понятий. Язык, лишенный значений, представляет мертвую языковую материю, которая ни на что не указывает, ничто не обозначает, ни с чем не соотносится и, следовательно, ничего не отражает.

Законы, которыми управляются языковые изменения, не совпадают с законами развития человеческого общества.

Общие качественные особенности фонетической системы того или иного языка никогда не могут быть зеркалом какой-либо эпохи. История не знает таких примеров, когда бы языки, существовавшие в эпоху феодализма, фонетически отличались от языков, существующих в эпоху капитализма, какими-то качественными особенностями своих фонетических систем. Нет таких фонетических систем, которые были бы специфическими для родовых языков, языков племенных и языков народностей и наций. Такие процессы, как, например, образование назализованных гласных, палатализация согласных и т.п., могут происходить в разное время и во все эпохи независимо от состояния общества.

Такие явления, как дифтонгизация старых монофтонгов в истории немецкого языка, падение глухих согласных или оглушение конечных звонких согласных в истории русского языка, озвончение интервокальных глухих смычных и спирантов, наблюдаемое во многих языках, развитие буферного звука b в группах mr и mn в истории французского языка, превращение древних а, е, о в а в индоиранских языках, превращение древнего начального j в Ǯ киргизском языке совершенно индифферентны к состоянию общества, его экономике и т.д. Они так же ничего не говорят о состоянии общества, как характер отдельных звуков в составе того или иного слова ничего не говорит нам о свойствах или качествах предмета, называемого этим словом.

Изменения внешнего облика слов совершенно не зависят от их значений. Древнегреческое слово ηλιος ʽсолнцеʼ в одном из диалектов новогреческого языка превратилось в ilen. Однако при этом не произошло никакого изменения значения. Слово vloz в древненемецком означало ʽкорабльʼ. В современном немецком оно означает ʽплотʼ, но звучание этого слова почти не изменилось, ср. современное Floss.

Абсолютно те же закономерности наблюдаются при звуковых изменениях грамматических формативов. Форматив в звуковом отношении может сильно изменяться, но значение его при этом сохраняется. Окончание местного падежа -da в истории чувашского языка в некоторых случаях изменилось в -ra, ср. чув. хулара ʽв городеʼ из хулада, а в башкирском языке оно в ряде случаев превратилось в -la, ср. башк. Өфөлǝ ʽв Уфеʼ из өфөдǝ. Однако значение местного падежа при этом не изменилось. Форматив может даже совершенно утратиться, и тем не менее нулевая форма продолжает сохранять значение исчезнувшего форматива, ср. эст. rahva hääl ʽголос народаʼ из rahvan hääl. Древний аблатив на -ta в финском языке приобрел значение партитива, ср. työtä ʽработуʼ. Если в ряде случаев это окончание меняет свой облик, ср. финск. kalaa ʽрыбуʼ из kalada < kalaa, то это изменение не имеет абсолютно никакой связи с изменением значения древнего аблатива.

Можно сделать вывод, что звуки языка не отражают никаких изменений в экономическом развитии общества. Они могут отражать только результаты языковых контактов, которые сами по себе носят эпизодический характер.

Словообразовательные формативы также обычно не связаны ни с какой конкретной историей общества.

В тюркских языках есть суффикс прилагательных -čyl, -čil, обозначающий склонность к чему-либо, ср. азерб. иш-чил ʽсклонный к работеʼ от иш ʽработаʼ, кирг. ойчул ʽсклонный к размышлению от ой мысль, туркм. гайгачыл ʽпечальныйʼ от гайгы ʽпечальʼ, кара-калп. сөзшил ʽсловоохотливыйʼ от сөз ʽсловоʼ.

Значение склонности к чему-либо возникло в результате переосмысления первоначального значения неполноты признака. Об этом свидетельствует тождество некоторых суффиксов прилагательных обеих категорий. Ср. казах. акшыл ʽбеловатыйʼ и азерб. ишчил ʽсклонный к работеʼ.

Суф. -lich в немецком языке, ср. männlich ʽмужскойʼ, weiblich ʽженскийʼ и т.д. возник из имени существительного типа готского leiks ʽмясоʼ, ʽтелоʼ, ʽформаʼ.

Словоизменительные формативы выражают отношения между словами. Складывание этих отношений не связано ни с какой конкретной эпохой. Никто не может сказать, в какую конкретную эпоху сложилось выражение пространственных отношений в русском языке. Эти отношения сами по себе не отражают какого-либо конкретного этапа в экономическом развитии общества. Всякие поиски здесь в этом отношении совершенно бесполезны.

Грамматический строй одного языка, как уже говорилось выше, может отражать влияние других языков, но это отражение эпизодическое, а не органическое.

Среди лингвистов, пытающихся так или иначе оправдать Н.Я. Марра, распространено убеждение, что социальная обусловленность языка предполагает его тесную связь с развитием общества. Но такое суждение ошибочно. Что означает применительно к языку термин «социальный»? Социальный – это значит принятый обществом, общественно релевантный, регулярно употребляемый всеми членами общества, пользующимися данным языком. В этом отношении любое слово и любой форматив в языке социальны. Но разве человек, говорящий на данном языке, или лингвист, изучающий этот язык, способен связать какой-либо форматив с конкретной историей общества? Этого он сделать не может.