Дэвид представил Фрэнка, которого допрашивает СС. В последние два года ему иногда приходило в голову, что это может ждать и его самого.

– Да, – сказал он. – Я навещу Фрэнка.

– Спасибо. – Джексон встал. – Мне нужно сделать несколько звонков. И я переговорю завтра с Драксом. Увижусь с вами обоими завтра утром в клубе.

Натягивая перчатки, он улыбнулся. В глазах его светилась искренняя благодарность.

– Джефф не был дружен с Фрэнком так, как я, – сказал Дэвид. – Фрэнк может удивиться, увидев нас двоих.

– Скажете ему, что Джефф вызвался отвезти вас, что ваша машина сломалась. – Джексон обратился к Наталии. – Вы изобразите подружку Дракса. Хорошее прикрытие. И затем вы дадите свой отзыв относительно состояния Фрэнка. – Он снова повернулся к Дэвиду. – Не спрашивайте Манкастера о том, что случилось с братом, просто подтолкните его к разговору. Посмотрим, что выйдет. Это важно. Оцените его умонастроение. Наталия, кстати, в воскресенье будет за старшего. Если произойдет что-нибудь непредвиденное, подчиняйтесь ее приказам. При ней будет оружие, на всякий случай. – Джексон улыбнулся. – И стрелок она отменный.

Дэвид посмотрел на Наталию, та спокойно кивнула.

– Так, значит, договорились? – Джексон говорил с деланой веселостью. – Проведаете Манкастера, потом заглянете к нему на квартиру – наш человек добудет ключ. Затем позвоните мне из телефонной будки.

– Отлично, – сказал Дэвид. Потом добавил: – Бедный старина Фрэнк.

– Воистину. – Джексон кивнул. – Нужно помочь ему, вытащить его оттуда. – Он помолчал, потом заговорил снова, сменив тему: – Сегодня Бивербрук встретился в Берлине со Шпеером и Геббельсом.

– Но не с Гитлером, – вставила Наталия.

– Да. – Джексон хмуро улыбнулся. – В прошлом году я был с делегацией Министерства иностранных дел в Германии на открытии новой художественной галереи фюрера в Линце. Впечатляющее зрелище. Там собраны сокровища, награбленные по всей Восточной Европе. Кто-то обмолвился, что накануне Гитлеру устроили персональную экскурсию. Его катили на коляске, и от болезни Паркинсона его трясло так, что он не мог даже толком сосредоточить взгляд на картине, не то что вскинуть руку в нацистском приветствии. – Лицо его помрачнело. – Знаете, я ведь встречался с ним однажды.

– С Гитлером? – переспросил Дэвид.

– Да. Я был с министром иностранных дел лордом Галифаксом, когда тот нанес ему визит в тридцать седьмом году. У канцлера было жутко зловонное дыхание, и он то и дело пускал ветры. Отвратительный человек. Большие, бешеные глаза. Но они отлично помогали воздействовать на толпу.

– Возможно, он уже тогда был болен.

– Да. – Джексон сдержанно улыбнулся. – А теперь он болен тяжело. И в Америке избран Стивенсон. Быть может, обстоятельства начнут-таки меняться к лучшему. – Он подошел к двери, готовясь уйти: они всегда выходили порознь. – Снова стало очень холодно. Надеюсь, в этом году нас не будут мучить густые туманы. Ну ладно, доброй ночи.

Джексон вышел. Дэвид слышал, как он тяжело спускается по лестнице.

Дэвид поднялся. Прежде он никогда не оставался с Наталией наедине.

– Мистер Джексон – англичанин во всем, – сказала она. – Не может обойтись без разговора про погоду.

– Да, это верно. Очень частно-школьный, как у нас говорят.

– Он ведет крайне опасную жизнь.

Видимо, Наталия уловила нотку недовольства в голосе Дэвида.

– Да.

– Мне жаль вашего друга. У меня был знакомый, который так же болел. Страшно мучился.

Дэвид вздохнул:

– Фрэнк не всегда был несчастным. Он просто…

– Не вполне от мира сего?

– Верно. Но у него есть право принадлежать к этому миру. Как и у всех нас. За это мы и сражаемся.

– Да, это так.

Он заметил, как в углу ее глаза блеснула слеза, и вдруг захотел подойти к ней и обнять. Потом подумал о Саре, ждущей дома, – он сказал ей, что в офисе аврал и ему придется задержаться. Теперь снова придется лгать жене. Он перевел взгляд с Наталии на картину, над которой она работала.

– Где это?

