— Хорошие слова, — сказал лейтенант корреспонденту. — Я бы добавил еще — а если придется принять смерть, то так, чтоб врагам тошно и страшно стало!

Корреспондент посветлел лицом и, выудив карандаш, тут же сделал запись.

— А…

— Нет, времени, товарищ Осипов, — прервал корреспондента Чичерин. — Сержант, не впускай пока никого.

Комендантский сержант козырнул, а лейтенант вошел в палату.

В палате всего две койки, две тумбочки, и целых четыре стула. На левой койке полулежа читает газету Лукин. На правой фигурант — без сознания. У окна на стуле Кузнецова сидит, тоже газету просматривает. Вот что значит палата для старшего комсостава. И прессу на-те-пожалуйста, и такое просторное помещении всего для двоих. И воздух тут свеж — приоткрыта не маленькая форточка, а вся фрамуга.

— Здравствуйте! — поздоровался Чичерин.

— День добрый, Юрий Яковлевич, — оторвался от чтения Лукин.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант… — спохватилась Кузнецова.

— Сиди- сиди, — прервал девушку Чичерин. — И давай не по званию. Меня Юрием зовут, али забыла? Как самочувствие, товарищ капитан?

— Терпимое — глянул на лейтенанта Лукин. — И меня Василий Петрович зовут, али забыл?

Чичерин поднял обе руки — понял, мол, исправлюсь. Повернулся к Кузнецовой.

— Как дела у нашего героя? Не очнулся еще?

— В себя не приходил, — вздохнула Маша. — Покормить бы его, а то исхудал весь…

Девушка всхлипнула и, отложив газету, принялась поить безымянного бойца. Пипеткой она набирала воду и по капле вливала в рот. Хоть что-то, ибо ел он, по словам девушки, в последний раз более четырех суток назад. При этом фигурант выглядел вполне здоровым, лишь похудел сильно. Четыре дня без сознания! Придет ли в себя? Будет жаль, если умрет, и тайну источника унесет с собой.

— Тов… — начал лейтенант, но быстро поправился, — Василий Петрович, к вам тут корреспондент заходил, и я…

— Не беспокойся, Юра, — перебив Чичерина, хмыкнул Лукин, — корреспондента я отшил, а с политотделом фронта мы разберемся… Маша, — повернулся он к Кузнецовой, — выйди пожалуйста, нам перемолвиться надо.

— А за твоим благоверным мы присмотрим, — улыбнулся Юрий, — никуда он не денется.

Когда девушка вышла, Лукин заговорщицки подмигнул и дотянулся до тумбочки. Через минуту на тумбочке стояли два стакана и бутылка вина. Причем у тумбы сбоку Чичерин заметил такую же бутылку, только пустую.

— Это кагор, — пояснил Лукин. — Товарищи привезли, чтобы кровь быстрее восстанавливалась.

Капитан резким ударом выбил пробку, и разлил вино.

— Держи, — протянул он стакан. — Давай, за победу выпьем.

— За победу! — поднял стакан Юрий. — За девятое мая!

Лукин приподнял в согласии стакан, и выпил вино.

— Вкусное, — сказал Чичерин, выпив. — Ничего вкуснее не пил.

— Спирт али водка да жирная селедка?

— Ага, — кивнул Юрий, — или соленый огурчик…

— Тихо… — прервал Лукин. — Створку еще приоткрой.

Юрий распахнул фрамугу. С аллеи слышалась песня:

— Я как ветер по полю мотался,

Не хотелось в бою умирать.

Я в атаке со смертью братался.

Чтоб до немца живым добежать.

Добежать, со штыком познакомить,

И прикладом врага удивить.

С уставшей смертью после боя

На брудершафт сто грамм испить.

Зашумели от ветра кроны лип, заглушая гармониста. Было жаль недослушать песню, но что поделать? Капитан вздохнул и разлил остатки кагора.

— Ну, на брудершафт со смертью нам пить не нужно, перешагнули мы через неё, — сказал Лукин, поднимая стакан. — За победу выпили. Так что давай-ка за товарища Сталина выпьем.

— За товарища Сталина! — поднялся Чичерин и помог встать капитану.

Выпили. Василий Петрович тяжело опустился на койку.

— Через два часа машины придут, — произнес он. — Всю группу, в Москву забирают.

