– Ну хорошо, я, возможно, не помню дословно, что она говорила. Самое важное – проявить интерес, а не вызубрить наизусть каждую деталь ее скучной жизни. Кому, черт возьми, не наплевать, кто она там – училка по математике или литературе?

Мартина понизила голос. Это означало, что сейчас ее стоит слушать особо внимательно. Это знали все: Фредрик, их дети, воспитатели в детском саду и даже их почтальон.

– Ты думаешь, что показываешь людям свое расположение и живой интерес, но на самом деле все время говоришь о себе.

– Я…

«Я – что?» – подумал Фредрик. Каков правильный ответ на этот вопрос? Если хозяин не будет поддерживать беседу, что же это будет за ужин?

– Каждый раз, когда Хенрик что-то говорил, ты встревал с собственной историей, только покрасочнее. Едва Арне рассказывал анекдот, ты тут же вставлял свой. А когда Лена поведала о своей учебе, ты воспользовался случаем, чтобы упомянуть о собственных годах в университете. Когда Петер заговорил о том, чтобы поменять машину, ты тут же собрался менять машину вслед за ним. Когда Керстин завела речь о книге, которую прочла, ты, конечно же, прочел другую – гораздо лучше.

Чего она от него хочет? Чтобы он сидел в углу и молчал, как гребаная мумия?

– Ты всех развлекаешь, но когда один человек занимает своими разговорами семьдесят процентов времени, это уже чересчур.

– А вот ты могла бы иногда вести себя более спонтанно, – проворчал Фредрик. – Ты всегда застегнута на все пуговицы. Попробуй иногда следовать своим инстинктам. Я просто пытался быть любезным и веселым. Люди, знаешь ли, любят расслабляться. А что насчет тебя?

Мартина посмотрела на него с таким выражением лица, которое он затруднялся истолковать. Он частенько его видел, и обычно это было знаком, что разговор окончен.

– Буду работать над собой, дорогой. Может, поделишься опытом? – и жена повернулась к нему спиной. Ну точно.

Семьдесят процентов? Пятьдесят, не более.

Отвернувшись в другую сторону, Фредрик натянул на себя одеяло. Неужели он и правда болтает слишком много? Но людям, похоже, нравится быть в его обществе. В жизни никто не говорил ему, что он слишком много треплет языком. Ну вот, теперь он не в состоянии заснуть…

По дыханию Мартины Фредрик услышал, что и она не спит. Проговорил в воздух:

– У меня никогда не возникало повода изменить себя.

И сам заметил, с каким детским упрямством прозвучали его слова.

Кровать покачнулась, когда Мартина склонилась над мужем и поцеловала его в щеку.

– Как знать, может быть, повод и появится, – сказала она и положила конец дискуссии, добавив: – Кстати, жену Петера зовут не Элин, а Эллен. И у тебя был миллион шансов это заметить.

Впервые она по-настоящему испугалась, когда отец сказал плохое слово. До этого момента она никогда не слышала от него ругательств. На мгновение ей показалось, что сейчас он устроит ей порку.

Строго говоря, глупо было так думать. Отец ей ни разу даже оплеухи не залепил. Всегда держался так спокойно, что многим становилось неуютно в его обществе. Она много раз это замечала. Взрослые болтали и шутили, но, заметив, что он никак не реагирует, все больше замолкали и посматривали неуверенно.

И вот теперь она довела его до того, что он выругался. На лбу выступил пот, руки отказывались повиноваться. Она стояла в прихожей. Ее белые кеды стали грязными, потому что она полдня лазила по деревьям. На блузке сбоку появилась длинная прореха. Но не это вывело отца из себя.

