— Я прошу прощения, — хватаю со всей силы солдата за плечо. Парнишка замирает, и бледнеет так, будто его сцапала самка Богомола. — Мне нужен ваш командир. Человек, который командует вами. Вы понимаете английский?

— Чосомнида, агашши. *(Простите, госпожа) — бедный мальчик едва не целует поверхность транспортного языка, так пытается выразить извинения.

В немом шоке, я отпускаю его и слежу за тем, как он стремительно сбегает. Буквально бежит вверх, попутно толкая огромный ящик.

Это шутка такая? Или они нас вообще ни во что не ставят?

Уверенно поправляю рюкзак, и следую за удравшим солдатом. Как такое понимать? Разве это военная выправка? Негодование бурлит так явно, что я даже зубы стискиваю. Однако весь настрой разбивается тут же, когда встаю посреди широкого и гигантского салона. Он настолько огромен, что в нем гуляет ветер. Военные продолжают размещать груз по центру, и крепить его тросами. Работают, молча, и даже рты боятся раскрыть.

Но я же видела, как они разговаривали между собой.

Если меня продолжат игнорировать, подобное пошатнет авторитет перед аспирантами. Это недопустимо.

— Мадам, что происходит? — Патрисия испуганно осматривает солдат.

Девушка прижимается к Франко. Она тихо переговаривается с ним на французском, после чего все парни бросают рюкзаки, чтобы выяснить, что происходит.

Заметив подобный порыв, я хватаю Франко за руку и чеканю:

— Успокойся, — бросаю суровый взгляд и на Шона с Бернардом. — Они всего лишь выполняют приказ, — пытаюсь донести, что мы не во Франции, и они должны понимать, что не могут поступать импульсивно. — Мы дождемся распоряжений от их командира. Помните, что мы не дома. И нам этот шанс фактически подарили. Если мы начнем сотрудничество с конфликта, ничем хорошим это не закончится. Нам пять месяцев жить в их расположении. Вы так хотите начать знакомство? С грубости?

— Простите, мадам. Но это унизительно. Почему мы стоим здесь…

— И у меня возник тот же вопрос.

Этот голос слишком знаком. Этот голос слишком холодный. Он приносит, как и раньше горячий озноб. Сан?

Я продолжаю держать Франко за руку, но взгляд застывает на одной точке. Он сухой, я не моргаю, и кажется, не шевелюсь. Не смею сдвинуться с места, ведь вбираю, как губка, каждый звук за спиной. Его шаги твердые и уверенные, как и всегда. Его запах проникает под кожу, и настолько резко возвращает все ощущения, что я на миг прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.

Как же я хотела тебя увидеть… Грезила, мечтала хотя бы издалека посмотреть, каким ты стал. Спросить, как твоя Ханна. Посмотреть на твой маяк, и вернуть свой.

Но как же боюсь этого. Словно трусиха стою неподвижно, а руки дрожат. Я дрожу, и с этим ничего не поделать. Я обязана собраться. Это не место для подобных вещей.

Я не в той ситуации, чтобы поддаваться эмоциям.

И не посмотрев в нашу сторону, он проходит мимо. Я все еще надеюсь, что это не он. Пусть это будет кто-то похожий. С таким же голосом, с таким же терпким ароматом мужских духов. Я не готова. Господи, я идиотка. Храбрилась, что всего добилась. Уверовала, что изменила жизнь и стала другой. Не с ним… Не в случае этого мужчины. Выходит, нет, если сердце устроило рок-концерт в груди, а кровь его безобразие только подогревает.

— Всем встать в строй, — он продолжает стоять спиной.

И слава богу. Не поворачивайся и не смотри на меня. Ради всего святого. Не смей. Умоляю не смотри, как раньше, иначе все два года усилий пойдут коту под хвост.

— Мадам? — Франко с опаской становится ближе.

Он ведь не понимает корейский. Но я то да. Попыталась выучить хотя бы основы. Так скучала, что выучила язык, на котором он шептал, что я останусь с ним, и я принадлежу ему.

— Мадам, это пугает.

Франко продолжает, а остальные становятся рядом, образуя полукруг. Вместе мы наблюдаем за тем, как не менее пятнадцати солдат встают в одну шеренгу. Молча, быстро и не смея отвести взгляд в сторону, они буравят им пространство перед собой.

Кажется, и не моргают. Как я.

