Бесконечно тянулись минуты. Секундная стрелка на «тормозящем» будильнике тыркалась туда-сюда, вообще перестав двигаться с места. Все вокруг застыло, даже висюльки под потолком перестали раскачиваться. А потом рыцарь молча развернулся и вышел из автобуса. Окровавленная челюсть с осколками зубов, сияющий нимб, шпоры на латных сапогах, в одной руке – чудовищная палица, а в другой… банка соленых рыжиков.

Расскажи кому – засмеют… но смеяться совершенно не хотелось.

Они выдохнули, только когда поняли, что автобус снова движется. Теперь они действительно это чувствовали. Слегка покачивались бока, на окнах трепетали одеяла, висюльки на потолочном поручне пускались в пляс, а споднизу что-то чавкало, словно пазик пробирался по размытой ливнями грунтовке. Соседний ряд сидений незаметно изменился, одевшись в набитые поролоном дерматиновые сидушки.

Лёха застонал и откинулся назад, закусив губы.

- Сын… ты как? – охрипшим голосом спросил отец после некоторой паузы.

Тот издал неопределенный звук, потом ответил:

- Лучше, чем этот терминатор... зачем ему наши грибы? Трудно же будет жевать их одной челюстью…

Михаил невольно фыркнул, усмехнулся. Но усмешка тут же увяла. Беззаботный юмор сына выдавал его крайнее отчаянье. Лёха прекрасно понимал, что считанные месяцы отделяют его от сырой могилы и крушения целого мира, который он толком и увидеть не успел… Стоит ли на последнем пороге бояться каких-то чудовищ? Тем более таких, которым для откупа хватает банки соленых грибов…

А вот Михаил испугался, и, чувствуя исходящий от жены кислый, мускусный запах пота, понял, что та на грани истерики. Он очень мягко положил руку ей на спину, но та все равно вздрогнула всем телом и вдруг принялась поспешно доставать из рюкзаков и расставлять перед собой банки и кулечки.

- Лучше сделай Лёхе укол, - попросил он, - Ему плохо…

- Мне тоже плохо! – выкрикнула она, но тут же закрыла лицо дрожащими руками и глухо пробормотала, - Знаю. Прости. Сделай сам…

После инъекции Лёха быстро уснул. Автобус раскачивался и подпрыгивал на кочках, и его голова в капюшоне спальника безвольно болталась из стороны в сторону. На какой-то миг Михаилу почудилось, что они в катафалке – везут сына на кладбище. Под ложечкой засосало. Он разлепил пересохшие губы, чтобы в трехтысячный раз произнести, что «не нравится ему все это», но промолчал.

Как и Наталья, он тоже сразу безоговорочно поверил Ирине. Если бы с ними стряслась любая другая беда, он бы обязательно заподозрил подвох и подставу. Да, она родная сестра жены, но… слишком уж много она натерпелась от них пакостей, и было бы логично предположить, что рано или поздно она постарается отыграться. Если бы речь шла о жизни Натальи или его самого, они лишь криво усмехнулись бы и мысленно поаплодировали такому изощренному троллингу. Но вопрос стоял о Лёхе, а Лёху Ирина обожала. Как родного сына. Какими бы напряженными и неоднозначными ни были их отношения, ни один из супругов никогда не ставил под сомнения искренность ее любви к племяннику.

Самые дорогие игрушки, которые были у маленького Лёхи, были подарены тетей Ирой, обучение в престижном вузе оплачено ей же. Как и билеты на каждые каникулы то в Париж, то в Геную, то в Амстердам. Хворостовы знали, что после окончания университета она ждет Лёху в Бельгии, готовит ему хорошее место в одной из своих фирм…

Правда, она понятия не имела, что Хворостовы отнюдь не собираются отпускать Лёху в «европы». Конечно, они об этом молчали, но родительская привязанность, густо присыпанная родительской же ревностью, не позволяла им даже помыслить, чтобы отпустить свое дитё в чужие края. Он должен быть здесь, с ними. Жениться и привести в их дом милую, скромную девушку, а следом - и внуков. Он должен прожить вместе с ними их жизнь – с поездками на дачу, совместными отпусками, встречей всех по очереди праздников. Расти, мужать и стареть рядом с ними … и, наконец, проводить их на погост. А потом являться к ним на могилы дважды в год с цветами…

Леха тоже не догадывался о родительских планах, учился изо всех сил, чтобы не посрамить тётю, и тоже мечтал вступить во взрослую жизнь в Европе. Когда он заболел, родители даже обрадовались, что появился благовидный предлог удержать его возле себя и, конечно, оставить настырную евротётушку с носом… Если бы не смертельная серьезность его недуга, их бы все вполне устраивало… Но, конечно, в этом они не признавались не только друг другу, но даже самим себе.

