При такой неопределенности положения личный состав Ставки решил собраться, чтобы вынести окончательное решение о судьбе Ставки. Собрались в том самом зале, где происходило прощание с Государем. Собрание носило сумбурный характер и было принято предложение предоставить совету начальников управлений Штаба решение этого вопроса.
Мы — двенадцать начальников управлений, — собрались тотчас же у старшего из нас начальника инженерного управления генерала Величко, где большинством голосов было решено подчиниться большевикам и оставаться в Могилеве. Некоторые из нас, в том числе и автор настоящих воспоминаний, против этого возражали, но безуспешно.
Когда после неудачи Корниловского выступления стало очевидным, что настало начало конца, — пишет в своей книге воспоминаний последний начальник Морского управления Штаба Верховного Главнокомандующего Александр Дмитриевич Бубнов, — я отправил свою семью из Могилева в сопровождении брата моей жены, уланского ротмистра В. М. Кокушкина, впоследствии геройски погибшего в борьбе с большевиками, на хутор к ее родителям в Саратовскую губернию.
Так как после большевистского переворота не осталось больше сомнений в том, что дни Ставки сочтены, то Черноморский флот был передан в подчинение главнокомандующему Румынским фронтом, а в связи с этим, морское управление Штаба Верховного Главнокомандующего было упразднено.
За несколько дней до гибели Ставки личный состав Морского Управления был распущен, а сам Бубнов решил до последнего момента оставаться в Ставке.
Считая, что после решения о подчинении большевистской власти, принятого на совещании начальников управления Штаба, настало время покинуть Ставку, я приготовился к отъезду и пошел проститься с генералом Духониным. У него я застал его супругу, милейшую Наталию Владимировну, с которой он в последний раз прощался, отправляя ее в ту же ночь в Киев, чтобы не подвергать ее опасностям, угрожавшим Ставке.
Когда Бубнов вернулся от генерала Духонина, большевистские эшелоны Крыленко были уже на подходе к Могилеву.
Вызвав по телефону шофера автомобиля, который находился в гараже Ставки, Бубнов приказал ему взять с собой запасной бак бензина и подать автомобиль к управлению, намереваясь уехать на нем в Киев, и далее действовать, смотря по обстоятельствам.
Вскоре автомобиль подъехал и шофер поднялся в управление; он сказал, что запасного бака ему не дали, и что только что поступило в гараж запрещение совета солдатских депутатов шоферам выезжать за пределы Ставки.
Поняв в чем дело, я сказал шоферу, чтобы он отвез меня на железнодорожную станцию, намереваясь сесть в первый проходящий на юг поезд. Но шофер мне на это ответил, что на станции и на мостах через Днепр выставлены сторожевые посты, которые меня не пропустят. Спросив его, относится ли это запрещение только ко мне, я узнал, что оно распространяется также на генерал-квартирмейстера генерала Дитрихса и на полковника Ткачева, начальника воздухоплавательного управления; оба они были решительные противники подчинения Ставки большевистской власти.
Решив уйти из Ставки пешком, я отпустил своего шофера, поблагодарив его за верную и преданную службу.
Впоследствии стало известно, что генерал Дитрихс и полковник Ткачев, предупрежденные вовремя своими людьми, благополучно скрылись из Ставки: полковник Ткачев, у которого автомобиль был не в гараже Ставки, а при его квартире, сел на него и со стоверстной скоростью пролетел мимо сторожевого поста на мосту, а генерал Дитрихс ушел во французскую военную миссию, где его переодели в форму французского солдата, и он выехал в составе этой миссии, когда она покинула Ставку, после захвата ее большевиками.
В это время эшелоны Крыленко подходили уже к Могилеву, и штаб бригады ожидал распоряжений Ставки для действий, но никаких распоряжений не получал, ибо было принято решение отдать Ставку без сопротивления.
