Заяц был уже, наверное, в трех футах от спасительных колючих зарослей, когда черный как ночь чоппер[2] «Харлей-Дэвидсон 1200СС», летящий под восемьдесят миль в час, вильнул прямо на него, раздробив позвоночник. Зверек завизжал, крохотное тельце забилось в предсмертных судорогах. Рессоры почти не почувствовали сотрясения от короткого удара, и огромный мотоцикл с ревом понесся дальше на север.

Несколько минут спустя к остывающей заячьей тушке волнообразно подползла гремучая змея.

Укутанный в кокон грохота и ветра мотоциклист, вглядываясь в белый конус света, отбрасываемый мощной передней фарой, едва уловимым движением направил машину к центру дороги. Он вскинул над головой кулак в черной перчатке, машина заурчала, словно сытая пантера, и рванулась вперед, наращивая скорость, пока стрелка спидометра не зависла чуть ниже отметки девяносто. Гонщик ухмыльнулся под защитным стеклом видавшего виды черного защитного шлема. Он был одет в черную облегающую кожаную куртку и потертые джинсы с кожаными вставками на коленях. На спине старой, исцарапанной куртки раздувала капюшон ярко-красная королевская кобра, светящаяся краска на ней шелушилась, словно змея сбрасывала кожу. Машина с ревом мчалась вперед, раздвигая стену тишины и оставляя позади испуганных обитателей пустыни. Слева от дороги показался яркий рекламный щит, весь изрешеченный ржавыми дырами от пуль – синие музыкальные ноты, парящие над двумя опрокинутыми рыжими пивными бутылками. Гонщик бросил на щит быстрый взгляд и прочитал: «НАЛИВАЙКА ПРЯМО ПО КУРСУ», и чуть ниже: «ЗАПРАВЬСЯ, ПРИЯТЕЛЬ!»

«Ага, – подумал он, – самое время заправиться».

Две минуты спустя во тьме слабо замерцали голубые неоновые вспышки. Гонщик начал сбрасывать скорость, стрелка спидометра стремительно опускалась до восьмидесяти, семидесяти, шестидесяти. Впереди, над дверью приземистого деревянного здания с плоской грязно-красной крышей, виднелась вывеска: «НАЛИВАЙКА». Три легковых автомобиля, внедорожник и грузовой пикап с частично облупленной до грунтовки синей краской сгрудились вокруг него, словно усталые осы вокруг улья. Мотоциклист свернул на заросшую перекати-полем стоянку и выключил двигатель, рев мотора сменил гнусавый голос Фредди Фендера, поющего про «напрасно потраченные дни и ночи». Гонщик выдвинул подножку, и его черный «харлей» чуть подался назад, как притаившийся зверь. Он слез с мотоцикла с напряженными, как струны рояля, мускулами, ощущая меж ног нетерпеливые толчки эрекции.

Он расстегнул ремешок и снял шлем, обнажив хищное, резко очерченное лицо, бескровное и белое, как мрамор. В глубоких впадинах глаз виднелись белые зрачки со слабыми красными прожилками. Издали они казались розовыми, кроличьими, но вблизи превращались в змеиные – холодно горящие, немигающие, гипнотизирующие. Желтовато-белые волосы были коротко подстрижены. Синие полоски вен на висках пульсировали, с небольшой задержкой повторяя ритм музыкального автомата. Он пристегнул шлем к рулю и направился к зданию, по пути бросив взгляд на припаркованные автомобили: в кабине грузовика стояла винтовка, к заднему крылу одной из машин была прилеплена наклейка с рокерской «козой», а на зеркале заднего вида внедорожника болталась пара зеленых игральных костей.

Когда он прошел через сетчатую дверь в большую, наполненную табачным дымом и духотой комнату, все шестеро находившихся там – трое за покерным столом, двое играющих в пул в ореоле подвесной лампы и еще один за стойкой – одновременно подняли головы и замерли. Мотоциклист-альбинос поочередно встретил взгляд каждого из них, а затем уселся на барный стул, красная кобра на его спине казалась в тусклом свете кричаще-яркой. После нескольких мгновений тишины бильярдный кий щелкнул по шару с резкостью пистолетного выстрела.

– Вот черт! – сказал один из игроков, широкоплечий, в красной клетчатой рубашке и пропыленных левисах, вероятно тысячу раз цеплявшихся за колючую проволоку. – Ну, по крайней мере, я запорол тебе верный шар, так ведь, Мэтти?

– Еще бы! – согласился Мэтти, приблизительно сорокалетний долговязый и неуклюжий мужчина с короткими рыжими волосами под пропотевшей ковбойской шляпой, надвинутой на морщинистый лоб.

Он задумчиво пожевал зубочистку, чуть сдвинулся, чтобы лучше рассмотреть расположение шаров, и снова пожевал, все это время краем глаза наблюдая за белобрысым пижоном.

