А она, как яркая сладко-болезненная вспышка. Насыщена только одним цветом — черным и сверкающим взглядом, который когда-то так открыто и смело привязал к себе навсегда.

У нашего с девочками дома, мы оказываемся спустя считанные минуты. Сан осматривается и с легкостью запрыгивает на крыльцо с гамаком. Схватив меня за руки, ему достаточно секунды, чтобы я оказалась наверху и снова утонула в жарком и надрывом поцелуе. Он подобен безумию голода, с которым мы, пятясь в темному, едва находим мою комнату. Ввалившись в нее, как пьяные, вместе захлопываем двери.

На ходу стягиваем друг с друга одежду, не отрываясь от губ и не останавливаясь в обоюдном безумии ни на миг. Нас лихорадит, нас уносит в омут, мы стираем само время.

Его больше нет. Ничего нет, кроме этой комнаты и нас.

Губы покалывают от болезненных поцелуев, кожа горит от цепких прикосновений, а глаза смотрят и наслаждаются фигурой Сана. Он возвышается надо мной, закрывая все пространство, закрывая собой реальность. Она исчезает, а я плачу от удовольствия, обезумевшая от ласк, от его губ. Они всюду оставляют жаркие отметены, особенно безжалостно терзая вздыбленные и воспаленные горошины сосков.

Руками хватаюсь за волосы Сана, окунаю в них пальцы и извиваюсь дугой, захлебываясь стоном. Он надтреснутый, рваный, и такой же неожиданно сладкий, как движение пальцев Сана во мне.

— Боже… Господи, не останавливайся, — рвано шепчу, сглатывая вязкую слюну.

Приподнявшись на локте, Сан двигает рукой жестче, увереннее и быстрее. Он терзает мою плоть и, как безумный наблюдает за лавиной, которая накрывает меня почти сразу. Его глаза блестят, а пальцы проникают глубже, ритмично, жестоко и безжалостно, лишают рассудка. Не оставляют шанса, чтобы опомниться.

Спазм нарастает, он пульсирует, а мои стоны все громче. Я закусываю губы от дрожи, и наконец, кончаю. Приподнимаюсь и вытягиваюсь, а мой вскрик тонет во рту Сана. Он пьет его, и медленно поглаживает пальцем, воспаленный после оргазма, клитор. Массирует его, и не спеша разводит мои ноги шире. Устраивается между них, подхватывает под колени, и заводит их выше. Я хватаюсь за простыни над головой, сжимаю ткань в кулаках, и ловлю острый спазм плоти, как только твердая головка члена проходит между влажных складок.

Сан медленно, сантиметр за сантиметром, наполняет собой. Закусываю пересохшие губы, а глаза сами закатываются от ощущений. Сан так же плавно накрывает собой, как неспешно и полно двигается бедрами. Облизывает своим телом мое, и проникает так глубоко, что замерев от нового толчка, я хватаюсь за его плечи и прогибаюсь под ним дугой.

— Господи, это похоже на пытки… — еле шепчу, и улыбаюсь счастливой улыбкой. — Ты, как пыточный инструмент, Сан.

— Зря ты это сказала, — Сан вдруг жестко толкает член до основания, а я захлебываюсь дыханием.

— Зря, Вера… — он обхватывает мой затылок рукой, цепляется за волосы, и оттягивает их вниз так, что мое лицо запрокидывается назад.

Я приподнимаюсь, и хватаю ртом воздух, в попытке не сойти с ума от темпа его движений. Не умереть от наслаждения, которое приносят его поцелуи в шею и подбородок. Он целует уголок моих губ, а сам беспощадно, полно и остро вонзается в мою плоть, выбивая не стоны, а надсадные всхлипы. Оргазм обрушивается, как вспышка, стирает меня, и лишает способности сделать вдох. Я обессилена, опустошена, растерзана и потеряна для этого мира.

Весь смысл остается в хриплом мужском дыхании, которое нарастает, становится громче, а следом замирает, как и твердая пульсирующая плоть во мне. Сан гулко выдыхает и прячет лицо на моей груди. Он дрожит, и кончает, рвано дыша прямо в ложбинку между моих грудей.

Плавно поднимаю руку и веду пальцами вдоль его спины. Наши дыхания рваные, тела мокрые, а желание никуда не делось. Хочется большего, хочется не выходить из этой комнаты годами, хочется охрипнуть и лишиться голоса, приковать себя к этой постели.

