Осторожно стал перебирать Виталий Алексеевич в верхнем ящике тугие папки, полные густо исписанных бумаг, иные пробегал глазами, из других выхватывал отдельные фразы.

— Это все труды профессора? — спросил он с оттенком иронического уважения.

— Все труды, — каменно сказал Анвар Ибрагимович в сторону.

— Да-да, одной рукой пишем, изобретаем, а другой взятки берем, мошенничаем, творим антиобщественные деяния! Ох, люди, люди!

— Какие взятки! Какие антиобщественные деяния! Да вы в своем уме? Всеволод Петрович — святой человек!

— Ну-ну, зачем кипятиться, дорогой. Ведь и Сатана, как я слышал, когда-то был Ангелом! Что уж тут говорить о нас, простых смертных!

Средний ящик тоже был набит папками — Виталий Алексеевич лишь переворошил их, зато к третьему, самому нижнему, приник с явным удовольствием: стояло там несколько баночек с какими-то белыми и желтоватыми порошками, с темными и светлыми жидкостями.

— Все это хозяйство мы изымаем на экспертизу. Протокольчик составим, честь по чести, — он взял в руку одну из баночек и прочитал написанное латынью на приклееной бумажке слово: — Мор-фин. Ага! Вот он, голубчик! А вы, Анвар Ибрагимович, говорите, что ничего предосудительного. Вот он, наркотик-то! Прямо осиное гнездо тут у вас! Взятки берем, наркотики распространяем!

— Что вы такое городите! Да, это морфин, — опять подскочил Анвар Ибрагимович, — мы его используем при опытах с животными!

— Вот как! И храним его в столе? А вы, как медик, не можете не знать, что существует установленный Минздравом порядок хранения наркотических веществ.

— Существует, — сразу сник Анвар Ибрагимович. — А что делать? Работаем в неурочное время, иногда до глубокой ночи. Для удобства...

— Не надо сказок! Впрочем, все выяснится в процессе следствия. Вы напрасно волнуетесь, все выяснится! — Виталий Алексеевич достал из «дипломата» чистый бланк.

Феликс Яковлевич умильно смотрел в широкую спину следователя.

Да, торопился Виталий Алексеевич, спешил, поэтому неудивительно, что в работе его произошел легкий сбой, небольшая накладочка: в одно прекрасное утро у двери его кабинета столкнулись нос к носу Юлий Павлович Ганин и Николай Иванович Ребусов. Шли они по коридору навстречу друг другу, держа в руках повестки, заглядывали в них, сверяя номера кабинетов. И столкнулись у дверей с табличкой: «Следователь В. А. Блохин». Юлий Павлович больно проехался носом по лацкану пиджака Николая Ивановича.

— Вы?! — удивился он, потирая нос ладонью.

— Ха! И вы здесь? — обрадовался Николай Иванович. — Вам на какое время назначено?

— На десять тридцать, — почему-то шепотом сказал Юлий Павлович.

— И мне, и мне на десять тридцать, — на шепот перешел и Ребусов. — Ну давайте вы первый. По старшинству.

— Какое там старшинство! Нет уж, милый, давайте лучше вы. Вы хладнокровней. Я же волнуюсь шибко.

Николай Иванович махнул рукой, как бы подбадривал себя, согнулся вдвое и уже взялся за дверную ручку, но отпрянул и прошептал:

— Думаете, по тому самому делу? По заявлению?

— А по какому же еще? Разве вы за собой какие-нибудь другие дела знаете?

Николай Иванович беззвучно заржал и ринулся в дверь.

— Можно?

Просунул он в дверь свою рыбообразную голову и увидел темноватый, спартанской обстановки кабинет, простой канцелярский стол, за столом красивого мужчину — по всей вероятности, самого следователя В. А. Блохина, который в тот момент что-то говорил вдохновенно, и меж румяных его губ посверкивало золото зубов. Напротив же сидел коллега Ребусова — Александр Григорьевич Вульф и иронически улыбался. Увидев просунувшуюся в дверь голову, Виталий Алексеевич умолк на полуслове с приоткрытым ртом.

— Ждать! — крикнул он властно. — Ждать в коридоре!

Испуганно отпрянул Николай Иванович, налетев задом на топтавшегося в волнении за его спиной Юлия Павловича и в недоумении развел руками.

