Кончив читать, Саша аккуратно сложил письмо и спрятал его обратно в конверт. Как же помочь Володе? Тяжело ему, а еще шутить пытается. Боец... По существу, Володину идею осушения Южного участка скважинами никто сейчас не поддерживает. А что может сделать один человек? Ну, промоделирует процесс осушения, получит все интересующие его параметры. А дальше? Слишком толстую стену нужно пробить. Китайскую стену... А вдруг Володя в чем-то ошибается, правы отец и Боков?
Ох, не вызывает симпатий у него, Саши, этот Игорь Николаевич. Много раз бывал у них дома, и все-таки непонятно, что он за человек. Иринка три года назад втюрилась в него. Все время интересовалась у Саши, как ему Боков, понравился ли. А когда брат в ответ пожал плечами — обиделась. Эх, женщины, женщины... Ладно, как бы там ни было, главное — быть объективным. Боков все-таки кандидат наук, голова. А отец — и подавно... Володя говорит, что отец остановился в своем росте как ученый, очерствел душой как человек. Власть, дескать, портит людей. Володя обижен, его мнение субъективно. Ясно пока одно: нужно добиться истины.
Домой Саша приехал засветло. Отец еще не вернулся с работы. Тетя Фрося, во многом заменившая им всем мать, обвязанная вокруг пояса пуховым платком, в серых растоптанных валенках, засеменила, покряхтывая, навстречу.
— Ну как, Санюшка? Все сдал, поди?.. Теперь, значится, каникулы?
— Все сдал, Фрося. И теперь, как ты правильно заметила, — каникулы, — отозвался тот с улыбкой и, участливо поглядывая на тетку, добавил: — Читал, я, что выпустили новое лекарство от радикулита — реопирин. Дают в аптеке без рецепта. Завтра я тебе куплю.
Фрося замотала головой.
— Обойдусь как-нибудь... Нонче все лекарства — это химия. Одно лечишь, а другое — калечишь. Уж лучше я песочек горячий на поясницу положу... Идем ужинать, соколик.
— Спасибо, Фрося. Не хочу... нет аппетита... А реопирин я тебе завтра обязательно куплю, — Саша подмигнул тетке, — не вешай нос, все будет в порядке! — и направился в свою комнату.
Сняв пальто и туфли, сел за круглый стол у окна, зажег торшер. Стол был завален книгами, папками, тетрадями. Саша взял одну из папок, раскрыл. Там лежал набросок будущего рассказа. Нет, сейчас он ничего не сможет написать. Ни единой строчки. Вдохновение не изнасилуешь. Хотя Чехов прав: если хочешь стать хорошим литератором, нужно быть прежде всего «мастеровым», обязательно писать каждый день. Писать, «пока пальцы не сломаются». Нужно заставлять себя это делать, быстрее набить руку. Все это так. Но если в голову лезут другие мысли, разве заставишь себя писать...
Ему одновременно хотелось и подсобить Володе еще раз, и понять, почему же все-таки отец как специалист отверг поверхностный способ осушения на Южном участке. Он чувствовал, понимал: сейчас как раз приспело то время, когда надо быть последовательным до конца. Иначе потеряешь что-то важное.
Отец пришел поздно. Долго снимал шубу в прихожей, чем-то шуршал. Потом появился в Сашиной комнате, какой-то сгорбленный, угрюмо-сосредоточенный, под глазами — синеватые припухлости. Медленно подошел к сидящему на тахте сыну, взял зачем-то журнал «Крокодил», полистал. Будничным тоном, как бы между прочим, спросил:
— Как экзамены? Все сдал?
— Угу. — Саша покосился на отца: с чего бы такое любопытство? То неделями молчит (обида, видите ли, без его разрешения понесли в газету корреспонденцию!), то первым начинает разговор. Но делает это так, что и дурак поймет: интересует его совсем другое.
— Фрося сказала мне, что ты получил письмо от Володи... Где он, чем занимается?.. Дай письмо. — Петр Михайлович подсел к сыну, ловил его ускользающий холодный взгляд.
А Саша, упрямо склеив широкие губы, молчал. Его бесила такая бесцеремонность отца, тон, бесило, что отец только сейчас спрашивает о Володе.
— Ох-ох, дрогнуло родительское сердце! Какая жалость! — язвительно проскрипел Саша.
— Перестань, слышишь?! Ты... ты не имеешь права так говорить! — Петр Михайлович встал, повернулся к сыну спиной. Запустив правую руку под атласную пижаму, помассировал грудь. Глухо выдавил: — Что ты понимаешь... в жизни, что ты видел? Критиковать все умеют...