Лишь бы с ним…

— Спишь? — тихо спрашиваю позже, прижимаясь лбом к шее Сана.

Мы лежим, даже не в обнимку. Нет сил для объятий или нежностей после такого марафона. Вот уже час, я просто валяюсь на его груди неподвижно. Мы распятые на простынях, и не в состоянии даже пошевелиться.

— Нет, — слышу басовитый шепот в ответ.

Сан плавно водит по моей спине пальцами. Пробегает ими от затылка к пояснице и обратно. Прикосновение расслабляет и убаюкивает так приятно, что я почти проваливаюсь в сон.

— Не хочешь? — спрашиваю, зевая, а следом таю.

Сан внезапно крепко прижимает за шею к себе и целует в волосы.

Он делает глубокий и свистящий вдох носом, лишь следом отвечая:

— Спи, чаги *(милая).

Это снова звучит, как приказ. Но мне плевать.

Я люблю его приказы. Я люблю его голос. Я люблю Сана.

— Так точно, мой генерал, — бормочу и усмехаюсь сквозь сон.

— Ты меня повысила из майора спасателя до генерала? Значит, я не зря всю ночь потел, — он издает урчащий смешок, а я улыбаюсь и засыпаю.

Моя игра стоила того, чтобы добиться первого шага от нее. Я был чертовски зол на Веру. Наблюдал за ней каждый день, и злился еще больше. Не мог узнать в ней женщину, которую полюбил. Искал ее несколько недель в каждом поступке Веры нынешней, и не находил.

Джеха оказался прав. Она изменилась так, что иной раз я сбегал подальше, как трус.

Я все еще люблю ее без памяти, но почему-то ощущаю, что она стала по-настоящему чужой.

Странность заключается в том, что сейчас, осматривая в ярких рассветных лучах солнца лицо Веры, я, наконец, понимаю. Все становится ясно, и так очевидно, что хочется удавиться. Я врал сам себе, что не ревновал, лгал напропалую своей семье и другу, что живу спокойно, и нет мне дела до иностранки, с которой всего лишь провел ночь.

Я не сознавал до конца ее поступка. Но смотря на то, как она мягко дышит, легко прижимается ко мне во сне, вижу, где допустил ошибку.

Вера действительно любила мужа настолько, что не смогла бросить, хотя и понимала, что их будущее невозможно.

Но она полюбила и меня. Да, так бывает. Теперь я это вижу, и знаю. Так бывает, когда судьба не спрашивает, а решает за нас.

Два года я считал себя вором, корил, унижал самыми гнусными оскорблениями, намеренно причинял себе боль, считая, что я — причина предательства этой женщины.

А значит, она поступила правильно, что ушла. Все правильно, а моя боль — расплата за бесстыдство, которое совершил.

Был момент, когда я опустился до такой низости в своих мыслях, что решил, будто стал ее инструментом для обычной разрядки. Лекарством от боли. Я пришел к выводу, что заменил ей мужа, которого она действительно любит. Настолько любит, и не может свыкнуться с мыслью о потере, что отчаялась и решилась на близость со мной.

Каким же идиотом я был.

Как я мог так давить на нее в Намчхоне, а потом в довесок злиться, что не позвонила? А она могла?

Могла ли она в той ситуации поступить иначе? Ведь я запутал все еще хуже своим идиотским признанием и просьбами остаться.

В этой игре проиграл я, ведь не понял ее поступков. Едва смог бы. Я горел чувством к ней так сильно, что закрывал глаза на все. Закрывал, только бы она осталась со мной, а не с ним.

Но она и не была с ним, в том понимании, которое я себе придумал. Она вернулась не к мужчине, не к мужу, она вернулась к человеку, который нуждался в ней, и которому была нужна ее рука, чтобы выжить.

Оставшись рядом со мной, подобное было бы невозможно. Она бы не смогла, и горела бы от противоречий.

Я не встречал не то, что женщины, я не видел ни одного человека, готового так самоотверженно поставить свое время на кон, чтобы помочь другому человеку.

Люди жестоки и самовлюбленны. Такова наша природа. Мы уверяем себя, что делаем все для других, но даже не замечаем, что продолжаем думать только о себе. Она ушла, а я думал не о том, как трудно ей. Я бесился от бессилия и собственной тоски.