Ему видимо плевать, ведь он даже не слушает. Сидя напротив, молча, смотрит и щурится. Нас разделяет металлический стол, а окружают белые стены. За спиной Джеха массивная дверь, а за ней вероятно конвоир. Они ни на секунду не отходят от камеры. Боятся, что я перебежчик, и решил подставить свою страну под удар. Руководство понять можно. Военный — инструмент, и орудие в их руках. Я безвольный, когда подчинен приказам.

— И что? — я тоже складываю руки на груди, садясь свободнее. — Она согласилась? Я не верю в это.

И это логично. Ведь ее поступок в Париже до сих пор не дает покоя.

— Можешь не верить, но она звонила, и подтвердила, что садится на рейс до Пекина. Завтра Вера будет здесь, и наконец, все встанет на свои места. А ты поймешь, что факта поломки систем борта мало для того, чтобы прижать француза. Британцам на него плевать. Им нужно разыграть карту с его сыном. Так что обвинения Платини в подготовке теракта, не помогут в случае с убийством британского гражданина. А ты хорошо знаешь, что Поль Платини давно не француз. Выходит слишком сладкая комбинация, не находишь пупсик?

— Джеха, — я пытаюсь держать гнев под контролем, но получается слишком хреново. — Я уверен в том, что у него ничего не выйдет. Меня заверил полковник. Зачем ты влез, и ее впутал?

— Да потому что ты с двумя женщинами разобраться не сумел, мать твою, — Джеха выходит из себя раньше, чем я успеваю возразить.

Он чеканит сквозь зубы, а я зверею все больше. Не хочу ее видеть. Не могу. Но потом снова хочу, и это чувство давит, как проклятый железный прут вокруг горла. Она приедет… Я ее увижу снова, и это будет конец. Не смогу отпустить, хотя и пообещал себе. Дал слово, что забуду. Почти получилось, ведь Ханна заняла все мое внимание. Я проводил с дочерью каждый день, пока не попал сюда. Никогда не думал, что доведется сидеть в изоляторе. Оказывается, жизнь в четырех стенах сводит с ума. Все, что я делал последние три недели — сводилось к Вере и Ханне. Попеременно, я думал о женщине, и о дочери, как об одном целом. Как о том, что важно, и что не могу потерять. И как это объяснить? Почему, даже после того, как она поступила, я схожу с ума? Дышать трудно, когда наступает ночь. Именно тогда мысли лезут в голову, как черви. Копошатся там, а я едва могу обуздать чувства. Я так боялся, чтобы никто не узнал о нас. Не хочу для нее такого. Ее станут осуждать. Я не могу этого позволить. Люди жестоки, наш народ слишком консервативен, а Вера и без того переживает сильное потрясение. А теперь я стану виной новому.

— Вот. Ознакомься, — Джеха бросает на стол папку.

Раскрыв ее, тут же натыкаюсь на копии показаний Сары. Читаю каждое слово, а в груди клокочет только хуже. О том, что она ведет себя странно, я неоднократно говорил Джеха. Я был уверен, что она "око". Однако мы списывали все на заинтересованность мной. Возможно, это и причина, но факты другие. Сара работала на британцев с самого начала. Она и сейчас, наверняка, отсиживается в Лондоне.

— В чем логика? — я вскидываю взгляд, а Джеха зло ухмыляется, отвечая:

— В том, что Сара не сумела подобраться к тебе, и попасть на борт до переговоров. Ее задача простая. У таких женщин всегда простые задачи — соблазнить, и узнать то, что нужно. У нее не вышло, и вот результат. Чтобы не убрали совсем, она решила помочь Платини, и привлечь к делу Веру. Они питали надежды, что белая испугается огласки ваших отношений, и он сможет на нее надавить. Думали запугать ее. Видимо, Вере плевать на сплетни и репутацию ее отца, потому что она летит прямо сейчас в Пекин. Ее самолет приземлится… — Джеха отворачивает рукав, а посмотрев на часы, подмечает с важным видом: — В общем, через три часа она будет в Китае, а оттуда сядет на прямой до Сеула. Поздравляю, Сан-ши.

— Молчи, — я осекаю его, а встряхнувшись, наклоняюсь ближе над столом и неуверенно интересуюсь, пытаясь быть аккуратным: — Она… Она что-то спрашивала? Что она сказала? Она не злилась? Как звучал ее голос?

