…Девять… Десять…

Ты будешь гореть в аду, гнида фашистская…

Это в прошлой версии реальности ты благополучно дожил до преклонных лет в своем поместье. Здесь этого не будет. Я не позволю. Глотку тебе перегрызу, тварь. Будешь гнить в канаве где-нибудь под забором! В выгребной яме утоплю, сссука, только прослежу, чтобы ты не всплыл, как тот Вяз…

– А ты, кстати, знал, что этот твой «котофей» тоже девушка? – спросил граф. – Но она тебя не выдала только потому, что в лицо не знала, с кем работает. Она бы сказала, если бы знала. Во всем остальном, как мы видим, она не солгала. Раз ты принял безумный приказ о моем пленении за чистую монету. Слабовата девочка оказалась. Не то, что Элишка.

– А ты смелый, граф, – сказал вдруг Шалтай совершенно нормальным голосом. В котором даже сквозила ирония. – Никогда бы не поверил, что ты согласишься на такую авантюру. Я всегда считал, что свою жизнь ты ценишь больше всего остального.

– Вот видишь, как плохо ты меня знаешь, щенок, – холодно отозвался граф.

В комнате снова повисло молчание. Было слышно, как под дверью топчется один из подручных Шалтая. Вроде эти двое немцы, и водила, и второй. Интересно, как Юргену удалось их завербовать?

– Леербаха ты тоже завербовал? – спросил граф.

– Вот еще, – фыркнул Шалтай. – Он просто выполнял мой приказ, как ему по субординации и полагается.

– И ты думаешь, я тебе поверю? – тонкие губы графа снова расползлись в ледяной улыбке.

– А мне плевать, верите вы мне или нет, – хмыкнул Шалтай. – Хоть пристрелите его, хоть ремней из спины нарежьте.

– Смотрите, герр Алекс, как он своего человека выгораживает, – граф посмотрел на меня. – Ааалекс, вы как будто боитесь! Не бойтесь, этот дом окружен, нам с вами ничего не угрожает. У этого змея больше нет ядовитого жала.

– Не слишком ли вы оптимистично настроены, граф? – спросил Юрген, извлек из кобуры пистолет и положил его на стол. – Вы ведь загнали меня в угол, значит терять мне нечего. Моей жизни конец. Но вам-то я отомстить еще успею.

Неожиданно граф расхохотался. Искренне и весело, как будто услышал хорошую шутку.

– Конечно же, ты меня не убьешь, Юрген, – сказал он. – Или как правильно по-русски? Ю-ри-й Ифа-но-фич?

– И что же мне помешает? – скривил губы Шалтай. Держался он неплохо. Разве что лысина покрылась капельками пота, а по лицу и не скажешь, что он только что получил такой удар.

– Ваш ум, – сказал граф. – Я давно и неплохо вас знаю. Вы хладнокровный и гордый. И еще – вы понимаете, что жизнь ваша сейчас не закончится. И если вы подумаете еще немного, то поймете, что для вас все складывается как раз наилучшим образом. В войне ведь неплохо бы оказаться на стороне победителей, ведь так?

Лицо Шалтая окаменело. Несколько секунд он стоял неподвижно. Тихо было так, что слышно было, как в углу паук плетет паутину.

Гробовую тишину нарушил выстрел снаружи. Вскрик. Автоматная очередь. Еще один выстрел. Топот множества ног.

На лице графа заиграла торжествующая улыбка.

– Вот и все, друг мой, вот и все, – сказал он. – Наша с вами драма приближается к развязке…

Лицо Шалтая вдруг перекосило. Он оскалился совершенно зверским образом и рванулся вперед. Я хотел крикнуть ему что-нибудь, но за какую-то долю секунды сообразил, что он задумал, и крик застрял у меня в глотке. Кулак Шалтая впечатался в висок графа. И тот вместе со стулом мешком повалился на бок.

– Я не должен попасть к ним в руки живым, – быстрым и совершенно нормальным голосом сказал Шалтай. В руке его блеснул нож. Он в какую-то долю секунды переместился за мою спину, сталь коснулась моей кожи, и я почувствовал, что руки у меня свободны.

– Юрген… – пересохшими губами прошептал я. – Может, граф прав, может в двойные агенты, а? Ты же не…

– Павел, – сказал Шалтай. – Меня зовут Павел Угрюмов. Нет времени. Скажешь, что я озверел, собирался убить графа, но ты схватил пистолет и выстрелил. Убей меня с одного выстрела, иначе замучают.

Шаги загрохотали практически у порога.

