Она не поняла.

— А вот послушай. Согласись я на это — будут о тебе говорить такие, как Бабкин, что ты одна-единственная в цехе, незаменимая. А в наше время незаменимых не должно быть. Это не в обиду сказано. Представь, что тебя заменить некому в цехе! Если бы кругом были одни незаменимые, тогда жизнь перестала бы двигаться вперед…

— Я хотела, чтобы вам лучше было.

— Не поняла все-таки! — он сочувственно улыбнулся. — Это не ты хочешь незаменимой быть, а они тебя такой хотят сделать.

— Вы про Бабкина?

— И про него. Он завтра, между прочим, торжествовать будет… Получится так, как он предсказывал. С новой декады норму тебе увеличат. Начальство хочет до конца опыт проделать. — Николай с листком бумаги, на котором теснились колонки цифр, подошел к окну. — Если оставить тебя на прежних нормах, хуже будет, перестанешь двигаться вперед. Понятно? И не бойся…

— Я и не боюсь. Я знала… А вот вы не очень-то действуете…

— Ты о чем? — насторожился Николай.

— Да о приспособлении. Ударили бы где кулаком по столу!

— Ударю!

В начале новой декады Николай пошел к Сергею Сергеевичу. Тот сдержанно принял его, выслушал, развел руками.

— Черт его знает, что делать. Давай еще с народом посоветуемся, помозгуем! Опасно торопиться, большое дело решаем.

Вместе с Николаем он прошелся по мастерским, долго стоял у станка, за которым работала Нина, потом перешел к Бабкину, подумал и, уходя, сказал:

— Хорошо работаешь, с красной доски не слезаешь, а жаль мне тебя, дорогой товарищ Бабкин! Консерватор ты!

Громов увидел, как Петька, развевая подолом красной рубахи, катит тележку с деталями, окликнул его:

— На станок хочешь, а? К Бабкину в ученики?

— Не пойду я к нему.

— Почему? Он же первый токарь в цехе.

— Я лучше к Трубиной. На приспособлении мне поработать охота. Вон даже Сенька Пушкарев и то у нее учится…

— Видал? — повернулся Сергей Сергеевич к Бабкину. — Вот почему мне тебя жаль…

— Товарищ начальник! Можно, я с вами по-рабочему?

— Давай! — Громов вернулся. — Люблю поговорить на русском языке.

— Стояли вы около Трубиной, смотрели, а главного, должно быть, не заметили, техникой увлеклись, а про экономику позабыли… Ну, то, что она почти ничего не заработала, это ее дело. Я про другое. Начальник смены знает, — кивнул он в сторону Николая, не взглянув на него, — и вы должны знать, что сокращение времени да обработку детали, — Бабкин прищурился и так посмотрел на Сергея Сергеевича, словно целился в него, — не дало Трубиной большой выработки. Для чего же тогда приспособление? Время обработки детали сократилось, а повышения выработки нет. А я держусь на уровне! Так что нечего меня жалеть.

Громов посмотрел на него с недоумением.

— Бабкин, — вмешался Николай, — почему же ты не объяснишь, в чем дело?

— Пусть Трубина объяснит. У нее есть время — она в три резца работает. Правда, ей норму снизили, тоже много не наговоришь.

— Ты отлично знаешь, — сказал Николай, — Трубина теряет на том, что не научилась еще в новых условиях сокращать вспомогательное время, быстро готовить деталь к обработке. Но она своего добьется. А ты, дорогой товарищ передовик, добился бы этого значительно раньше, ты быстрее устанавливаешь и закрепляешь детали. — Николай повернулся к начальнику мастерских. — Ясно?

— О! — Сергей Сергеевич поднял толстый, с бородавкой указательный палец. — Что ты на это скажешь?

И не дожидаясь ответа, пошел дальше.

Николай был доволен… Теперь дело непременно должно сдвинуться с мертвой точки! Но он ошибся. Рабочее место Нины оставалось по-прежнему показательным, как его именовали в цехе. Даже после того, как Федя Стропилин по собственному почину оборудовал свой станок приспособлением и стал работать на трех резцах, Сергей Сергеевич не решился отдать приказ о переходе станочников на новый метод. И даже сказал Николаю, чтобы тот лично следил за Стропильным, за этим… станколомом. Николай согласился и на это. Наконец он не выдержал, прибежал к Громову.

