Между тем Рябинина эту минуту интересовал один-единственный вопрос: кто был в этом неприветливом ольховнике после дождя двадцать второго июня? Если кто-нибудь из геофизиков — это одна сторона дела. А если кто-то другой, неизвестный? Что же он тогда делал здесь? Пил воду из бочага или забрел сюда по нужде? А может, у него была иная цель?..

Сейчас, когда в экспедиции действовал хитрый и осторожный агент, каждая, даже незначительная на первый взгляд деталь приобретала особый смысл. Потому-то и был так сосредоточен капитан. Вырвав из блокнота чистый листок, он выковырял из глины перочинным ножом красные и желтые крупинки и, завернув их в бумагу, спрятал в карман брюк. И лишь после этого перевел взгляд на Боголюбова:

— Пойдемте, Иван Васильевич.

Шестьсот седьмая скважина была рядом с небольшим озером, заросшим у берегов короткими столбиками белотаежника и высоким остистым кукушником. Красный «газик» геофизиков стоял метрах в пятнадцати от буровой. Из распахнутых дверей «каротажки» тянулся к устью скважины толстый резиновый кабель с железными метками, идущими через каждые десять метров. У устья стоял невысокий красный блок, который был привязан цепью к ржавой обсадной трубе. Возле трубы, держа под мышкой брезентовые рукавицы, разглядывал что-то сутулый угрюмый парень.

«Семен Тополевский... — определил капитан, окинув парня быстрым оценивающим взглядом. — Точь-в-точь как на фотографии...»

Боголюбов подвел Рябинина к операторскому отсеку и познакомил с начальником геофизического отряда Костей Шарыкиным.

Костя крепко пожал инспектору руку и пригласил к себе в отсек.

— Присаживайтесь, пожалуйста... — сказал он, показывая жестом на диван.

Рябинин подтянул на коленях брюки и сел. То же самое сделал и Боголюбов.

— Гена! — крикнул Шарыкин, высунув голову в окошко.

В распахнутых дверях операторского отсека появился черноглазый паренек с круглым, как мяч, мальчишеским лицом.

«Ну, а это, конечно же, Геннадий Завьялов, шофер «каротажки», — тотчас же констатировал мысленно капитан.

— Гена, — обратился к шоферу Шарыкин, — у тебя как, готово?

— Давно! — весело отозвался Завьялов, здороваясь с капитаном и начальником экспедиции.

— В таком случае, заводи, будем начинать, — произнес Костя, поглаживая курчавую бородку.

Шофер утвердительно кивнул и исчез. Через минуту раскатисто заурчал мотор «каротажки», скрежетнул рычаг скоростей... Костя положил возле себя остро заточенный карандаш и перочинный нож.

Рябинин с интересом разглядывал операторский отсек. На длинном, от двери до окошка, столе стояли выкрашенные в светло-синий цвет приборы. На пульте ярко горела красная сигнальная лампочка, под которой белела надпись «Питание»; тут было много эбонитовых ручек, тумблеров и блестящих белых индикаторов. От пульта змейкой шел толстый кабель к самопишущему устройству, или попросту — «самописцу», как называли его геофизики.

Костя достал из ящика на стене флакон с чернилами, заправил самописец. Взяв карандаш, крупным разгонистым почерком написал на каротажной ленте: «Скв. № 607. Контрольный каротаж. 18 июля».

Рябинин внимательно наблюдал за его действиями...

Шарыкин нажал справа от себя на стене белую кнопку. Спустя несколько секунд в соседнем отсеке появился Завьялов.

— Проверь щетки на коллекторе, сейчас начнем, — предупредил его Костя.

Начальник геофизического отряда, вращая на пульте круглые рифленые ручки, установил требуемую величину питания.

— Какое напряжение вы подаете в скважину, на снаряд? — спросил у Шарыкина капитан.

— Двести вольт.

— А почему товарищ, стоящий у лебедки, не пользуется резиновым ковриком? Вы проводили с ним инструктаж по технике безопасности? — снова задал вопрос Рябинин.

— А зачем ему коврик? У него сапоги на резине.

Капитан встал и, перегнувшись через окно в соседний отсек, бросил взгляд на ноги Завьялова — тот носил кирзовые сапоги.

— Все равно нужно пользоваться ковриком, — заметил Рябинин. — В кирзовых сапогах могут быть гвозди... — Помолчав, спросил: — Ну а как с инструктажем?