На какое-то мгновение Саше стало жаль отца, и мысленно он выругал себя, что был излишне резок, груб, а может, и жесток. Отец-то — один! И его никто не заменит.
Но чувство это почему-то очень быстро исчезло, и он стал прежним Сашей — колючим, насмешливым, наэлектризованным недавним разговором с Сидоренко.
— Если тебя так волнует судьба Володи, то почему же ты ему раньше не помог? Ты ведь палец о палец не ударил!
— Что же я, по-твоему, должен был сделать?
— Ты обязан был посодействовать, чтобы Володину статью напечатали в газете. Тогда вопрос о возможности применения на Южном участке скважины вышел бы за рамки проблем только вашего НИИ. Главное, как говорил Наполеон, ввязаться в бой...
— К сожалению, я не мог этого сделать, — раздраженно отмахнулся Петр Михайлович.
— А почему?
— А потому, что Владимир Кравчук — мой сын. Существует, понимаешь ли, еще этика... Но суть не в этом. Газета, насколько мне известно, дала статью на специальную рецензию. И она оказалась отрицательной.
«Он объясняет все, почти как Сидоренко: те же мотивы, те же ссылки», — поражался Саша. С той лишь разницей, что представитель прессы был предельно вежлив и тщательно подбирал выражения: собратья ведь по перу!
— В настоящее время нет четкой методики бурения водопонижающих скважин, плохо обстоят дела и в отношении специальных проходческих станков. А значит — надо пользоваться тем, что проверено, апробировано!
— Вот вы бы и разработали эту методику! А не пойдут скважины на Южном участке — не беда! Ваши рекомендации используют на других карьерах. Страна-то — одна. А выгода от применения скважин — огромная, ты это знаешь, — продолжая атаку, воодушевлялся сын.
И тогда Петра Михайловича прорвало. Он начал кричать, обозвал Сашу «сопливым студентом», ни черта не смыслящим в деятельности научно-исследовательских институтов, пустозвоном и доморощенным Львом Толстым. С каждым днем Петр Михайлович все отчетливее ощущал свою вину перед Владимиром, мучительно размышлял над тем, как же все-таки надо было поступить, что необходимо было сделать, дабы не похоронить заживо Володину идею. И вот сейчас он услышал от младшего сына именно то, о чем он сам днями думал. А услышав, занервничал пуще прежнего, засуетился, размахивая толстыми руками, пытаясь убедить в обратном не столько Сашу, сколько самого себя.
А Саша молчал. И хотя ему не до конца была понятна позиция отца по отношению к Володе, не до конца были понятны отцовы колебания и высказанные только что мысли, он твердо усвоил пока одно: вертикальные водопонижающие скважины — штука сто́ящая.
— Так ты дашь мне Володино письмо или нет? — успокоившись немного, повторил свой вопрос Петр Михайлович.
— Не дам. Он просит, чтобы я тебе ничего не говорил.
— Ну... а где он? Ты можешь... хоть это сказать?
— В Красноярске. Днем работает техником по монтажу электроаппаратуры, а вечером и ночью моделирует на сеточном электроинтеграторе процесс осушения Южного участка скважинами. И, пожалуйста, больше ни о чем меня не спрашивай. — Саша умолк и демонстративно отвернулся к стене.
Петр Михайлович, пораженный тем, что услышал о Володе, стоял не шелохнувшись у стола. Все эти три с лишним месяца, что минули со времени отъезда старшего сына, он был уверен, что Володя, разочарованный работой во ВНИГИ, раздосадованный и угнетенный этой идиотской историей с вертикальными водопонижающими скважинами, уехал куда-то в полевую гидрогеологическую партию: скорее всего на Чукотку, которую очень любил (он там был на студенческой практике), или к сестре Ирине в Северную экспедицию. А на поверку все получилось иначе. Вот так Володя! Не знает он сына, нет! Но почему Володя работает техником по монтажу электроаппаратуры? Хватает ли ему денег? Гордый, помощи просить не любит. Но он-то, Петр Михайлович, каков!.. Понять — значит простить... Нет, тут все гораздо сложнее. Надо обязательно узнать его адрес и выслать хотя бы рублей триста. Выходит, все-таки моделирует... Постой, постой, эта самая Аня Виноградова, которой Володя выбил РУПА-1, тоже ведь работает в Красноярске. Не она ли помогла ему устроиться там?..
