Там — в них, — я. Рассыпаюсь на части, стерта, лишенная имени и прошлого, из-за дикого, почти необузданного наслаждения, и такой же близости.

В попытке заглушить бесстыдные вскрики, закусываю губы, и мычу, потому что крик рвется из горла сам. Звонкий, надсадный, с его именем в каждом звуке.

Сан прислоняется лбом к моему, и гулко дышит у губ. Прижимается крепче, мы движемся в едином ритме, как безумные. Потерявшие голову от страсти, от желания, друг от друга. Кажется, горло высохло, а я больше не могу сдерживаться. Не могу. Оргазм поднимается острой волной, в этот раз ярче и насыщеннее. Я крепче сжимаю бедра, замираю и кончаю. Дрожу, с застывшим на губах беззвучным вскриком. Он в горле, не выпускает воздух, не позволяет прийти в себя, пока плоть сладко и сильно сокращается.

Давление резко исчезает, а Сан гулко выдыхает в рот, сжав мое лицо рукой и жадно целуя. Сглотнув сухой ком, отвечаю, и вбираю его дрожь по капле, пока он кончает. Его бьет озноб, он ощутим даже на губах. Заметен даже во взгляде, который горит абсолютной тьмой.

Обнявшись, несколько минут мы гулко дышим. Дрожим вместе, не отпуская друг друга.

— Ты должен понимать, что… — сглатываю комок, и в шоке от произошедшего, шепчу: — Ты ведь понимаешь…

— Понимаю, — коротко и хрипло отвечая, Сан крепче прижимает к себе.

Перевернувшись и усадив меня верхом, расстегивает застежку на спине, и медленно снимает лифчик. Кожа колет, как ужаленная, а плоть сладко сжимается, при виде того, как его пальцы ведут вдоль плеча и стягивают шлейку вниз. — Понимаю, что нам нужно в душ. Ты вся продрогла, а я набросился на тебя, как голодный зверь, Вера. Вместо этого надо было хотя бы переодеть тебя в сухие вещи. Но, как видишь, я решил согреть тебя иначе.

— Сан, — продолжаю, и в каком-то диком ступоре, осознаю, что права во всем. Он не отпустит, пока не опустошит, не заставит забыть. — Это… У этого не будет продолжения.

— Знаю, — он резко вскидывает холодный взгляд, а я замираю. — Знаю, Вера. Ты просила не спрашивать о твоих причинах? Тогда не спрашивай о моих. Так будет честно, чаги *(милая).

Расслышав последнее слово, застываю, вспоминая хриплый шепот, который обжигал совсем недавно губы.

— Я должна знать перевод того, что услышала? — спрашиваю, и обхватываю руками его лицо, поглаживая. — Что оно значит? — жарко шепчу в губы.

Сан плавно накрывает поясницу руками, ведет вдоль ягодиц, а следом ниже. Оглаживает бедра, а пробираясь под чулки пальцами, медленно тянет их вниз.

— Милая, — отвечает, снова целуя. — А остальное лучше тебе не знать. Слишком пошло и бесстыдно, — добавляет, и тянется руками ниже, легко снимая чулки с моих ног.

Осматривая горящим взглядом, он снова поднимается со мной на руках, а отпихнув в сторону штаны, переступает их, легко двигаясь в темноте. В том, что мы в гостинице, я уверена. Хоть и не помню, как ехала в лифте, потому что не видела ничего, кроме Сана. Значит, он принес меня к себе в номер.

Единственный оставшийся элемент белья, падает на край раковины так же быстро, как горячая вода нагревает тело. Смотря на то, как в зеркалах на стенах отражаются силуэты двух обнаженных тел, все, что чувствую — новый жаркий вихрь от жадных прикосновений губ. Вот только теперь они нежно терзают плоть, а язык безжалостно играет с ней, разжигая, и снова толкая за край.

Если бы я знала, что будет так сладко, а потом так горько, сбежала бы сразу, как увидела Сана в парке. Это сейчас, я зарываю пальцы в его волосы, надсадно и гулко стону. Обезумевшая от удовольствия, от его рук, губ и запаха, жадно слежу за отражением сплетенных тел в зеркалах ванной комнаты. Они двигаются, как одно целое, дополняют друг друга. Такая картина стирает все рамки. Хочется большего. Хочется слаще целовать, ощущать его плоть глубже, до самого конца. Хочется безумия в страсти. Хочется забыть имена, забыть прошлое, не думать о завтрашнем. Оно будет потом. Сейчас я тону в этом мужчине, и он меня стирает.

Стирает своей лаской, каждым прикосновением и поцелуем.