По прибытии на Могилевскую станцию Крыленко вызвал к себе генерала Духонина, которого матросы зверски убили при входе в вагон, где находился Крыленко, и "таким образом кончил свое существование последний законный Верховный Главнокомандующий вооруженных сил России, а с ним кончила свое существование и Ставка — последний оплот русской законной верховной власти".
Так заканчивает свои воспоминания А. Д. Бубнов.
СМУТНЫЕ ДНИ
(Из воспоминаний Б. П. Дудорова об адмирале Непенине, зверски убитом большевиками за то, что под его руководством "флот сохранял спокойствие...")
Революционные события в Петрограде развивались с такой головокружительной быстротой, что даже высшее военное командование столицы оказалось захваченным врасплох. Лишь 27 февраля, когда положение стало совершенно критическим, военный министр генерал Беляев донес в Царскую Ставку и командующему Северо-Западным фронтом, что
"вспыхнул военный мятеж... погасить который не удалось и многие части присоединяются к мятежникам".
Бунт этот распространился и на морские части. На стоявшем в Неве крейсере «Аврора» был убит, при попытке не допустить на корабль пришедшую банду, его командир капитан 1 ранга Никольский. И, возможно, что лишь благодаря тому, что командир Гвардейского экипажа Великий Князь Кирилл Владимирович сам вывел оставшихся в Санкт-Петербурге запасных и новобранцев Гвардейского экипажа и повел их в строю к Государственной Думе для выражения ей поддержки, там обошлось без эксцессов.
Из-за перерыва сообщений Гельсингфорса с Петроградом сведения о приходящем стали поступать туда прежде всего в Штаб командующего Флотом, что дало возможность Непенину хотя бы отчасти ориентироваться в обстановке момента.
«И все же, — говорит беспристрастный свидетель, имевший возможность на месте, по горячему следу, ознакомиться с ходом событии, — адмирал Непенин неожиданно получил от председателя Государственной Думы телеграмму, сообщающую об образовании Думой Временного комитета, «принявшего, чтобы предотвратить неисчислимые беды», власть в свои руки. Телеграмма давала надежду на сохранение династии лишь в случае отречения Государя от престола в пользу наследника цесаревича при регентстве великого князя Михаила Александровича. И, добавляя, что Временный комитет уже признан Великим Князем Николаем Николаевичем и несколькими из командующих фронтами, Родзянко просил Непенина в силу острого положения «дать срочный ответ о признании этого комитета и им».
Непенин был страшно поражен этим шагом, пугавшим его последствиями, и только тот факт, что переворот происходил, видимо, с одобрения Великого Князя Николая Николаевича, которого он глубоко уважал, как человека сильной воли, и создание, что раскол в среде высших военных начальников должен гибельно отразиться на боеспособности армии и флота, вынудили его, после долгой внутренней борьбы, признать Временный Комитет Государственной Думы. Медлить было нельзя, так как на Флоте уже поползли зловещие слухи о событиях, и некоторые корабли были уже ненадежны. Непенину оставалось только идти впереди событий, чтобы не упустить инициативы. Если бы не так, то адмирал Непенин сумел бы умереть. Он много раз видел смерть перед глазами и всегда был готов к ней.
И Непенин этот шаг сделал. Но какой ценой внутренней трагедии он за него платил можно судить по словам того же автора, что после посылки своего ответа
«Непенин ходил как убитый. Прежнего жизнерадостного Непенина нельзя было узнать. Он как-то сразу весь осунулся и постарел за несколько часов».
О своем признании Временного комитета Государственной Думы Непенин тотчас донес в Ставку адмиралу Русину и сообщил старшим начальникам Флота и крепостей Балтийского моря.
Пригласив к себе всех наличных в Гельсингфорсе флагманов, он огласил им телеграмму Родзянко и свой ответ, прибавив, что если кто из них не согласен с его решением, таковых он просит отдельно придти к нему в каюту. Очевидно, он опасался каких-либо репрессий со стороны команд против тех, чей протест мог быть подслушан кем-нибудь из матросов, и оберегал их, принимая все последствия на себя одного.