…

- Теперь ты получил ответ на свой вопрос, так? – с затаенной, отчаянной жутью прошептала Наталья после долгого молчания.

- Что?.. – Михаил с трудом выходил из несвойственной ему задумчивости.

- О попутчиках… Ты спрашивал, почему…

- Я помню, что спрашивал, - излишне резко ответил он и достал бутылку воды. Попил и передал жене.

- Они путешествуют на попутках, потому что… просто могут, - бормотала она, - Мы бы могли стоять на трассе хоть до Второго Пришествия, но не поймали бы такой автобус, потому что через наш мир они просто… не ходят.

- Хочешь сказать…

- Мы уже не на привычной нам Земле. Где-то… в другом месте…

- Почему же она не предупредила….

- Может, думала, что мы испугаемся и откажемся… А может, решим, что она нас дурит… Слышишь?

Михаил посмотрел на Наталью. Она, вся подобравшись, глядела на завешенную дверь. Чавканье под днищем стало более разрозненным, предметным, и Михаил понял – дьявольский пазик вновь замедляется…

Качнувшись в момент остановки вперед, они ахнули и застыли, приготовившись увидеть очередного немыслимого монстра, но в салон автобуса, кряхтя и подтягивая за собой старомодную сумку на колесах, забралась… пухлая бабка.

Супруги, хлопая глазами, шумно задышали. Совершенно обычная бабка. В берете, натянутом на уши, ватной душегрейке, длинной цветастой юбке и безразмерных калошах. Она мазнула безразличным взглядом по Хворостовым, поправила берет и тяжело плюхнулась на первое за водителем сидение. То, которое «для пассажиров с детьми и инвалидов»…

Висюльки тут же снова закачались под потолком. Ехали в полной тишине. Бабка меланхолично глядела в наглухо занавешенное синим, шерстяным одеялом окно и время от времени ощупывала бока коричневой, клетчатой сумки, словно проверяя, не выпало ли что…

Супруги надеялись, что и не выпадет, ибо края матерчатой, откидывающейся крышки то и дело приподнимались. Там что-то мельтешило бледной плотью; выглядывало одним, двумя, а порой и тремя глазами, окруженными короткими, белесыми ресницами; то вдруг наружу выпрастывались синеватые детские ручонки с неправдоподобно толстыми и желтыми ногтями или щерились полные острых зубов ротики.

Бабка, в который раз успокаивающе похлопывая по боку сумки, почувствовала на себе взгляды и обернулась.

- Такие непоседы, - произнесла она с извиняющейся улыбкой, -… Вам далече?

Супруги замялись, переглядываясь. Можно ли отвечать? Бабка же с вежливым ожиданием все глядела на них.

- Далеко…, - сдержанно ответила Наталья, - А… вы?

- До Червонного Скита. Кажный год ездию с внуками, приобщаю…

- К чему?

Михаил ткнул локтем Наталью в бок, и она прикусила язык.

- Как к чему? К Вере, конечно! – разговорчивая бабка мелко перекрестилась на перевернутый крест, украшающий кабину водителя, - Самое намоленное место… а вы?

- К Ардану, - коротко ответила Наталья, с опаской поглядывая на бабкину сумку. Михаил снова ткнул ее в бок.

Бабка понимающе покивала, заправила под берет выбившиеся короткие седины.

- Нам почти по пути. Моя остановка чуть раньше…

Супруги промолчали, и бабка, не найдя в них собеседников, отвернулась. Лишь время от времени, когда возня в сумке усиливалась, опускала на нее руку и успокаивающе похлопывала по клетчатым бокам.

«Ну-ну, пострелята… тихо́нько там… не шалите»

Долго ехали в молчании, нарушаемом лишь зловещими взвизгами и возней из бабкиной сумки. В какой-то момент снизу начало подтекать кровью, и Наталья, заикаясь от ужаса, подала голос: