– Она не знает, – тихо ответила Мерида. – Никто больше не знает.
Она сдавленно всхлипнула, словно полузадушенный кролик.
– Не плачь, – сказал Рико слишком громко и слишком резко, но тут же понял, что она уже плачет, опустив голову, и по щекам ее катятся крупные капли слез.
Он всегда ощущал себя ее защитником, скорее старшим братом, чем любовником. «Люблю ли я Мериду?» – спросил он себя, и этот простой вопрос, заданный в лоб, поставил его в тупик. Рико не мог с уверенностью сказать, знает ли он, что такое любовь. Может быть, она похожа на хороший секс? Или это ощущение, что рядом с тобой есть кто-то, с кем запросто можно поговорить? Или это такое же тихое и благоговейное чувство, какое испытываешь, сидя в церкви?
– Пожалуйста, не плачь, хорошо? – сказал Рико, остановившись на светофоре вместе с другими лоурайдерами.
Водители уже нажимали на педаль газа, бросая ему вызов, но он не обращал на них внимания. Через мгновение Мерида перестала плакать, но так и не взглянула на него, разыскивая в сумочке носовой платок. «Шестнадцать! – думал Рико. – Ей только исполнилось шестнадцать!» А вот он – такой же, как и все остальные в этой самодовольной толпе на бульваре в субботу вечером, одетый в зауженные чинос[18] и бледно-голубую рубашку, и золотая цепочка с крошечной ложечкой для кокса свисает с его шеи. Жеребец-мачо, который собирался отвести свою женщину куда-нибудь поужинать, заглянуть с ней на одну-две дискотеки, а потом затащить к себе в кровать и по-быстрому заняться сексом. Только теперь все круто изменилось – Мерида забеременела от него, он сделал ребенка ребенку и теперь почувствовал себя отягощенным годами и серьезными проблемами, какие не снились ему даже в самых страшных кошмарах. Он представил, что смотрит на себя со стороны – на свое худое лицо с высокими скулами, привлекательное на особый, мрачный и опасный манер из-за дважды сломанного и дважды плохо вправленного носа, и видит тонкие бороздки вокруг глаз и морщины на лбу. В этот миг ему снова захотелось стать маленьким мальчиком, играющим с красной пластмассовой машинкой на холодном полу, пока его мать и отец обсуждают, как мистер Кабрильо сбежал с женой мистера Эрнандеса, а старшая сестра крутит туда-сюда настройку транзисторного приемника. Он хотел бы навсегда остаться ребенком, без груза проблем на шее. Но мать и отец умерли почти шесть лет назад, погибли во время пожара, который начался с одной искры в старой, неисправной электропроводке и пронесся огнедышащим смерчем по всему многоквартирному дому, так что три этажа обрушились еще до того, как приехали пожарные. Рико в это время свел дружбу с уличной бандой «Костоломов» и как раз пил под лестницей красное вино с тремя приятелями, когда услышал вой пожарных машин. Он до сих пор иногда просыпался среди ночи в холодном поту от этого воя. Его сестра Диана стала теперь моделью в Сан-Франциско, или, по крайней мере, так она сообщала ему в нечастых письмах. Она всегда писала, что собирается сниматься для какого-нибудь журнала или встретила мужчину, который возьмет ее в рекламный бизнес. Однажды Диана похвасталась, что станет моделью июня, но, конечно же, на обложке «Плейбоя» в том месяце оказалась голубоглазая блондинка, живущая за тридевять земель от баррио. Рико не видел сестру уже два года, а последнее письмо от нее пришло больше полугода назад.
Светофор мигнул, сменив цвет на зеленый. Вокруг с визгом срывались с места лоурайдеры, оставляя позади густой след резины. Рико внезапно понял, что очень крепко сжимает руку Мериды.
– Все будет хорошо, – сказал он. – Вот увидишь.
А потом она быстро скользнула по сиденью и прижалась к нему плотно-плотно, словно вторая кожа, и если любовь – это что-то вроде жалости, то да, Рико любил ее.
– Слушай, хочешь гамбургер или что-нибудь еще? Я могу остановиться прямо здесь.
Он показал на закусочную «Толстый Джим» с огромным сине-лиловым неоновым гамбургером, парящим в небе. Мерида покачала головой.
– Ладно, поужинаем потом.
Рико взял с приборной панели пачку «Уинстона» и закурил. Мимо проскользнула в обратную сторону черно-белая патрульная машина, и Рико на какое-то ледяное, остановившее сердце мгновение встретился взглядом с сидевшим за рулем копом. В коробке, спрятанной в специально вырезанном углублении под резиновой подкладкой багажника, Рико вез несколько граммов кокса и кучку пятидолларовых пакетиков с чистейшим «колумбийским красным». Такая у него теперь была работа – снабжать коксом малолеток, что ошивались возле рок-клубов на Сансет-Стрип. Хоть он и занимался одной мелочовкой, на крутой прикид этого заработка вполне хватало. А его поставщик, лысый парень, щеголявший в костюмах от Пьера Кардена и называвший себя Джон-Цыган, говорил, что при своих стальных нервах и честолюбии Рико вполне может стать когда-нибудь большим человеком в этом деле. Не таким, как сам Джон-Цыган, разумеется, но достаточно большим. Рико безучастно отвел взгляд от копа и ловко перестроился в хвост разрисованного в тигриные полоски «тандерберда». Кто-то окликнул его с тротуара, он обернулся и увидел Феликса Ортегу и Бенни Грациона, стоявших вместе с двумя симпатичными лисичками у входа в дискотеку «Давай-давай». Рико поднял руку и крикнул: «Как дела, amigos?»[19] – но не остановился, потому что эти парни были живым напоминанием о времени, проведенном с «Костоломами».
Наконец Мерида задала вопрос, которого так страшился Рико:
– Что мы будем делать?
С блестящими глазами она внимательно наблюдала за ним, выискивая любой намек на предательство.
Он пожал плечами, сигарета повисла на нижней губе.
– А что ты хочешь, чтобы мы сделали?
– Это твой ребенок.
– И твой тоже! – громко ответил Рико.
Поначалу лицо его налилось кровью от раздражения – почему она не принимала таблетки или что-нибудь еще, но затем щеки окрасил румянец горячего стыда.
– О боже! – хрипло проговорил он. – Я не знаю, что теперь должен делать.
– Ты ведь любишь меня? Ты говорил, что любишь. Если бы ты так не сказал, я бы ни за что не согласилась. Ты у меня первый и единственный.
Он мрачно кивнул, вспомнив, как овладел ею в первый раз. Это случилось на заднем сиденье его машины в автокинотеатре рядом с Саутгейтом. Когда все кончилось, Рико очень гордился собой, потому что она была у него первой девственницей, а он знал, что не может считаться настоящим мужчиной, пока не сломает целку. Однажды Ортега так и сказал ему на заброшенном складе, который «Костоломы» превратили в свою штаб-квартиру: «Трахни девственницу, чувак, и она будет любить тебя вечно».
«О господи! – подумал он. – Вечно? С одной цыпочкой? Мне нужно думать о делах. Очень скоро я смог бы покупать себе шелковые рубашки, туфли из крокодиловой кожи или отличный черный „порше“. Смог бы жить в таком же пентхаусе, как у кинозвезд. Я в самом деле смог бы стать кем-то в этом городе, кем-то даже большим, чем Джон-Цыган!» Но теперь Рико видел свой путь, который сворачивал прямо в черное, горькое сердце баррио. Через десять лет он будет работать в каком-нибудь гараже и в пять часов вечера возвращаться домой, в двухкомнатную квартирку, где его будут ждать Мерида и двое-трое детей с сопливыми носами и прочими радостями. Его руки почернеют от моторной сажи, а живот разбухнет от всего того пива, что он будет выпивать с приятелями по субботам. Мерида станет измотанной и костлявой, дети, все время путающиеся под ногами, и теснота маленькой квартиры сделают ее раздражительной и сварливой, совсем не похожей на ту красавицу, какой она выглядит сейчас. Они будут ругаться из-за того, что он не может найти более денежную работу, что у него не осталось никакого честолюбия, – и такая жизнь начнет затягиваться петлей на его шее, пока не задушит до смерти. «НЕТ! Я НЕ МОГУ НА ЭТО ПОЙТИ!» – сказал Рико самому себе и включил музыку громче, чтобы не слышать собственных мыслей.
