Подошедшая Гейл коснулась его руки, и он дернулся от неожиданности так резко, что сфотографировал небо.

– Что здесь произошло? – спросила она. – Какой… сделал это?

– Вандалы. Может быть, байкеры, или сатанисты, или еще кто-нибудь. Я и раньше видел вандализм на кладбищах – ну, знаешь там, поваленные надгробия и прочее дерьмо, – но ничего похожего на это! Господи, посмотри сюда!

Он по широкой дуге обогнул пару разбитых на куски скелетов и подошел к массивному, украшенному резьбой каменному склепу. Крыша усыпальницы была сорвана целиком. Джек заглянул внутрь, но не увидел ничего, кроме пыли и клочков темной ткани на полу. Пахнуло чем-то затхлым, словно из пустого колодца. «Интересно, чей это склеп?» – подумал он. В любом случае здесь осталась только горстка серой пыли. Джек отступил на шаг, чтобы сделать снимок, и едва не споткнулся об оскалившийся скелет в темном костюме.

В нескольких метрах от него Гейл разглядывала раскопанную могилу. На надгробии была видна надпись затейливым шрифтом: «МЭРИ КОНКЛИН». На дне ямы лежали желтые кости, обернутые в паутину тонкого кружева.

– Джек, – тихо произнесла Гейл. – Мне кажется, это не просто вандализм.

– А? Что ты говоришь?

Она посмотрела на него, смутно осознавая, что на ветвях соседних деревьев распевают птицы, безразличные к заботам смертных.

– А гробы? – сказала она. – Куда делись гробы?

Джек застыл с опущенной камерой. Посмотрел на сдвинутую с места бетонную плиту склепа, в котором лежал древний прах, – сколько сотен фунтов могла весить такая штука? Там тоже не было гроба.

– Гробы? – переспросил он, и струйка ледяного пота пробежала по его спине.

– Ни одного нет, нигде. Думаю… гробы похитили, а останки просто вытряхнули.

– Это какое-то безумие, – тихо возразил он.

– Тогда загляни в эти пустые могилы, черт побери! – Теперь Гейл почти кричала, в животе у нее все перевернулось. – Попробуй найти там хоть один гроб! Ну же, загляни!

Джеку незачем было туда заглядывать. Он посмотрел на рябящий пятнами солнечного света пейзаж, напоминающий старинное поле битвы: погибшие солдаты остались гнить на том месте, где они пали, на поживу стервятникам и собакам. «Нет гробов? – Фотоаппарат болтался у него на шее, отяжелевший от свидетельств отвратительного жуткого зла. – Нет гробов?»

– Думаю… нужно позвонить копам, – услышал Джек собственный голос.

Он попятился прочь от оскверненной гробницы, наступил на отделенный от тела череп, и тот затрещал, словно испуская полный муки предсмертный крик.

– Вы не возражаете? – спросил Палатазин у сидевшей по другую сторону стола юной блондинки с блестками на веках, доставая когда-то превосходную пенковую трубку, ныне превратившуюся в оцарапанный кусок древесного угля.

– Что? А, нет, дядь, все нормально.

У девушки был гнусавый среднезападный акцент.

Он кивнул, чиркнул спичкой и поднес огонь к чаше. Эту трубку Джо подарила ему на первую годовщину их свадьбы, десять лет назад. На чаше был изображен мадьярский князь – один из тех диких воинов-кочевников, что захлестнули Венгрию кровавым потоком в девятом веке. Часть носа и бровь позже откололись, и теперь изображенное лицо больше подошло бы нигерийскому боксеру. Палатазин позаботился о том, чтобы дым уходил в сторону от девушки.

– Итак, мисс Халсетт. – Он заглянул в лежавший на столе блокнот; чтобы освободить для него место, Палатазину пришлось убрать целую охапку газетных вырезок и пожелтевших папок. – Во вторник вечером ваша подруга вышла работать на бульвар Голливуд, у тротуара остановился автомобиль, и что случилось потом?

– В машине сидел какой-то парень. Странный тип.

Девушка нервно улыбнулась ему, теребя фиолетовую замшевую сумочку, которую пристроила у себя на коленках. Ногти у нее были обгрызены до крови. В кресле у двери, в другом конце кабинета, сидел детектив Салливан Рис, мощный, как пожарный гидрант, и черный, как обугленная венгерская трубка. Детектив скрестил руки на груди и наблюдал за девушкой, время от времени поглядывая на Палатазина.