— Что? Что? — зашептал Юлий Павлович.

Но тут дверь приоткрылась, Виталий Алексеевич протиснулся в нее и быстро захлопнул за своей спиной, чтобы никто не заглянул, не рассмотрел бы ничего.

— Ну, что у вас? — недовольно глянул следователь.

— Мы по повестке! — обиженно выпрямился Николай Иванович. — Нам назначено!

— Знаю! Почему рано?

— Назначено на десять тридцать, — Николай Иванович показал часы и потыкал в циферблат пальцем.

— На десять тридцать! — из-за спины его закивал Юлий Павлович.

— Гм-м, — смешался Виталий Алексеевич. — Дайте-ка сюда.

Он забрал у них повестки и сверил — действительно, назначено было на десять тридцать. Не входило никак в планы Виталия Алексеевича собирать их вместе. «Как же это так вышло?» — потряс он головой. Промашка. Стиль и принципы его работы диктовали противное: разделять и «отстреливать» каждого клиента в отдельности.

— Ждать! — повторил он и ткнул пальцем в привинченную к полу деревянную скамью.

Опять же, слегка лишь приоткрыв дверь, он протиснулся в нее и захлопнул плотно, чтобы не улетучивались из кабинета, не проникали в коридор тайны следовательской работы.

— Итак, — сказал он, садясь за стол и с некоторым недоумением взглядывая на Вульфа: сбивала его с толку ироническая усмешка Александра Григорьевича — как нацепил он, едва войдя в кабинет, эту усмешку на свою вылепленную из интеллигентных складок физиономию, так и не снимал ни на секунду, и как ни примеривался Виталий Алексеевич, все не мог решить, с какой стороны подступиться, чтобы пробить ее, — продолжим наши игры или, как говорили древние, вернемся к нашим баранам...

— Это говорили древние? — еще ироничнее вскинул бровью Александр Григорьевич.

— Ну... может, и не древние, может, и вообще никто не говорил...

— Отчего же, наоборот: люди так часто повторяют эту присказку, что она стала отвратительной банальностью и перешла в словарь работников прилавка и общественного питания. Человек интеллигентный не станет ее употреблять.

Виталий Алексеевич, медленно наливаясь краской, вцепился пальцами в край стола, словно намереваясь оторвать его от пола и сокрушать им собеседника, взгляд стал прозрачен, и сквозь эту прозрачность виделась знойная, убийственная пустыня, рот же оскалился в ледяной, арктической улыбке. Он выключил магнитофон и сказал тихо-тихо:

— Ты, с-сука, учить меня будешь? Еще не сиживал в карцере с крысами на воде и хлебе? Я устрою. Хочешь? У меня есть такие права.

Александр Григорьевич скучно, уже без иронии посмотрел на него.

— Ну вот что, любезный, — сказал высокомерно, — мне надоело тут слушать, как вы несете ахинею про преступления профессора Чижа. Хочу сразу все поставить на свои места. То, что вы про него говорили — собачья чушь. Всеволода Петровича я знаю давно и преклоняюсь. Он бессребреник, и ваши измышления про взятки мне просто смешны. Плохо работаете, не чисто.

Виталий Алексеевич смотрел на него тем же пустынным взглядом, и слова с трудом долетали до сознания. Он видел тускло блестевшую на солнце лысину Вульфа и испытывал неодолимое желание трахнуть по ней чем-нибудь тяжелым.

— А за компанию с ним не желаешь ли, интеллигент вонючий? — проговорил он так же тихо. — Я могу! Я все могу!

Александр Григорьевич взглянул на него как-то удивленно и прочиталось в его взгляде: ты что, дурак?

— Я прекрасно понимаю ситуацию, — продолжал он, повысив голос, выделив фразу интонацией, как бы ставя следователя на место, и Виталия Алексеевича опять перекосило от злости. — Она прозрачна и неприхотлива, как оконное стекло: кто-то решил раздавить, скушать Чижа за то наше дурацкое заявление. Да, теперь-то я понимаю, что это была глупость. Впрочем, понимал и тогда, но неважно. Сплелись, сплелись сети в высоких сферах для бедной пташки!

— Но-но! Не зарывайся!

— Сплелись. Однако я, при всем моем уважении к Всеволоду Петровичу, препятствовать вашей охоте не стану.