Папа говорил ей, что нельзя терять бумажник. Несколько месяцев назад она обронила его, и ей вернули пропажу. Потом она потеряла его снова пару недель назад, но на этот раз он к ней так и не вернулся. Она рассказала отцу все как есть. Он учил ее говорить правду, какой бы тяжелой она ни была. Маленькие девочки не должны лгать. Тогда отец тяжело вздохнул и сказал, что ничего страшного. Но она должна понять: бумажник – очень важная вещь, в нем хранятся личные данные человека. Она не знала точно, что такое личные данные, но он рассказал, что в бумажнике лежат фотографии, записки, сообщения. Воспоминания вроде билетов в кино, важные чеки и квитанции. И карточки, которыми человек расплачивается и которыми могут воспользоваться другие, если им представится такой шанс. Помимо денег, само собой, – она, конечно, лишилась и денег тоже, но речь шла не о них.

Папиных аргументов она по большей части не понимала. Ей было всего десять, у нее не было кредитных карточек или важных квитанций. Был билетик из музея. Она сохранила его, потому что ей понравился цвет бумаги.

Но отец сказал, что потерять свой бумажник – большой прокол. Это показывает, что ты – безответственный человек.

Он купил ей новый и отдал его с улыбкой. Бумажник был очень красивый, темно-красный и вкусно пах. Не детский кошелечек с дурацкими картинками и липучкой на отделении для мелочи – для малышей, которые не умеют застегивать молнию. Настоящий, взрослый. Туда можно будет потом положить кредитную карточку, на которую она купит много-много мороженого. Когда она открыла подарок отца, то обнаружила, что там лежат деньги. Немного – она редко получала деньги без повода – но все же там лежала сотенная купюра.

И теперь она потеряла и его тоже… Когда она засунула руку в карман, бумажника на месте не было. Как будто испарился по волшебству. Может быть, на нее наложила заклятье злая кошельковая ведьма?

Услышав новость, отец покраснел и воскликнул:

– Ах ты черт! Растяпа! Тебе ничего нельзя доверить!

Он только что вернулся с работы. Успел снять пиджак, но еще был в галстуке. Так и стоял перед ней в прихожей, скрестив руки на груди поверх белой рубашки. Свет падал ему на грудь, отчего его лицо казалось темным, как после месяца на курорте.

Ее ноги будто приросли к полу. Ковер превратился в самый прочный клей на свете, и она не могла оторвать подошвы, как ни пыталась. Школьная сумка упала на пол, оттуда вывалился учебник. Английский. Видно было, что она написала свое имя в правом верхнем углу. Как она могла сделать надпись так криво? И почерк ужасный.

Очевидно, решив, что сказал достаточно, папа повернулся к ней спиной и в три широких шага преодолел лестницу на второй этаж. Он ушел.

От беспомощности она села на коврик у двери, спрятав лицо в ладони. Ей можно доверить все-все, папа. Все, кроме бумажника. И дурацкой подписи на учебнике.

В дверях появилась мать со стаканом в руках. Некоторое время она разглядывала дочь, потом молча вернулась в кухню – к соусу, или картошке, или чем она там занималась.

В тот вечер девочка сидела в своей комнате, положив перед собой чистый лист. Долго-долго просидела так, глядя на безупречно белую бумагу. Потом схватила карандаш и начала писать свое имя. Раз. Два. Двенадцать. Пятьдесят. Она работала, пока не исписала четыре листа. Наконец ее подпись начала выглядеть красиво. Она решила стереть свое имя со всех учебников, из всех школьных тетрадок. Потом напишет его снова, но гораздо лучше, чем раньше.

Решив, что, в отличие от здорового тела и юркого ума, мудрости ему при рождении не доложили, Рогер Аксберг посчитал нужным посоветоваться с Эвой. Их союз, когда-то начавшийся с бурных страстей, давно уступил место чему-то другому, дружбе скорее. Но Эва рассудительна. У нее есть практическая жилка. И она наверняка тоже предпочтет оставить себе те пятьдесят миллионов, вместо того чтобы отсылать их на Антильские острова.

В голове Рогера неустанно боролись два желания: оставить себе пятьдесят миллионов крон и, собственно, жить. Одно не уступало другому. Определенно, он хотел жить при всех своих миллионах.

– Эва! – позвал он жену.

Та вышла из комнаты младшего сына, немного растрепанная, как за ней это водилось в последние годы.

– Боже мой, что ты кричишь?