Бармен, здоровенный мексиканец с татуировкой на плечах и черными глазами под тяжелыми веками, склонился над стойкой, кругами водя мокрой тряпкой.

– Чем-нибудь помочь? – спросил он, посмотрев в лицо альбиносу, и тут же почувствовал себя так, словно ему в спину воткнули нож для колки льда.

Он оглянулся туда, где Слим Хокинс, Бобби Хейзелтон и Рэй Коуп уже третий час сидели за своим обычным пятничным покером. Бобби пихнул Рэя локтем в ребра и ухмыльнулся, косясь в сторону бара.

– Пива, – коротко произнес альбинос.

– Да-да, конечно, сейчас.

Бармен Луис, облегченно вздохнув, отвернулся. Вид у мотоциклиста был странноватый, неприятный, раздражающий. Он не выглядел взрослым мужчиной – лет девятнадцати-двадцати, не больше. Луис взял с полки стеклянную кружку и бутылку «Лоун стар» из тарахтящего под баром холодильника. В музыкальном автомате Долли Партон как раз запела «Гори, детка, гори». Луис пододвинул кружку альбиносу и снова вернулся к выписыванию тряпкой кругов по полированному дереву барной стойки. Он вспотел, словно под жарким полуденным солнцем.

На зеленом сукне бильярдного стола застучали друг о друга шары. Один с грохотом упал в угловую лузу.

– Вот так, Уилл! – протянул Мэтти. – Теперь ты должен мне тридцать пять, правильно?

– Ага, ага. Черт возьми, Луис, выключи уже этот долбаный музыкальный ящик, а то люди не могут толком сосредоточиться на игре!

Луис пожал плечами и показал рукой на покерный стол.

– Я люблю, когда громко, – сказал Бобби Хейзелтон, зыря в свои короли и десятки.

Этот парень со стрижкой ежиком и выступающим вперед золотым зубом подрабатывал ковбоем на родео. Три года назад он едва не стал чемпионом Техаса, но один паршивый черный жеребец выбросил его из седла, так что Бобби сломал ключицу сразу в двух местах.

– Музыка помогает мне думать. Иди-ка лучше сюда, Уилл, и я отберу у тебя немного тяжелых монет, которые ты притащил с собой.

– Нет уж, на фиг! Мэтти сегодня и без тебя с этим прекрасно справляется!

Уилл убрал кий на подставку, бросил быстрый взгляд на альбиноса, а потом на Бобби.

– Вы, парни, лучше приглядывайте за стариной Бобби, – предупредил он. – В пятницу вечером он нагрел меня больше чем на пятьдесят баксов.

– Просто повезло, – сказал Бобби и выложил карты на стол.

– Че-о-орт! – мрачно протянул Слим Хокинс.

Бобби сгреб со стола мелочь.

– Иди ты в жопу со своим везением! – буркнул Рэй Коуп. Он наклонился и выплюнул кусочек табака «Рэд мэн» в пустой бумажный стаканчик.

– Боже, как здесь жарко сегодня!

Коуп скользнул взглядом по красной кобре на куртке странного парня. «Байкер хренов, – подумал он, прищурив голубые, как лед, глаза, окруженные мелкими морщинками. – Небось понятия не имеет, что значит честно зарабатывать себе на жизнь. Не иначе один из тех оболтусов, что ограбили на днях магазинчик Джеффа Харди в Пекосе».

Альбинос поднял кружку с пивом и отхлебнул, и Рэй смог разглядеть его руки.

«Ладони под этими перчатками наверняка такие же белые и мягкие, как ляжки Мэри Рут Кэннон».

Его собственные ручищи за десять лет работы на ранчо стали грубыми, мозолистыми и рубцеватыми.

Песня Долли Партон умолкла. Ее место заняла другая пластинка и зашипела-затрещала, словно горячий жир на сковородке. Уэйлон Дженнингс запел о том, что хорошо бы вернуться в Луккенбах, штат Техас. Мэтти заказал еще одну бутылку «Лоун стар» и пачку «Мальборо».

Альбинос допил пиво, посидел немного, уставившись в пустую кружку. Потом усмехнулся, словно только ему одному понятной шутке, но усмешка эта была холодной и жуткой, так что уловившего ее Луиса передернуло. Альбинос повернулся на стуле, размахнулся и запустил кружкой прямо в музыкальный автомат. Цветное стекло и пластик разлетелись вдребезги, как будто по ним одновременно выстрелили сразу из нескольких двустволок. Голос Уэйлона Дженнингса сначала превратился в режущий уши фальцет, а потом загрохотал басом, когда диск проигрывателя пошел вразнос. Замигали лампочки, пластинка зажужжала и остановилась. Бар погрузился в полную тишину, нарушаемую только звоном падающих осколков.