Начальный период изучения этой проблемы характеризуется представлением о первобытном мышлении как явлении крайне неопределенном, которое можно лишь частично воссоздать, исследуя структуру языков современных народов, находящихся на низком уровне культурного развития. Предполагалось, что жизнь этих народов в известной мере напоминает жизнь наших далеких предков и, следовательно, языки этих народов должны содержать типические черты, свойственные языкам первобытных людей. Многие исследователи указывали, что языкам примитивных народов несвойственны отвлеченные понятия, например, в языке тасманийцев, имеются отдельные названия для любого особенного вида растений или животных, но нет слова, которое бы обозначало животное или дерево вообще[238].
В то же время в языках примитивных народов необычайно развита лексика, связанная с выражением различных деталей, объектов действительности.
«Австралийцы имеют отдельные названия почти для каждой мельчайшей детали человеческого тела: так, например, вместо слова „рука“ у них существует много отдельных слов, обозначающих верхнюю часть руки, ее переднюю часть, правую руку, левую руку и т.д.»[239]
Описывая один из туземных языков архипелага Бисмарка, Р. Паркинсон замечает:
«Черное обозначается по различным предметам, имеющим черный цвет. Так, например, слово kotkot ворона служит для обозначения понятия „черный“: все что является черным, в особенности предметы блестящего черного цвета, называются именно так. Likutan или lukutan тоже обозначает черный, но скорее в смысле темный; tuwaro обозначает черный цвет обугленного ореха мучного дерева; luluba – это черная грязь болот в зарослях мангровых деревьев, dep – это черная краска, получаемая от сожжения смолы канареечного дерева; utur – это цвет обугленных листьев бетеля, смешанных с маслом. Все эти слова употребляются соответственно случаю для обозначения черного цвета; столько же разных слов имеется для других цветов: для белого, зеленого, красного, синего и т.д.»[240]
В языке папуасов с острова Киваи обнаруживается
«большое количество глагольных приставок, простых и сложных, назначением которых является выражать и указывать, сколько в данный момент действует субъектов и на какое количество»[241].
В кламатском языке (один из языков североамериканских индейцев) в указательных местоимениях с необычайной тщательностью выражаются самые различные пространственные отношения[242].
В бушменском множественное число отличается от единственного с помощью целого ряда суффиксов, что указывает на отсутствие достаточно определенно выработанного различения грамматических чисел[243].
Склонность к звукосимволике также часто приводится, как одна из особенностей языков примитивных народов. В языке эве, по свидетельству Д. Вестермана, есть весьма своеобразный вид наречий со специализированным значением. Многие глаголы, в первую очередь те, которые описывают впечатления, воспринимаемые органами чувств, могут иметь при себе целый ряд таких наречий, которые наиболее точно подчеркивают действие, состояние или свойство, выраженное глаголом. Эти наречия являются как бы «звуковыми картинами», «вокальными имитациями чувственных впечатлений». Так, глагол зо «ходить» может сопровождаться следующими наречиями, которые употребляются только с этим глаголом и описывают разного рода походку: зо бехе бехе ходить, волоча ноги (как это делают слабые люди), зо биа биа – для описания походки долговязого человека, выбрасывающего ноги вперед, зо була була опрометчиво двигаться вперед, ничего не видя перед собой, зо кака ступать важно, прямо, не шевеля корпусом, зо пиа пиа ходить маленькими шажками и т.д.[244]
Существует убеждение, что языки первобытных людей обладали довольно простой грамматической структурой. Наличие подобной структуры в некоторых современных языках рассматривается как реликт первобытного архаического состояния. А. Фитерман утверждал, что тагальский язык сохранил архаические особенности, которые выражаются в следующем: там имеется всего 17 звуков, причем состав гласных ограничивается звуками: a, e, i, u; склонение выражается положением слова во фразе, а также частицами и приставками; мн. числа нет, его заменяет числительное или слово шаида (много), глагол и имя не различаются[245]. Р. Кодрингтон утверждает, что на островах Фиджи и Соломоновых существуют собирательные имена, обозначающие десятки весьма произвольно подобранных вещей: ни числа, ни названия предметов они не выражают в словах[246]. Характеризуя языки банту, Л.А. Погодин отмечает их своеобразное строение, связанное с законом проведения одного типа местоимения через все предложение.
Эта необходимость приставлять к каждому слову фразы слоги ta, ba, le и т.п., чтобы отметить логическую связь этих слов, иначе говоря, принадлежность их к одной и той же фразе, указывает на неспособность мысли оторваться от конкретных представлений[247]. По свидетельству К. Штейнена, основа глагола в южноамериканском языке бахаири необычайно осложнена присоединяющимися к ней различными элементами.
«Органическое расчленение слов прекращается, и предложение превращается в грубейшую мозаику из одних обломков; у бахаири предложения сливаются в одно слово»[248].
Аналогичную структуру имеют языки североамериканских индейцев.
«Основная особенность их заключается в стремлении связывать все элементы предложения в одно целое так, чтобы в результате получилось одно слово».
По мнению некоторых исследователей, эти черты представляют реликты того периода в развитии языков, когда люди говорили не словами, а словами-предложениями, означавшими целый комплекс слов[249].
Этнографы и отчасти языковеды, исследовавшие быт, культуру и языки народов, отсталых в культурном и экономическом отношениях, положили начало изучению сложной проблемы взаимоотношения языка и мышления. Были собраны интересные материалы, касающиеся особенностей языков этих народов.
Положительным в исканиях подобного рода следует считать материалистическое положение о том, что различные состояния, характеризующие развитие мышления и языка людей исторически могут меняться.
Вместе с тем методика исследования проблемы взаимоотношения языка и мышления, обнаруживаемая в описании языков народов, стоящих на низкой ступени развития, часто оказывается порочной. Исследователи в этот период часто отождествляют язык с мышлением. Народу носителю языка, отличающегося простотой грамматической структуры, приписывалось примитивное мышление. Проблема возможности переосмысления форм, кажущихся архаичными, даже не ставилась. Характерным для всех этих работ был антиисторический подход к языку, который обычно выражался в том, что наличное в данный момент выдавалось за первоначальное. Изучение истории различных языков с достаточной убедительностью показывает, что простота грамматической структуры может быть вторичной (ср. такие языки, как английский, скандинавские языки, новоиндийские и т.п.). Скудость консонантизма или вокализма может также быть вторичным явлением; например, в финском языке очень невелика система согласных, что отнюдь не является первоначальным.