– Сколько лет было этому мужчине, мисс Халсетт?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Помоложе тебя. Она говорит, что не может сказать точно, потому что, понимаешь, фонари на бульваре светят по ночам так ярко, так странно. Трудно рассмотреть человека, пока не столкнешься с ним лицом к лицу.

Палатазин кивнул:

– Черный, белый, чикано?

– Белый. У него были очень толстые стекла в очках, и от этого глаза казались огромными и смешными. Это был… моя подруга Шейла говорит… крупный парень… не то чтобы высокий или что-то еще, а просто… толстый. У него были черные или темно-каштановые волосы, подстриженные ежиком, почти как щетина. Да и самому ему побриться не помешало бы.

– Во что он был одет? – спросил Рис мощным, утробным голосом.

Когда-то он учился в Школе Дюка Элингтона и пел в хоре басовые партии, сотрясая пол во всем зале.

– Э-э… синяя ветровка. Светлые брюки.

– На ветровке были какие-нибудь буквы? Логотип фирмы?

– Нет, не думаю.

Она снова посмотрела на Палатазина и вздрогнула. Ее пугало такое близкое соседство копов. Линн и Пэтти назвали ее дурой, когда она отправилась в Паркер-центр, чтобы поделиться информацией с копами, ведь они не сделали для нее ничего хорошего, только дважды арестовали по обвинению в домогательстве. Но она подумала, что, может быть, если ее снова загребут, этот грустный коп, который здесь за главного, вспомнит ее и как-нибудь все уладит. Приглушенный звон телефонов и стук пишущих машинок за дверью начали действовать ей на нервы, потому что перед визитом в полицию ей пришлось отказаться от всего – ни кокса, ни травы, ни таблеток. А теперь она так волновалась, что не могла вынести шума.

– Хорошо, Эми, – мягко сказал Палатазин, почувствовав ее беспокойство. Девушка напоминала сейчас оленя, учуявшего запах оружия. – А что вы скажете о машине? Какой марки она была?

– «Фольксваген-жук». Серый или зеленовато-серый, кажется.

Палатазин сделал пометку в блокноте, записав оба цвета.

– Что случилось дальше с… э-э… вашей подругой?

– Этот парень открыл дверь и спросил: «Торгуешь или как?» – Девушка беспокойно повела плечами. – Ну, ты понимаешь…

– Он сделал вашей подруге непристойное предложение?

– Ага. И еще показал полусотенную. Потом сказал что-то вроде: «У Уолли для тебя кое-что есть…»

– Уолли?

Рис чуть подался вперед на своем стуле. В солнечном свете, льющемся через открытые жалюзи за спиной Палатазина, скуластое лицо детектива блестело, как полированное красное дерево.

– Вы уверены, что не перепутали имя?

– Нет, не уверена. Послушай, дядь, как я могу быть уверена, если все это случилось не со мной, а с моей подругой Шейлой?

Палатазин записал в блокноте: «УОЛЛИ?» А ниже строчкой: «УОЛТЕР?»

– А потом что было?

– Он сказал: «Тебе не придется делать ничего особенного. Просто сядь, и мы поговорим». – Девушка замолчала и уставилась на дома позади Палатазина. – Она едва не села. Полсотни баксов – это полсотни баксов.

– Верно, – сказал Палатазин.

Он посмотрел в ее встревоженные глаза и подумал: «Деточка, как ты вообще там ухитряешься выжить?» Если ей исполнилось хотя бы шестнадцать, Палатазин готов был станцевать чардаш перед всем отделом.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Она едва не села в машину, но в последний момент почувствовала запах, какой-то… странный. То ли лекарство, то ли… э-э… отец Шейлы моет этим руки. Он доктор.

«ДОКТОР?» – записал Палатазин. А следом: «БОЛЬНИЧНЫЙ ПЕРСОНАЛ?»

– Тут Шейла испугалась и убежала. А когда оглянулась, этот тип уже отъезжал. Вот и все.

– А когда до твоей подружки дошло, что этот тип мог быть Тараканом? – спросил Рис.

– Я слежу за тем, что пишут в газетах. Думаю, все следят. Весь бульвар только об этом и говорит, поэтому я решила, что вы, копы, должны об этом узнать.