Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Дибич, который все время с болезненным напряжением ожидал какой-то необычайной развязки, громко ахнул и потянулся руками к Кириллу.

– Ошибки никакой, – сказал ему Извеков, пожелтевший от бледности и странно тихий. – Этот человек вполне овладел притворством. Он артист. Я его лично знаю: он некогда препроводил меня в Олонецкую губернию.

– Если вы убеждены, что это он, то… я поражаюсь вам, – торопливо сказал Дибич. – Что вы с ним забавляетесь? Ведь не находите же вы в этом удовольствия?

– Нет, разумеется, – усмехнулся Кирилл. – Скорее, противно… И все же, честное слово, когда подумаешь, чего только не проделывали эти господа в недавние времена… да и сейчас ещё кое-где проделывают, то… можно даже увлечься!

Полотенцев открыл лицо. Оно было совершенно прежним, только неяркие с желтизной бровки взбежали кверху над очками. Он сказал в каком-то слащавом разочаровании:

– Ваша слепая ошибка может мне стоить многого, я отдаю себе отчёт и тем более должен сохранить мужество, как это ни трудно. Однако если уж вы искренне принимаете меня за… жандарма, то ведь жандармы были извергами, исчадием! Как же вы… Извините, я обращался к вам, как к товарищу, но теперь, когда вы столь недоказательно обвиняете меня… (Он беззвучно и как-то в нос посмеялся.) Вероятно, со временем будет какое-нибудь величание, соответствующее высокоблагородию или светлости. Может быть – ваша справедливость или ваша безусловность, ну, я не знаю, хе-хе! Так вашей справедливости едва ли пристало следовать худым примерам проклятого прошлого. Всем этим исчадиям, которые позволяли себе измываться над беззащитными при дознаниях…

– Прорвало! – вскричал Кирилл, не давая Полотенцеву досказать тираду и рассмеявшись. – Старая жёлчь взбурлила! Помню, слишком хорошо помню, – вы были джентльмен иронический! И не без остроумия, черт побери, нет, нет, не без этого! Оно вас выдало не меньше даже головы с шишкой.

– Все это может показаться увлекательно, как вымысел, – скромно возразил Полотенцев, – однако несколько по-детски увлекательно. Чересчур косвенно, на неубедительном для закона единоличном, мнимом опознании. Прямого же ничего нет. И, позвольте вас разуверить, ничего не может найтись.

– Найдётся, когда мы вас доставим к месту вашего проживания. Не в Наровчат, конечно, а в Саратов. Наровчат вас только отвергнет, как Водкина. Зато Саратов примет, как Полотенцева.

– Ничего это не может дать, кроме излишних испытаний для меня.

– О, только не излишних, совсем, совсем не излишних! – с глубокой убеждённостью воскликнул Кирилл.

Четверо красноармейцев во главе с Ипатом внесли в избу разобранные узлы арестованных. Ипат выложил на стол документы, деньги, часы воронёной стали и серебряные, с ключиком на шнурке, потом взял у Никона жестяную банку, которую тот держал с благоговейным почтением, и так же благоговейно поставил её на особом расстоянии от других вещей.

– Оружия при обыске не обнаружено, а вот издесь имеется капитальная сила, – доложил он, постукав ногтем по жестянке, и значительно оборотился к красноармейцам.

Кирилл хотел придвинуть банку к себе, но рука его остановилась на ней, и он вопросительно поднял глаза на Ипата. Ипат выпятил нижнюю губу, важно вскидывая голову: мол, смотри сам, я говорю – не шутка!

Это была обыкновенная круглая банка с осетром на крышке, опоясанным надписью: «Астраханская малосольная». Однако вес жестянки оказался непомерно большим. Кирилл с одного края приподнял крышку и сразу опять закрыл.

– У кого обнаружено? – спросил он.

– В самом этом нутре, – возбуждённо сказал Никон, показывая распоротую подушку, – промежду самого пера.

– Это которого вы ещё не опрашивали, – разъяснил Ипат.

Кирилл повёл головой на Полотенцева.

– Ты, Ипат, его привёл, я с тебя за него и спрошу. Лично тебе приказываю: стой начеку и береги как зеницу ока.

– Я свою зеницу берегу вдвойне: она у меня одна…

Как только Полотенцева увели и оставшийся в избе Никон, с помощью другого красноармейца, взялся раскладывать на полу пожитки арестованных, Дибич шутливо мигнул на жестянку.

– Адская машина?

Кирилл подозвал красноармейцев. Все обступили его. Он открыл крышку, зажал ладонью банку и опрокинул.

На ладонь, покрыв всю её, увесисто высыпалась горка золотых, и верхние монеты маслено сползли на стол, как зачерпнутое сухое зерно с лопаты. Он тихо вытянул из-под золота руку. Чуть звонкий шелест металла мягко держался в воздухе, пока горка, оседая, будто растекалась по столу.