– Сдохни, фашистская гадина! – заорал Юрген, прыгнул на лежащего на полу бесчувственного графа и занес над ним нож. С грохотом распахнулась дверь. Я рванулся к столу и схватил пистолет.

– Хальт! – раздался окрик от двери.

Бабах! – грохнул в моих руках «вальтер».

На виске Юргена появилась круглая черная дырочка. Он успел повернуть голову и посмотреть на меня до того, как в его глазах потухли последние искры жизни. Губы его еще шевелились, когда тело уже медленно оседало на обшарпанные доски пола.

«Прощай, Шалтай, – подумал я. – Прощай, Пашка… И прости».

Паровоз издал пронзительный свист, и состав тронулся. Вокзал Пскова пополз назад, толпа провожающих на перроне засвистела и заулюлюкала. Орава мальчишек помчалась следом, выкрикивая какую-то кричалку, но через закрытые окна нашего вагона было не слышно, что именно они орут. Впрочем, я не особо прислушивался. Со вчерашнего дня мир как будто подернулся серой пеленой. Все, что произошло после смерти Шалтая слилось в мутное месиво. Я механически отвечал на вопросы, кивал, когда меня хлопали по плечу и хвалили.

Граф очень удачно пришел в себя как раз в тот момент, когда Юрген занес над ним нож. Меня довольно быстро оставили в покое по его приказу, и я поплелся, куда глаза глядят. Пришел в бар, заказал полстакана водки, жахнул безо всякого эффекта. Напиться хотелось жутко. Чтобы до изумления, до потери человеческого облика. Я заказал еще водки. Прошептал одними губами: «Спи спокойно, Пашка, я за тебя отомщу!» Выпил залпом и вышел.

Вернулся на работу, столкнулся в комендатуре с удивленной Доминикой, которая немедленно оттащила меня в сторону и поинтересовалась, какого черта я здесь, а не в Царском Селе, как планировалось. Отмахнулся. Мол, завтра буду. Послонялся по коридорам еще какое-то время. Мою отстраненность и растерянность все списывали на неопытность и излишнюю интеллигентность. Хвалили и подбадривали. Столкнулся с графом, который велел мне идти домой и ложиться спать. Мол, утром поезд. Только не в шесть, а в десять.

Спорить не стал, ушел. Закрылся у себя на чердаке, укутался с головой в одеяло. Голова была пустой.

И даже не то, чтобы смерть Юргена-Павла была чем-то особенным и до глубины души меня задела. Погибнуть он мог в любой момент. Как и я. Как и любой человек нашей с ним профессии. Погибнуть в безвестности, среди врагов, без возможности попрощаться. Шалтай поступил профессионально. Я… Бл*ха, я раз за разом прокручивал в голове этот эпизод, пытаясь понять, как можно было дать ему уйти. По его душу явилось двадцать три человека. Я сосчитал. Двоих подручных Шалтая сняли сразу же, наповал. Его хотели взять живым. Я слышал, как абверовский гауптштурмфюрер сокрушался, что не получилось. Бесились они знатно, конечно. Эвона как, советский разведчик был у них прямо под носом, на виду, приказы раздавал, делишки свои красные крутил. А они проморгали. Прошляпили. Шепотом называли меня дураком и истеричкой.

Поезд качнуло. Я взял со столика бутылку воды и сделал несколько глотков. Хотелось хоть как-то смыть кисло-горький привкус во рту.

Граф, к счастью, еще до отправления был занят беседой с троицей военных искусствоведов. Да уж, отличное определение, ничего не скажешь. Эти трое носили стандартную эсэсовскую форму. Они представлялись, но запомнил я только того, который был пониже. Фамилия его была Пульман. В двух остальных вообще ничего не выдавало ценителей искусства. Рослые амбалы с вытянутыми арийским рожами и белозубыми улыбками. На вид им лет по двадцать пять-тридцать. Но при этом один из них защитил диссертацию, посвященную фонтанам в стиле барокко и водному искусству, а второй… Гм. Не запомнил, но тоже что-то возвышенное и особенное. Старшим среди троицы был Пульман. И все они заглядывали графу в рот и внимали каждому его слову.

Военные искусствоведы, бл*ха… Красиво фашики грабителей-мародеров обозвали. Специалисты по сортировке награбленного. Главная задача этих троих – сортировать захапанное по степени ценности, используя для этих целей свое высшее искусствоведческое образование. Хотя на вид они обычные эсэсовцы. При нашивках, наградах, звании и прочей мишуре.