Наутро Райтэн проспался и испытал столь неприятную гамму чувств, что зарёкся впредь пить вино в дешёвых северных тавернах. Исправить дело он, правда, теперь не мог — дружок уже отчалил, не гнаться же! — и понадеялся, что, протрезвев, тот тоже сообразит, что их понесло совсем не туда, и нечего тревожить райанского аристократа информацией, которая ему, наверняка, давным-давно уже не интересна.

Здравомыслие своего приятеля Райтэн переоценил — или же недооценил его сентиментальность — потому что то написанное по пьяни послание было доставлено, и вот, спустя полгода, ответ на него пришёл по адресу Райтэна в Кармидер.

Письмо Се-Стирена состояло из чётких этикетных формулировок, суть которых сводилась к выражению, последовательно, следующих чувств: благодарности за информацию о судьбе Гвендоливьери, радости по поводу её благополучия, сожаления по факту отчуждения за одной из вышедших замуж дочерей полагавшегося ей по завещанию отца приданного, заверения, что род Се-Стиренов готов компенсировать эту оплошность в денежном эквиваленте (с милой припиской, уточняющей, что вопрос можно обсудить в случае подтверждения личности пропавшей сестры), пожеланий семейного счастья и бессрочного приглашения «заезжать запросто, по-семейному».

Послание это вызвало у Райтэна волну возмущений — видимо, потому что вопросам гипотетического приданного там уделялось больше внимания, чем эмоциям, — и он даже думал и не говорить о нём с Олив — но проблема была в том, что Се-Стирен письмом не ограничился. Он также прислал несколько вещиц, по его утверждению, принадлежавших Гвендоливьери и её матери, выражая надежду, что воссоединение с ними доставит сестре радость.

Райтэну и без того было стыдно перед Олив за то, что он за её спиной написал её брату; за то, каким был полученный ответ, стыдно было тоже; но сделать вид, что он не получал вещей, которые, возможно, и впрямь были ей дороги, было категорически невозможно.

Поэтому пришлось идти с повинной.

Олив с недоумением наблюдала, как он отчаянно краснеет, и не могла взять в толк, что вызвало в нём такую неловкость. Ей, конечно, было весьма неприятно, что он написал, не спросив её мнения, но и большой катастрофы она в том не видела.

— Тогнар, — наконец, прервала она его мучения на очередном весьма изысканном пассаже, которым он пытался выразить сожаления о своём поступке, — я тебе не опекун, имеешь полное право писать, кому хочешь, так что завязывай со своими самоуничижениями.

Ответив ей укоризненным взглядом, Райтэн хотел было что-то сказать, но она отмахнулась:

— Да, я поняла, ты считаешь, что, раз дело касается моей семьи, должен был спросить меня. Да, должен был, — закатила она глаза. — Но сложилась как сложилось. Показывай уже, что там! — бескомпромиссно велела она.

Однако весь её боевой и скептический настрой сошёл на нет, когда она получила свою посылку.

Там были обычные женские и детские вещицы — черепаховый гребень для волос, блокнот с рисунками, тряпичная кукла в нарядном платьице…

На кукле Олив не выдержала и безудержно расплакалась, ужасно напугав этим Райтэна.

— Мне её мама шила… — всхлипывала она, уткнувшись ему в плечо и судорожно прижимая к себе игрушку.

Олив давно и прочно распрощалась с собственным прошлым, запрещала себе вызывать его в памяти и всячески дистанцировалась от прежней себя; но все до единой вещи, которые отобрал брат, обладали для неё глубоким личным значением, и воссоединение с ними потрясло её до глубины души.

Кроме всех этих приветов из прошлого, в посылке обнаружилось и письмо от брата. Увидав его, Олив бросила на Райтэна растерянный испуганный взгляд.

— Хочешь, я сам прочту? — тут же предложил он, предположив, что она боится того, что ей могли написать.

Со вздохом она отказалась.

— Нет, раз уж завертелось, нужно решаться! — заключила она и смело письмо вскрыла.

Впрочем, первые же строчки вызвали у неё приступ веселья; к середине она уже заливисто хохотала.