– Мамынька, родимая! Тыш-ша! – ошалело дохнул Никон.

– Приданое! – протянул другой красноармеец.

– Меркурий, вот он где, Меркурий, – бормотал Дибич.

Никто не отводил вдруг выросших очей от золота, только Кирилл рассеянно смотрел на всех по очереди. Он отошёл затем к окну, постоял, вернулся к столу. Вскользь, улыбнувшись, он сказал Дибичу:

– Вы не угадаете, о чём я сейчас вспоминаю. Это многое мне объясняет, очень многое…

И он дотронулся пальцами до золотых, и они с тонким звуком ещё шире распространились на столе.

– Мамынька! – безголосо, одними губами повторял Никон.

Третий арестованный, когда его привели, показался совсем убитым. Весь его стан как бы тонул в костюме, который его облачал, хотя было видно, что одежда не с чужого плеча, и владелец прежде хорошо знал, что шил. Давно не стриженные волосы и борода спутались, увеличивая смятенность убогого, словно просящего лица. Но в глазах, под растрёпанными крылами бровей, светился до странности тихий восторг, будто человек этот заслуженно торжествовал достигнутую справедливость, в которой не сомневался.

Глядя особенным этим взором на Извекова и вовсе не замечая золота, он сел на краешек скамьи.

– Мешков, Меркурий Авдеевич?

– Да.

– Вы давно из Саратова?

– Третью неделю.

– Погостить в эти места или на постоянное жительство?

– Полагал навсегда.

– Почему же оставили родной город?

– По своему желанию удалиться в обитель. Но прибыл, и не мог быть устроен. Келья, которую мне обещали в скиту, оказалась занятой, и я пока стоял на городской квартире.

– И, видно, не понравилась квартира?

– То есть, зачем я опять в дорогу тронулся? От беспокойства. Беспокойные вести пришли, что к Хвалынску фронт приближается. Я искал уединения старческим дням своим и забоялся, что мечтание моё нарушится.

– Кто же ваши мечтания должен оградить в Заволжье? Казаки?

– Почему казаки? – спросил Меркурий Авдеевич странным голосом, как будто сделавшим реверанс. – И в помыслах не было.

– Да ведь за Волгой-то казаки?

– Так далеко я не собирался. Меня Малым Иргизом прельщали – будто бы туда война не дойдёт, места спокойные. Хотя мне не очень по душе.

– Что ж так?

– Там люди больше старой веры. Квартирохозяин мой тоже кулугур. Вот и приходится раскаиваться, что дал себя смутить: это он меня уговорил идти.

Кирилл качнул головой, показывая на золото:

– Ваше собственное?

– Да, – сказал Меркурий Авдеевич, не только по-прежнему не глядя на деньги, а ещё больше отвернувшись и, однако, нисколько не сомневаясь, что спрашивают именно о золоте.

– Укрытое вами от Советской власти, да?

– Укрытое может быть то, что ищут. У меня никто не искал. Так что не укрытое, а сбережённое.

– Для спасения души?

– Я думал в дар принести обители.

Красноармеец, все время хмуро следивший за Меркурием Авдеевичем, неожиданно сказал:

– Что же раздумал? Кабы принёс, небось келья-то для тебя сразу бы нашлась.

Мешков смиренно оставил эти слова без внимания.

– Мы должны будем передать вас для следствия, – сказал Извеков.

– Воля ваша.

– А золото сейчас пересчитаем, составим акт, вы подпишете.

– И это в вашей воле, – бесстрастно сказал Мешков.

Он только прикрыл глаза и продолжал недвижимо сидеть на самом краю скамьи, будто присел на один миг и сейчас встанет и пойдёт. Невозможно было уловить, о чём он думал, но – конечно – он должен был думать и о деньгах, особенно когда в избе заворковал их однозвучный льстивый звон: Кирилл и Дибич принялись неуклюже отсчитывать и столбиками расставлять золотые. Он не мог не думать о деньгах, потому что мысль о них всегда то забегала перед прочими его размышлениями, то отставала от них, но была неотлучна, как тень, бегущая впереди или сзади. Он все время сравнивал прошлое с настоящим. В прошлом чем больше у человека накоплялось денег, тем больше к нему притекало новых. Они несли рост в себе. Было труднее всего когда-то раздобыть первый золотой. Каждый последующий давался легче и легче, как заметил ещё Руссо (которого Мешкову не надо было читать, чтобы с ним на этот счёт вполне согласиться). Теперь чем больше было у человека денег, тем меньше их оставалось, ибо тем больше у него отбирали.

109
{"b":"8597","o":1}