Отец, посмотрев внимательно, тоже заметил эту силу в деревенском мальчике. Затем нахмурился и с легким раздражением попросил Макса вернуться в машину.

– И тебя, наверное, уже потеряли. – Отец оглянулся вокруг, кого-то разыскивая. – Ты один? Как ты тут оказался? Тебя довезти до деревни?

– Нет, я сам доберусь.

В следующую секунду Максим почувствовал собственное сердце так, как он еще никогда не чувствовал. Оно забилось бешено, затем по всему телу забегали мурашки и стало нечем дышать. Что-то подобное с ним было на Северном Кавказе в горах. Потом лицу стало жарко, воздух в десяти метрах от них стал плавиться, загустел и превратился в вогнутую линзу. Линза была огромной, больше взрослого человека. Чтобы понять, что это ему не кажется, он схватил за руку отца, повернулся к нему и догадался: тот тоже впился взглядом в это нечто. Олег поднял руку и что-то сказал, Максим прочитал по губам, что тот попрощался, но гул, жар, бьющееся сердце как бы заглушили звук. Он хотел тоже попрощаться, но тело все сковало и невозможно было двигаться. Олег шагнул в линзу и все закончилось – так резко, что Максим чуть не упал на землю. Отец схватил сына и Макс не заметил, как они оказались в машине.

Автомобиль бесшумно скользил по мокрой от дождя дороге. Максим украдкой поглядывал на папу: тот был бледен, по лицу струился пот. Впервые, наверное, он видел испуганного отца – это расстраивало Макса. Хотелось поговорить об увиденном, но ни сегодня, ни на следующий день он так и не сделал этого. Ему казалось, что отцу будет стыдно и неприятно вспоминать тот случай, а своим разговором он только напомнит о слабости, проявленной тогда.

Ложась спать, Максим уже ощущал недомогание. Всегда возвращение в город после нескольких дней в деревне было тяжелым, послезавтра в школу, поэтому ничего удивительного он в своем состоянии не заметил. Мама называла это «воспалением хитрости и мозолью на голове». Под одеялом оказалось жарко, но только попытаешься высунуть нос, как становится холодно. Максим понимал, что он засыпает, и держал в голове мысль, что вот сейчас увидит сон и надо не забыть, что это сон, а не реальность…

Он шел по тому же полю, где встретился с Олегом. Становилось нестерпимо жарко, затем он словно оглох, перестал слышать ветер и звуки вокруг. Движения все больше получались через силу, даже глаза стало трудно открывать. Но он открыл и уже больше закрыть не смог: перед ним была та огромная вогнутая линза, в которую «ушел» Олег. Надо было ступить в нее, в голове встал образ точки, точка была между ним и этой линзой. Каким-то образом надо было уменьшиться, сжаться и войти в эту точку. Максим вспомнил старый-старый мультик про Алису, которая что-то пила и уменьшалась, чтобы войти в крохотную дверь. От того, что мальчик подумал об уменьшении, он действительно стал уменьшаться и вместился, наконец, в эту точку. Но дальше ничего не происходило. Затем, совсем естественно, как ему показалось, он услышал Олега, который объяснял, что для того, чтобы куда-то попасть, нужно точно знать куда. Нужно представить место. Максим же ему возражал, мол, я же не знаю, где ты сейчас. На что Олег предлагал без деталей представить его и перед ним место. Что Максим и сделал.

Дальше тело почувствовало большую скорость. Потом внутри все сжалось, ему показалось, что внутренности лопнули и треснули кости. Его выбросило прямо под ноги к Олегу, так, что головой он уперся в его колени, мальчик тут же отскочил и заметил, что из носа брызнула кровь. Стало стыдно за собственную слабость, Макс поднялся на ноги и бодро с улыбкой поздоровался. Олег смотрел на него с уважением, Максим это почувствовал, и неловкость после разлуки пропала. Каким-то образом Максим понимал, что желание скрыть боль и страх одобрялась Олегом.