Я и не думала, что страсть бывает такой голой, такой открытой, и такой откровенной. Не знала, что стану смело смотреть на то, как меня берут раз за разом, и наслаждаться этой картиной, получая дикое удовольствие от близости, и от секса. Наслаждение, которое лишает мыслей, опустошает, убивает, разрушает, а потом собирает и расставляет все на свои места. Теперь я знаю, что не просто не чувствовала такого никогда. Я уверена, что не почувствую подобного и впредь. Не смогу, потому что запомнила каждую секунду, каждое прикосновение, каждый хриплый выдох, шепот, движение и жаркие стоны.

Запомнила чужого мужчину, ярче того, кого потеряла навсегда.

Наверное, потому открываю глаза слишком медленно. Нехотя просыпаюсь, а тело гудит, как после марафона в фитнес зале, или заплыва брасом. Когда-то я любила плавать. После этой ночи, та жизнь, пугающе напоминает чужую, — не моя она теперь. Не моя, потому что я предала.

Едва ли это так, но мораль не исказить стремлением к счастью, к теплу и спокойствию. Она жестоко воспринимает только белое или черное. В ней нет палитры, нет других красок, и нет прощения тому, кто переступил рамки.

Я нагло их переступила, чтобы выжить, и не сойти с ума. Только вот сделала только хуже. Это первое, что приходит в голову, когда поднимаюсь в кровати. Осмотревшись, закутываюсь в простынь, и встаю. В номере тихо, а окна распахнуты настежь. Ветер развевает белый легкий тюль во все стороны. Не спеша подхожу к выходу на узкую террасу, смотря, как на небе только-только разгорается рассвет. Он розовый, искрится золотом, электризует воздух теплом. После дождя запахи взрываются ярче. Я улавливаю его аромат так внезапно, что невольно замираю. Медленно опускаюсь носом к плечу, а закрыв глаза, чувствую все так, будто Сан стоит за спиной.

Куда же ты ушел? У нас еще есть несколько часов, но он исчез. Тревога вынуждает вернуться взглядом назад. Осмотрев кровать, замечаю листок на подушке, а рядом крохотный бутон белой розы. Где он с утра его взял? Из банкетного зала стащил? Улыбнувшись, возвращаюсь назад, а взяв в руки цветок, с трепетом осматриваю листок бумаги.

На нем всего одно предложение, написанное печатными английскими буквами:

Вернусь до того, как ты проснешься.

— Ты опоздал, Кан Чжи Сан, — нежно шепчу, не узнав своего голоса. — Даже почерк у него холодный и острый.

Надо уходить. Прямо сейчас, пока он не вернулся, надо уйти. У нас нет будущего, а теперь у меня нет и прошлого. Я не смогу посмотреть в глаза Алексея после произошедшего. Не посмею, ведь вместо того, чтобы выяснить все, собраться и уехать в Киев, я поддалась боли настолько, что она затуманила разум. Я не знаю, чем думала, когда пошла на поводу чувств. Хотя нет. Я знаю, почему это сделала…

Закрываю глаза, а в памяти до сих пор ярко всплывает разговор со свекровью. Мне бы забыть все те гнусные и страшные проклятья, но не могу. Ведь они причина произошедшего.

Хмыкнув, обнимаю себя за плечи, вспоминая, что Сан единственный, с кем я настолько откровенно говорила за последние годы. В тот день, когда мы гуляли, не заметила, как излила всю душу этому мужчине. Я стала видеть в нем слишком многое еще тогда.

Внезапный стук в дверь, вызывает испуг. Осмотревшись, ищу свои вещи. Они лежат на кресле, и все еще влажные. Стук повторяется, а я не знаю, как поступить. Открывать в таком виде нельзя. Потому ничего умнее не придумываю, и просто жду, когда ранний гость уйдет. Тихо пройдя через небольшую гостиную, подхожу к узкому коридору.

Тишина почти звенит, но я замираю, расслышав быстро удаляющиеся шаги. Любопытство берет верх. Я решаюсь открыть, но за дверью нет никого. Только белый плотный конверт на полу. На белоснежной бумаге, ровным и печатным почерком, написано мое имя на английском. Внезапная догадка пронзает отчетливо и явно.

Немедленно осмотрев пустынный коридор, вижу, что ни с одной, ни с другой стороны не видно даже тени. Однако некто, принесший это, точно знает, кто ночевал в номере Сана. Волосы на затылке встают дыбом, а страх толкает быстро схватить конверт с пола. Как только сжимаю в руке плотную бумагу, сразу закрываю дверь. Простынь сползает с меня, и едва не падает. Удержав ее, не замечаю наготы. В груди стучит страх. Он давит, а тревога подбирается к горлу.