— Кто пустил гражданских на борт до завершения погрузки? — я не вижу его лица, но от его тона немеют пальцы на ногах. Он говорит так холодно и остро, будто голосом можно ударить. — Выйти из строя.

Несколько парней делают шаг вперед. В том числе тот, который не хотел ответить в первый раз, и тот, который извинился, поклонившись так, будто я их президент.

— Старший солдат Сон Ю Чоль, командир. Позвольте обратиться, — парень чеканит каждое слово.

Наваждение какое-то… Я не замечаю ничего. Смотрю, как ошалелая на его крепкую фигуру в форме, впитываю движения, и вспоминаю. Осматриваю каждый сантиметр так, будто в моих руках чертова лупа. Надеялась, что увижу, а увидев, не могу взять себя в руки.

— Говори, — он становится в пол-оборота и сомнений не остается.

Это Сан. Это его профиль, его губы, его подбородок, шея, руки, тело. Это мужчина, которого я возрождала в памяти постоянно, как наваждение.

— Вы велели не вступать в контакт с научной группой до вашего возвращения, — ответив, парень виновато опускает взгляд.

— Я велел не вести лишних разговоров, Ю Чоль. Вы не знаете, что во время погрузки на борту не должно быть посторонних?

Он так зло отчитывает солдата, что тот боится и взгляд поднять. Франко и парни перешептываются. В их голосе звучит возмущение, они говорят, что не станут подчиняться ни чьим приказам.

Логично. Ни он, ни его друзья, не знают, что такое армия. Не служили.

— Я прошу прощения, — не знаю, откуда нашла в себе силы, но вид того, как он песочит парнишку толкает прекратить это.

Сейчас он повернется, и все исчезнет? Память слишком скверная штука. Она помнит то, чего уже нет. Наверное, пора взять себя в руки. Прошло два года.

Чувства потухают стремительно. Быстро уходит глупый озноб, но сердце все равно не может угомониться. Первые минуты шока становятся размытыми. Зачем ему меня помнить? Ждать? Какая чушь с моей стороны снова забываться инфантильными глупостями. Разве я не оставила их позади? Разве не начала оценивать себя и жизнь здраво? Тем более он знал за кем летит. И если встретил вот так, то не удивительно, что заглядывая в его глаза, не вижу там ничего.

Блеск исчез. Сан смотрит так, будто оценивает незнакомого человека. Он молчит, а я давлю со всей силы порыв показать как скучала. Знаю, что выражение моего лица холодное. Да, теперь и я так умею. Сейчас перед Саном не разбитая горем женщина, запутавшаяся в чувствах, и не понимающая, где нужно начать, чтобы получить желаемое, и стать счастливой. Сейчас перед ним Вера Лазарева. Куратор научной экспедиции и успешный ученый.

Сан медленно и цепко осматривает ребят, и только потом возвращается взглядом ко мне. Холодным взглядом. Теперь он действительно нестерпимо холодный и чужой.

А чего я ждала? Сказки, в которой мужчина два года ждет, пока женщина найдет свое место в жизни и приведет ее в порядок? Или я думала, что он не станет жить, а будет относиться к себе, как к ничтожеству, после того, как я его бросила? Можно ли поверить в чушь, что мужчина, с которым у меня был "просто секс", станет боготворить меня до конца дней своих? Тем более кореец. Чушь. Подобное, как кадр из юмористического шоу для глупых подростков, которые верят в вечное чувство.

— Добро пожаловать на борт, — я и забыла, как люблю его голос. Теперь в нем скользит сталь и отчужденность. Сан становится в стойку, и закладывает руки за спину. Он изменился. Его фигура, кажется, стала еще мощнее, а лицо намного холоднее. Какого черта, ты стал еще красивее? — Я командир судна майор Кан Чжи Сан. Кто ответственный за миссию, и с кем я должен вести диалог?

Он шутит? Нет, он издевается. Злость неприятно касается кожи ознобом. Значит, решил прикинуться, что мы не знакомы? Какая прелесть. А главное, насколько это здравый мужской поступок.

— Вам не предоставили информацию, за кем вы летите? — мой тон отрывистый, колкий, в нем сквозит обида. А как иначе? К чему этот спектакль? Он же прекрасно знает кто перед ним. — К тому же нас никто не встретил. Вы считаете, что такое отношение уместно?