– Братислава, в Восточной Европе. Когда-то этот город был под властью Австро-Венгрии, потом стал частью Чехословакии, а сейчас является столицей Словакии. Одного из марионеточных государств Гитлера. – Женщина посмотрела на холст, на людей, бредущих по узким улочкам. – Когда я там росла, он был космополитичным, как большинство городов Восточной Европы. Словаки, венгры, немцы. Во многих жителях смешались все три национальности, как во мне. – Она снова улыбнулась своей печальной, горькой улыбкой. – Я космополит. Но потом подняли голову боги национализма.

– Там жило много евреев?

– Да. У меня было много еврейских друзей. Никого из них больше нет.

Потом Дэвид произнес резко:

– Мне пора возвращаться к жене.

Наталия медленно кивнула. Он повернулся и вышел.

В среду после обеда Фрэнк вновь встретился с доктором Уилсоном. Бен снова провожал его в приемный покой. Молодой шотландец все больше нравился Фрэнку, он был добр к нему, и Фрэнк понаблюдал за ним достаточно, чтобы понять: в этом человеке нет ничего, свойственного миру Стрэнгмена. И все-таки в Бене было нечто неуловимое, то, что мешало ему довериться.

Доктор возился с какими-то папками у себя в кабинете. Он указал Фрэнку на стул и спросил:

– Как вы?

– Все хорошо, спасибо.

– Звонили из полиции. – У Фрэнка упало сердце, но Уилсон продолжил: – Они еще не решили, выдвигать ли обвинение. Брата вашего тоже не нашли. Дело, похоже, зашло в тупик. Если дойдет до суда, – добавил он ободряюще, – мы сошлемся на невменяемость. Но будет хорошо, если ваш брат свяжется с нами. Мы не можем перевести вас в «частную виллу», пока не назначен опекун, способный управлять вашими средствами. До этого момента вам придется оставаться в общей палате.

– Я понимаю, – уныло промолвил Фрэнк.

Уилсон с интересом посмотрел на него:

– Я слышал, что вы по-прежнему очень замкнуты. Не общаетесь с персоналом и другими пациентами.

Фрэнк не ответил. Уилсон откинулся в кресле, взял ручку и принялся крутить ее в пальцах.

– Вы в детстве играли вместе с братом? – спросил он ни с того ни с сего. – Быть может, вместе с матерью?

Фрэнк посмотрел на врача. Нельзя втягиваться в разговор об Эдгаре.

– Наша мать была не из тех, кто… играет.

– Она предпочитала Эдгара?

– Я не знаю.

– Вы чувствовали, что это так?

– Я не знаю.

Уилсон вздохнул:

– Фрэнк, я склоняюсь к тому, чтобы подвергнуть вас электрошоковой терапии. На следующую неделю все расписано, так что через одну. Надо вывести вас из этого депрессивного состояния.

Бен вел Фрэнка обратно в отделение. На улице похолодало, воздух был морозным. Фрэнка пугала мысль о шоковой терапии. Ему хотелось убраться из больницы. От коллег из Бирмингема он получил открытку с пожеланием выздоровления, но этим их участие ограничилось. Да и Эдгар, похоже, решил не иметь с ним ничего общего. Пьет, наверное, в каком-нибудь баре в Сан-Франциско, пытаясь все забыть, глуша виски, как миссис Бейкер. Фрэнк ненавидел алкоголь, притупляющий в людях чувство недозволенного – единственное, что не дает им вернуться в дикое состояние.

– Выпивка, – пробормотал он вслух.

– Что такое? – переспросил Бен.

– Ничего.

– Вам бы лучше не делать этого – не разговаривать с самим собой. Здесь опасно иметь такую привычку.

Фрэнку хотелось расспросить Бена о шоковой терапии, но было страшно. Жуткая усталость овладела им.

– Что сказал Уилсон? – поинтересовался Бен.

– Только то, что моего брата до сих пор не нашли.

– Думали насчет того, чтобы позвонить вашему старому приятелю?

Фрэнк не ответил, только потупил взгляд. Он еще не был до конца уверен, что это безопасно.

Бен оставил Фрэнка в рекреации. Пациенты расселись полукругом у телевизора, где Фанни Крэдок показывала, как готовить квашеную капусту по-немецки. Несколько человек сидели за столом, вырезая из листа бумаги полоски детскими ножницами с тупым концом, – хотя до Рождества оставался месяц с лишним, больные уже готовили украшения. Мартиндейла в отделении не было – после недавней выходки его поместили в одну из камер с мягкими стенами.