— У нас все его прошли... Вон Иван Васильевич был председателем комиссии, он знает, — Костя кивнул в сторону Боголюбова. — Если хотите журнал по инструктажу посмотреть, так он в конторе...

— Хорошо, посмотрю.

Шарыкин повесил себе на шею лежащие возле пульта наушники с резиновыми подушками и вопросительно глянул на Завьялова:

— Как там у тебя?

— Все на мази!

— А у Семена?

— И у Семена тоже. Можно давать скорость?

— Давай!

Костя щелкнул переключателем на пульте. В наушниках тотчас же захрипело, затрещало: раздалась гулкая дробь сигналов. Длинная красная стрелка на самом большом индикаторе пульта резко ушла вправо и застыла у крайнего деления шкалы, мелко вздрагивая.

— Самая крупная аномалия — на этой скважине... — наклонившись к Рябинину, пояснил Боголюбов.

Наушники трещали так, что, казалось, еще минута — и эбонитовая оправа не выдержит, расколется... Где-то там, глубоко под землей, в скважине, — стремительные, обладающие колоссальной внутренней энергией лучи, которые испускали горные породы, проникали в установленный в снаряде нейтронный разрядный счетчик, усиливались специальными устройствами и попадали на пульт, где тотчас же регистрировались...

Медленно ползла вверх разграфленная на клетки каротажная лента. Перо выписывало на ней волнистую, с большими и малыми пиками, четкую линию.

«Вот, значит, как все оно делается... И получается каротажная диаграмма...» — подумал капитан, не отводя пытливого взгляда от самопишущего устройства.

— Извините, Борис Николаевич, но если я вам не нужен, то я пойду к Филимонову, на 22-ю скважину... Там у них никак не могут ликвидировать аварию... А потом за вами заеду, хорошо?

— Хорошо.

Начальник экспедиции зашагал к своему ГАЗ-69, стоявшему неподалеку. Боголюбову очень хотелось расспросить Рябинина о впечатлениях, узнать его планы — может, и впрямь помочь чем надо? — но он понимал, что этого делать нельзя. В каждой работе есть свои профессиональные тайны...

Когда каротаж закончился, Завьялов выключил мотор; Тополевский заглянул в скважину и, повернувшись к машине, крикнул;

— Вытаскивать?

— Давай! — отозвался Костя.

Семен, перехватывая руками кабель, вытащил из скважины серый, длиной метра два, блестящий от воды снаряд.

— Положи его на солнышко, пусть обсохнет, — сказал ему Шарыкин.

Костя снял каротажную диаграмму, скатал ее в рулончик и спрятал в карман пиджака. Зачехлил приборы и, насвистывая «Бирюсинку», шагнул к двери.

Рябинин глянул на свою «Каму» — по местному было пять минут второго. Капитан еще раз окинул внимательным взглядом операторский отсек и вышел на воздух. Теперь, кажется, он имел полное представление о том, как работают геофизики в поле.

Солнце пригревало все сильнее. Наступило затишье. Пылило.

— Товарищ Рябинин, может, чаю попьете с нами?.. Генка! — позвал шофера Шарыкин. — Генка, что там у нас из шамовки есть?

— Чай и галеты... больше ничего, — ответил, выглянув из кабины, Завьялов и грустным голосом добавил: — Зарплата, други-приятели, только послезавтра, а у нас на хозяйстве всего-навсего рубль... Больше одалживать у Тани не буду — пора, как говорится, и честь знать. Не надо было так шиковать. А то на день рождения и окорока, и коньяк самый дорогой, печенье песочное. Как Рокфеллеры!

— Ничего! — вставил бодро Шарыкин. — Живы будем — не помрем. Одолжу у Филимонова. А вообще, умеренность в еде — это только на пользу. На могиле одного римлянина, который прожил сто двадцать лет, было написано: «Он мало ел...»

— Ну его к дьяволу, твоего римлянина, — огрызнулся вяло шофер.

Шарыкин расстелил на траве под елью плащ-накидку; принес четыре пластмассовых стаканчика, поглядел, чистые ли. Вдохнул полной грудью пахнущий хвоей воздух: хорошо-о!

— Что, припекает? — улыбнулся Костя, взглянув на Рябинина, помахивающего перед разгоряченным лицом кепкой.