— Вот жучара! — воскликнула она, и на недоумение на лица Райтэна пояснила: — Да он меня за самозванку принял! — и снова рассмеялась: — Тут что ни строчка — проверка на вшивость!

Успокоившись, она тут же возгорела желанием отправить ответное послание — тут же, правда, не получилось, потому что ей хотелось привлечь к процессу не только супруга, но и Илмарта, а тот дежурил в университете. Однако вечером они собрались вместе и изрядно повеселились, составляя язвительные формулировки и жалея, что Дерек не участвует в общем веселье.

— Знаешь, — поздней ночью, встав кормить сына, сказала Олив, — а всё же хорошо, что так сложилось. Если бы ты спросил меня — я бы точно сказала не писать, — она задумчиво вздохнула, тихонько улыбнулась своим мыслям, улыбнулась шире малышу и совсем уж широко улыбнулась Райтэну. — Ты всё-таки сказочное чудо, Тэн!

Улыбнувшись в ответ, он почувствовал, как от сердца отлегло.

Быть сказочным чудом ему, впрочем, весьма понравилось, так что он незамедлительно стал думать, что бы ещё такого чудесного сотворить.

Райтэн, употребляющий всю мощь своей творческой энергии на потребность причинять добро, всегда становился существом весьма непредсказуемым и порою даже опасным. В овладевающей им потребности сделать что-то хорошее он не знал удержу; в этот раз ему, определённо, втемяшилось в голову сделать что-то хорошее для Дерека — потому что в заботах об Олив он стал уделять слишком мало внимания брату, и чувствовал теперь себя несколько виноватым, что надолго оставил его одного, да ещё со всеми эти михаровскими проблемами наедине.

Три дня Райтэн бродил по своему особняку, придумывая фантастические планы о том, как помочь Дереку. К счастью, необходимость помогать с ребёнком постоянно его отвлекала от этих героических идей, поэтому ни созывать ополчение и брать столицу штурмом, ни красть Руби с целью шантажа, ни подбивать отца объединиться с ниийским королём и выставить Михару ультиматум он не стал (да, Райтэн, как всегда, не мелочился, если уж хотел с чем-то разделаться раз и навсегда — а вопрос Михара ему хотелось закрыть именно навсегда).

Когда вся эта горячка, наконец, схлынула, он перешёл к планам попроще: составил список своих столичных знакомых, которых требовалось по приезду навестить и потихоньку объединить в собственную коалицию, отослал письмо родственникам-Рийарам, осчастливив их вестью о своём скором переезде и озадачив просьбой подыскать ему подходящий дом из того, что ныне выставлено на продажу, а также заявился к ректору Кармидерского университета с требованием написать ряд рекомендательных писем в университет столичный — чтобы, значит, Дерек и Илмарт и там могли продолжить заниматься своими картами.

Ректор, правда, юлил и вертелся как мог, до последнего пытаясь не отпустить перспективных сотрудников, но против закусившего удила Райтэна ему было не сладить. Когда тот, устав от бюрократической проволоки на тему «но проект осуществляется под патронажем Кармидерского университета и не может быть оторван от него территориально!», высказался, что, пожалуй, весьма разочарован Кармидером и планирует переманить своего дорогого зятя — профессора Линара — в столицу вслед за ними, ректор изрядно побледнел и сдался, подписав все необходимые бумаги для того, чтобы участники проекта могли продолжать свою деятельность и под присмотром его столичных коллег.

Получив всё, чего хотел, Райтэн решил тут же и навестить Илмарта, чтобы осчастливить его новостями.

Тот нашёлся в своей университетской каморке — Райтэн удивился, что в кои-то веки застал его не за рисованием карт, а за чтением. Всучив другу с таким трудом добытую бумагу, Райтэн с любопытством уставился на какую-то акварель, изображающую горный пейзаж, — раньше он её тут не замечал, ему казалось, что всю территорию Илмарта занимают исключительно карты и только карты.

Тот, между тем, прочитав, что ему принесли, заметно обрадовался.

— Спасибо, Тогнар! — сдержанно улыбался он, вертя в руках подписанное ректором разрешение. — Было бы жаль это терять!