— Чего вы ждете? Пока Бабкин будет работать на трех резцах? Так этого вы не дождетесь.

— Почему не дождусь?

— Потому что он шкурник!

— Слушай, Леонов. Бабкин первый стахановец…

— Вы же сами назвали его консерватором!

— Так то я, а то ты. Я имею право. У меня свои соображения. А ты… ты перестань кидаться словами…

Ночь… Ночь в Кремнегорске совсем не такая, как в других городах. Это светлая ночь. Светлая, хотя Кремнегорск стоит не под северным, а под южным небом… Белой рекой течет расплавленный чугун, из печей вываливается светящийся от жара коксовый пирог, литейные ковши наполняются клокочущей сталью, раскаленные слитки, постукивая углами, несутся по рольгангам, вспыхивают голубые огни электросварки: Кремнегорск продолжает строиться, — вот почему светло в этом городе ночью. Даже облачное осеннее небо кажется причудливо красивым.

Всю ночь провел Нечаев в цехах завода.

До сих пор еще «слышен» мартеновский цех: гонг завалочной машины, сигнал электровоза, звонок разливочного крана… До сих пор слышен смех дюжего парня — сталевара Егорова, которого он поздравил с наследником: родился сынок. Егоров пригласил в гости. Спасибо, но когда ходить в гости, если не хватает времени на то, чтобы обойти завод…

Над первой домной запылало новое зарево. Значит, семь утра. Достал часы — так и есть. По плавкам доменщика Иванова можно проверять часы, не ошибешься…

Большой завод, большие люди!

В чудесном, бодром настроении вернулся Нечаев в свой кабинет. Прилег на диван. Нет, не спится, думается, думается о жизни… Кажется, только закрыл глаза, а уже восемь. Засмеялся, вскочил на ноги — резво, по-молодому, будто и нет пятидесяти лет за плечами. Сел к столу, ночная сводка уже готова. Как же это дежурный прокрался, не разбудил? И дежурный хороший малый, и сводка неплохая. Еще бы! Девяносто три процента плана. Отгружено восемь поездов металла. Кремнегорский металл самый дешевый: на один рубль — полтинник прибыли. Рядом с рабочей сводкой — другая: высажено еще сто елочек! Пусть растут, крепнут, с ни не боятся ни газа, ни дыма, не то что березки. Пусть будет не так нарядно летом, чуточку суровее, чем хотелось, но зато всегда зелено, здорово, крепко…

Хорошо жить на свете! Обхватил руками края стола — стол подвинулся, а он ведь массивный, директорский. Добро! Есть еще порох в пороховницах…

Что же сегодня, кроме обычных заводских дел? Посмотреть, как переезжают в новые дома и в самом деле побывать в гостях у Егорова, выслушать доклад о работе трамвая, заехать на постройку дома отдыха…

Богатый город, могучий завод. Без такого завода стране жить невозможно. Все пока спокойно, мирно. Однако может быть и война. Чужой земли нам не надо, но своей не отдадим и пяди… Такой завод — крепость!

Девять. Нечаев попросил чаю, принялся за планы цехов, велел никого не пускать. Слышал сквозь неплотно прикрытую дверь телефонные звонки. Один был особенно настойчивый. Вскоре после этого распахнулась дверь, зашли Кузнецов и Черкашин. Планы пришлось отложить.

Случилось так, что разговор сразу пошел в резких тонах и немедленно забылось все — и Егоров, и елочки, и дом отдыха, и вся недавно минувшая светлая ночь над Кремнегорском. Все забылось, как только секретарь парткома сказал:

— Ты, Евграф Артемович, думаешь только о хлебе насущном да дне текущем…

— Говори конкретно, не люблю, когда болтают.

— Черкашин и другие товарищи прошли вчера по заводу. Посмотри, сколько у нас валяется забытых станков, моторов, всяческого оборудования.

— Так мы же строимся!

— Известно. Однако нельзя же годами… Это омертвляет средства. Зачем нам излишние материалы?

— Излишние? Откуда вы это взяли? Мы, повторяю, строимся, мы должны богато жить… Мы люди богатые. Я вот ночью прошел по заводу и почувствовал это. Душа порадовалась.

— Прошелся! — иронически проговорил Кузнецов. — А того, что Черкашин заметил, ты не заметил… Об этом и речь.