Платон и Аристотель кажутся нам надутыми буквоедами, а в действительности они были достойные люди и любили, как все прочие, пошутить с друзьями. Они писали, как бы играючи, когда развлекались сочинением: один – «Законов», а другой – «Политики», ибо сочинительство было для них занятием наименее мудрым и серьезным, а истинная мудрость состояла в умении жить просто и спокойно[126].
По мнению Ницше, Сократ превосходил основателя христианства в том, что
обладал веселой серьезностью и мудростью, полной плутоватой шутливости, что составляет лучшее душевное состояние человека[127].
Способность сочетать в себе противоположности – одна из составляющих сократовского духа. Литературные, философские и прочие таланты генерируются напряжением между двумя полюсами, а не каким-то из них в отдельности. Хорошим примером здесь выступает сократическая философия. Она предельно серьезна и в то же время крайне игрива – этим, собственно, она и привлекает. Вот что писал об этом Эмерсон:
Редкое сочетание, и притом в безобразном теле, балагура с мучеником, уличного или рыночного говоруна с бесподобнейшим праведником, где-либо известным по истории тех времен, поразило Платона, умевшего давать цену таким противоположностям… ‹…› Дивный синтез характера Сократа выказывается перемежаясь с синтетическим духом Платона[128].
Но даже если некоторые правила сократического диалога порой и нарушаются, они все равно остаются полезными, ибо в них заключена мудрость. Это методика, за которой стоят определенные причины, и понимание этих причин помогают лучше мыслить. Следует лишь помнить, что у метода Сократа есть такая особенность: время от времени он обходит собственные правила.
Поиск истины (диалектика против эристики). Метод Сократа в своем изначальном смысле – это поиск истины, а не упражнения в красноречии. Первое из упомянутых значений Сократ иногда называет диалектикой, противопоставляя его второму значению – спору, ведущемуся ради победы и именуемому эристикой[129].
Государство, 539b–d
СОКРАТ. Я думаю, от тебя не укрылось, что подростки, едва вкусив от таких рассуждений, злоупотребляют ими ради забавы, увлекаясь противоречиями и подражая тем, кто их опровергает, да и сами берутся опровергать других, испытывая удовольствие от того, что своими доводами они, словно щенки, разрывают на части всех, кто им подвернется. ‹…› Ну а кто постарше, тот не захочет принимать участия в подобном бесчинстве; скорее он будет подражать человеку, желающему в беседе дойти до истины, чем тому, кто противоречит ради забавы, в шутку. Он и сам будет сдержан, и занятие свое сделает почетным, а не презренным.
Как видно из приведенного отрывка, эристическим будет считаться именно такой спор, а эристиком станет человек, пользующийся подобной технологией[130]. Похоже, по большей части это был ругательный термин[131]. Иногда эристическими могут показаться и сократические диалоги; у читателя порой складывается впечатление, что Сократ готов привести какой угодно аргумент, лишь бы опровергнуть тезисы собеседника. Скорее всего, Сократа и Платона – или даже обоих – критиковали, справедливо это или нет, за склонность к таким вещам, ибо мы отмечаем упоминание этого в текстах. Критий и Калликл, например, выдвигают против Сократа следующие обвинения:
Хармид, 166с
КРИТИЙ. Ты делаешь то, что недавно еще за собой отрицал: ты пытаешься меня опровергнуть, пренебрегая самой сутью нашего рассуждения.
Горгий, 482e–483a
КАЛЛИКЛ. И ведь верно, Сократ, под предлогом поисков истины ты на самом деле утомляешь нам слух трескучими и давно избитыми словами о том, что прекрасно совсем не по природе, но только по установившемуся обычаю. ‹…› Если кто стыдится и не решается говорить, что думает, тот неизбежно впадает в противоречие. Ты это приметил и используешь, коварно играя словами: если с тобою говорят, имея в виду обычай, ты ставишь вопросы в согласии с природой, если собеседник рассуждает в согласии с природой, ты спрашиваешь, исходя из обычая.