— А Степаненко и Абадиевым? Они же тяжелые!

— Обоих. И фигуранта. Выделили самолет персонально. Сам должен понимать — нет сил и средств обеспечить надежную охрану и секретность в местных условиях. Время еще есть, так что…

Лукин замолк, задумавшись, а Чичерин предположил, что капитан хочет задать вопрос, над которым наверняка думают многие в особой группе. И не ошибся.

— По источнику версии есть?

— Есть. Но… — замялся Чичерин.

— Излагай, — потребовал капитан. — Пусть даже это будет чертовщина.

— Каждый фигурант описал будущие события на несколько суток вперед, — начал уверенно говорить Чичерин. — Имеются так же точное количество личного состава, техники и имен, включая резервы. Каким образом конкретно фигуранты получают информацию — пока версий нет. Это точно не гадание. Считаю это… или сны, или видения из будущего. Точнее узнаем, когда очнется наш визави.

Лукин слушал и кивал. Лейтенант четко разложил версию. Такие мысли были и у него, ибо ничего другое не подходило логически. И это не чертовщина.

— И вот еще что я думаю, — вдруг продолжил лейтенант. — События первых суток — были как подтверждение. Думаю, тетрадям поверили не сразу. — Лукин подтверждающее кивнул. — События вторых-третьих суток условно вероятные, так как при правильном реагировании частей РККА, последующий прогноз может стать не актуальным. Однако, подробная расстановка сил противника не менее ценна, так как позволяет спрогнозировать направления вероятных ударов. Методы подделки наших документов, информация по «Браденбургу», по плану «Ост», тоже не менее ценна, недаром ее решили опубликовать. И правильно — пусть советский народ знает — что немцы нам приготовили.

— Ты все верно сказал, — улыбнулся Лукин. — Я рад, что не ошибся в тебе. Потом эти мысли изложишь в докладной. А пока иди, готовься.

— Я газету возьму? — спросил Чичерин, показав на «Красную звезду», раскрытую аккурат на статье про план «Ост».

— Бери.

Уже в своей палате Юрий для своих товарищей читал статью вслух:

'Русскому народу не впервые встречаться лицом к лицу с врагом и не впервые бить своих врагов. Но никогда у него не было столь коварного и гнусного, столь заклятого и остервенелого врага, как немецко-фашистская гитлеровская клика. Озверелая шайка гитлеровских маниаков, носящаяся по всему миру с пылающими факелами войны, ненавидит все народы, особенно ненавидит славянские народы, но исключительную ненависть она питает к великому свободному русскому народу. Убивать, грабить, калечить, пытать, насиловать, истреблять людей — вот к чему призвал обер-бандит Гитлер своих головорезов.

Еще до нападения на Советский Союз в начале 1941 года Гитлер объявил о необходимости «тотального уничтожения СССР» в котором говорилось о незамедлительной ликвидации всякого, кто окажет любое сопротивление на оккупированной немцами территории.

Нацистская Германия будет расширять свое жизненное пространство на востоке! — так сказал Гитлер своей клике.

Украину, Белоруссию и Прибалтику Германия собирается присоединит к себе. Весь северо-запад России, включая Архангельскую область, передаст Финляндии.

Этот людоедский план был назван — Ост. В нем запланированно уничтожение свыше 80% населения советских Литвы, Латвии, Эстонии, Украины, Белорусси и советской Россиии. Столицу нашей родины Москву и город великого Ленина гитлеровцы собираются сровнять с землей. А все народы Советского союза подлежат полному уничтожению, как расово-неполноценные! Лишь малую толику планировали оставить, чтобы превратить в своих рабов.

Всю захваченную у Советского Союза территорию, фашисты по своему людоедскому плану намеревались заселить «истинными арийцами». Они уже разделили и наметили участки земель, что будут розданы особо отличившимся в зверствах над советскими людьми…'

* Автором «Утомленного солнца», в «девичестве» — «Последнее воскресенье», был польской композитор Ежи Петерсбурский. Написанных стихов для вокала было несколько. Наиболее известные — это «Утомленное солнце». Вариант «Утомленное солнце» был невероятно популярен. Под эту мелодию люди даже лишали себя жизни, массово стреляясь от несчастливой любви, поэтому ее стали называть «Танго самоубийц». «Синий платочек», кстати, тоже Ежи Петерсбурский сочинил.