Они шли по поляне, где-то, спрятанная в ближних холмах, шумела река. Впереди тоже был холм – из-за него Максим не сразу увидел дома. Это не походило на обычную деревню или усадьбу на отшибе какого-то поселения. Несколько домов, а точнее резных теремов, были как сказочная иллюстрация. Они шли с Олегом молча, и Максим вдруг ощутил, что вылечился: и кровь перестала течь, и боль перестала чувствоваться. К теремам не было подъездных дорог, даже тропинок не было, по крайней мере, со стороны, с которой подходили мальчики. Чувствовалось другое – «барьер»: так Максим внутренне назвал то, что не было видно глазу. Они остановились метрах в пятидесяти от самих теремов, ощущения показались знакомыми – жар, скованность, что и при приближении к линзе, но ко всему еще примешивалось огромное желание лечь и уснуть. Олег взял Максима за руку, а другую поднял с раскрытой ладонью так, будто прикоснулся к чему-то, что видел только он, и парни оказались за стеной. Максим отметил, что здесь, за барьером, все «текло» по-другому. Внутренняя тихая радость и бодрость, хотелось двигаться, заняться чем-то, он был даже не против пойти в школу. Чем тут же и поделился с Олегом.

– Вот здорово было бы увидеть твою школу, – улыбаясь, заговорил Макс.

– У нас не школы, у нас мастерские, – ответил парень.

– Разве можно без знаний сразу что-то сделать? – Макс почувствовал себя очень умным: эту фразу он выучил у своей классной, Ольги Николаевны. – Как, не зная всяких нужных, ммм… – Максим пытался подобрать слова, – правил, построить вот такой терем или машину какую-нибудь?

– Приди туда, где строят эти машины. – Олег пожал плечами. – Посмотри, как это делается. И потом, как ты говоришь, правила выучить… Ну, хорошо, ты выучил правила, а прошло время, машины стали другими, те правила, которые ты учил, стали не подходящими, старыми. Те, кто строят современные машины, быстро усваивают новые правила, не идти же им в школу обратно. И что ты называешь знаниями? Правила? Мир меняется всегда. Понимаешь?

Максим об этом догадывался внутри и даже был удивлен, что он не сказал об этом сам, а, как попугай, повторил заученную в школе фразу. Понимал, что вот это слово «знания» – непонятно. И на конкретные вопросы там, в школе, никто не ответит. Будет какая-то куча слов и сожаление, что он ввязался в разговор с учительницей, а потом станет скучно, а потом вообще все равно, лишь бы убежать из школы. Наконец, они подошли к самим стенам теремов, Максим отметил, что они были покрыты вязью сложных узоров, и показалось даже, что узоры эти «живые». Макс повернулся к Олегу.

– Так же разрисована была твоя игрушка.

– Не так – здесь все сложнее, и узор меняется, ты же заметил уже. – Олег кивнул на одну из внешних стен.

Максиму вдруг стало жарко, сердце начало биться быстро. Он осознал, что вот они шли и ГОВОРИЛИ. Но говорили не словами – разговор шел в голове. Рот у Олега не открывался, как при говорении, он мог улыбаться, но не двигались губы.

– Как ты это делаешь? – уже похолодев, промямлил Макс и с еще большим ужасом понял, что и он не двигает ртом.

– Так же, как и ты. – Олег спокойно смотрел на нового друга.

Максиму стало совсем страшно, а потом стало больно всему телу – так, будто его засунули в духовой шкаф и медленно поджаривали. Больно было и глазам – он стал плохо видеть. Откуда-то появился молодой мужчина. Максим почувствовал, что его подхватили на руки. Острая боль его отпустила уже за барьером. Зрение начало потихоньку возвращаться к нему, боль отходила. Мужчина что-то объяснял Олегу. И обрывок фразы врезался в память: «…как только он начал испытывать страх, тут же начался негармоничный процесс и вибрации периметра стали для него тяжелы… СТРАХ может раскачать и разрушить все… помни – СТРАХ нам не свойственен, это как вирус, и, похоже, твой друг поражен СТРАХОМ».

Максим чувствовал приятную холодную руку на своей голове, а мужчина продолжал говорить уже голосом мамы:

– Нет, ну надо же, как утюг! Только мокрый еще к тому же. Максимушка, Максушка, проснись! – Макс почувствовал легкий запах духов, затем поцелуй на своем лбу.

Глаза открывать помедлил: нежность мамы захлестнула его волной. Как-то так теперь получалось, что без особых случаев (а температура – как раз такой случай) терпеть мамины нежности и сюсюканья было невыносимо. Раньше он и за руку ее брал везде, мог забраться на колени. А сейчас только неловкость испытывал и отталкивал ее всегда. Хотя если покопаться, то жизнь стала бы ужасной, реши мама не обнимать его, не обращать на него внимания. Но вот в данный момент никакой неловкости не было: он был болен и это как бы позволяло ему ответить на мамины объятия.