Не исключено, что именно из-за этого Сократ довольно чутко воспринимает подобные замечания (Платона, возможно, беспокоила определенная правота критиков): он специально подчеркивает, что эристических аргументов как раз и не приводит – но, напротив, всегда старается найти истину, а не взять верх.
Сами люди, а не только их утверждения. Метод Сократа в его изначальном понимании не только проверяет на истинность заявления, делаемые в ходе диалога, – он вдобавок проверяет и людей. Иными словами, это предприятие с выраженной личностной составляющей[132]. Описывая в «Апологии» свою деятельность, Сократ говорит об «испытании себя и других», а не об изучении заявлений и тезисов[133]. И хотя диалоги обычно посвящены таким темам, как, например, мужество или благочестие, большинство из них не имеют названий типа «О мужестве» или «О благочестии». Обычно им присваивают человеческие имена – «Лахет», «Евтифрон», «Хармид» и так далее. Нам не известно, придумал ли эти названия сам Платон, но они в любом случае кажутся очень уместными. Ведь все эти персонажи не просто создают поводы порассуждать о философии. Они часть предмета исследования.
Лахет, 187e
НИКИЙ. Тот, кто вступает с Сократом в тесное общение и начинает с ним доверительную беседу, бывает вынужден, даже если сначала разговор шел о чем-то другом, прекратить эту беседу не раньше, чем, приведенный к такой необходимости самим рассуждением, незаметно для самого себя отчитается в своем образе жизни как в нынешнее, так и в прежнее время. Когда же он оказывается в таком положении, Сократ отпускает его не прежде, чем допросит его обо всем с пристрастием.
Современные философы обычно рассуждают абстрактно и пытаются решить общие вопросы за всех. Сократ не таков: наряду с общими вопросами его интересует и то, какую роль они играют в жизнях изучаемых им людей. Его метод исходит из того, что отделить людей от их взглядов нелегко – и, возможно, это вообще не нужно[134].
Описанную позицию можно сформулировать в терминологии, которую порой называют терапевтической[135]. Сократ стремится найти истину и заботится о душе. В этих вещах он видит неотъемлемые составляющие философской практики.
Апология, 30а
СОКРАТ. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее не о телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше.
В древнегреческом оригинале душа обозначается словом «псюхе». Иногда его переводят именно так, но иногда, как, например, у Милля – как «ментальная природа». Сократ, очевидно, имел в виду или истинное человеческое «я», или человеческий интеллект, не делая различия между этими сущностями[136].
Некоторые ученые видят в сократических изысканиях аргументы ad hominem – апелляции к тем или иным человеческим качествам. В наши дни под этим понятием обычно понимают подмену, при которой оспаривание идеи вытесняется нападками на ее сторонника. Как мы вскоре убедимся, аргументам ad hominem в указанном смысле нет места в сократическом дискурсе. Однако здесь упомянутое выражение может означать кое-что другое. Во-первых, в нем подразумевается, что Сократ наряду с каким-либо утверждением неизменно изучает и того, кто его высказал. Как правило, он обнаруживает, что собеседник непоследователен; но данный факт доказывает лишь то, что проблема в собеседнике, а не в утверждении. Во-вторых, Сократ спорит, основываясь на предпосылках, заимствованных у самого оппонента, причем не утверждая, что они верны[137]. Путь его рассуждений таков: допустим, говорит он, вы согласны с тезисом X – так давайте посмотрим, куда он вас приведет. На практике Сократ обычно ведет диалог, постоянно обогащая аргументацию дополнительными пунктами, но при этом для него крайне важно согласие собеседника, что как раз и позволяет продолжать дискуссию в духе ad hominem. Аргументацию такого рода трудно считать прямой дорогой к истине; не исключено, что она вообще к ней не ведет. Она лишь показывает, где человек ошибается. Но для Сократа это важно, поскольку он не делает различий между своей миссией философа и миссией исследователя людей и их разума.