— Да ты втрескался по уши, пупсик, — Джеха издевательски ухмыляется, а я сжимаю челюсти, как псих, ожидая ответа.

Хочу знать, что она сказала. Как отреагировала. Хочу удостовериться, что не причинил ей вред. Это худшее, что может случиться.

— Ответь, — с нажимом шепчу.

— Испугалась она, — Джеха меняется в лице, а я торопею. — Испугалась, и сразу спросила, где ты, и как твоя семья. Она даже возражать не стала. Ответила, что прилетит. Голос дрожал, она явно очень… волнуется.

Закрыв глаза, я опускаю голову, чувствуя, как комок в горле исчезает. Минуту назад я был в бешенстве от того, что она прилетит. А сейчас так хочу увидеть, что сердце барабанит все равно, что больное. Во всем теле стучит пульс, а кровь бьет в висках. Я не чувствовал такого никогда. Ни к одной женщине. Даже к матери Ханны.

— Мне пора, — Джеха закрывает папку и поднимается.

За его спиной открывается дверь, в нее входит конвоир. Кивнув, молча, провожаю друга взглядом, но думаю о другом. Почему она согласилась? Вера могла с чистой душой отказать. Не ввязываться в бардак вокруг Платини. Но она все равно пришла на помощь.

Я не могу уснуть всю ночь. Сижу у стены, опираясь спиной на холодную каменную кладку, и думаю. Прокручиваю в голове все возможные варианты предстоящего разговора с Верой. А нужно ли говорить? Может она всего лишь проявила жалость, и потому решила помочь. Все возможно, а от вариантов, всплывающих в мыслях, только хуже. Как все сложно. Если бы не ее прошлое, ситуация не была бы такой безнадежной. Я бы знал, как действовать, и понимал бы, что могу себе позволить. Но теперь, все мое окружение узнает, что я завязал отношения с замужней иностранкой. А если узнают о недуге ее мужа, все станет еще хуже. Ее не поймут. Никто не воспримет это нормально. Как и никто не примет то, что я связался с белой женщиной. Иногда предрассудки места, где я родился и живу, загоняют в угол. Я свыкся с ними. Всегда считал их правильными, не смотря на жесткие рамки. Будто мы все время находимся в казарме, и действуем по четким принципам морали и социальной ответственности.

Вера сломала любые рамки, как хрупкий картон. Порвала, и заставила не обращать на них внимания.

Утро наступает незаметно. Я продолжаю сидеть на том же месте, ожидая конвой. Он принесет форму, и позволит принять душ. Ближе к полудню, в дверь входит молодой парень, и оставляет сверток. Он и проводит в душевые. Становясь под струи горячей воды, смотрю на белый кафель. Еще два часа, и я увижу ее. Два часа. Скорее бы. Я рехнулся окончательно. Переодевшись и осмотрев себя в зеркале в общей комнате, выхожу следом за несколькими конвоирами. На мне нет наручников, а каждый, кто встречает мой взгляд, почтительно кланяется. Интересный из меня вышел заключенный.

Фарс и абсурд подобного действа поражает. Но злит не то, что я провел три недели в камере, а то, что это испугало Имо*(тетушку) и Ханну. Представить не могу, какую травму нанесла подобная ситуация дочери. Ведь Ханна видела собственными глазами, как за мной приехали из военной прокуратуры и увезли, не объяснив причин.

Здание консульства Соединенных Штатов выглядит знакомо, и достаточно внушительно. Не мудрено, ведь оно находится в одном из самых престижных небоскребов дипломатического квартала. Выходя из машины, я осторожно оглядываюсь по сторонам. Где она? Пока мы движемся к входу, успеваю осмотреть всю территорию вокруг. Я бы почувствовал? Как тогда, у Монмартра. Я смогу ощутить это снова? Сейчас?

Ответ приходит тут же. Я замираю у входа. Смотрю через стекло на вестибюль и почему-то точно знаю — Вера уже внутри. Она в зале заседаний. Она приехала, и она ждет меня. Может я псих? С чего такая уверенность?

Об этом я размышляю весь путь до зала. Он находится на верхних этажах, почти под куполом здания. Сопровождение без обьяснений указывает дорогу, а я только киваю, продолжая чеканить шаг вдоль коридоров. У зала стоят репортеры. Это ожидаемо. Платини станет давить и через общественное мнение.