– Как Милан? – спрашиваю я.

– Живой. Ничего серьезного. Денек полежит в реаниматоре,– отвечает медик через поднятое стекло шлема.– Ты тоже можешь встать. Минуту еще полежи и топай. Все нормально с тобой. Подкрепляющего тебе ввел. Будет голова кружиться – присядь на минутку, пройдет. А потом – сходи на обед. И как можно больше горячего.

– Понял, док,– губы с трудом разлепляются.

Когда я наконец выползаю из ангара на еще нетвердых ногах, меня встречают четверо охранников. Переходной люк опускается за спиной. Еще пара человек сзади.

«Угрожающая ситуация»,– сообщает Триста двадцатый.

«Будто сам не вижу»,– огрызаюсь я.

От четверки с шоковыми дубинками исходит затаенная угроза. Сдерживаемое нетерпение. Они ждут моего неповиновения. Они не считают меня за человека. Может быть, они и правы. Я действительно не совсем человек. Господи, да что за гадство-то? Из одного дерьма в другое и без малейшей передышки…

– Юджин Уэллс,– начинает через внешний динамик один из четверки. Вся делегация полностью готова к бою. У всех опущены лицевые пластины шлемов.– За неподчинение приказам диспетчера и командира базы вы отправляетесь на гауптвахту. Сроком на семь дней. Следуйте за нами.

– Гауптвахта?

– Восьмой ангар, козел,– едко хихикает один из тех, что сзади. Это его последние слова. Превратившись в камень, я с разворота впечатываю его в переборку. Хлесткий щелчок шлема о металл, и обмякшее тело оседает на палубу. Второй опрокидывается с перебитым коленом. Один за одним, разлетаются в сторону двое из тех, что впереди. Третий тянет ко мне свою неуклюжую дубинку. Медленно, как во сне. Я обтекаю его руку, словно вода. Стальное колено упруго бьет в пластины бронежилета. Тягучий гул, как от удара колокола, доносится из глубин темно-синей фигуры. От второго удара голова охранника безжизненно мотается на плечах, будто шея его вдруг стала из тряпки.

«Опасность с тыла!» – кричит, заглушая звуки, Триста двадцатый.

Я вращаюсь вокруг своей оси, готовясь встретить противника. Тело почему-то становится ватным. Неживая рука нехотя идет вверх.

Последний охранник щелкает опустевшим игольником – он выпустил в меня весь магазин. Я тянусь к нему в последнем усилии. Касаюсь груди. И валюсь лицом в пол, ободрав щеку о неровности чужого бронежилета.

«Парализующее оружие контактного действия! Нервные центры заблокированы! Поражение грудных мышц! Реанимирую сердечную мышцу…» – гаснет внутри деловитый говорок.

Серая вытертая палуба меркнет перед глазами.

Очнулся я даже не от мороза. От ощущения опасности. Тело все болело и затекло от холода и неудобной позы. Я валялся на каком-то кожухе от оборудования неподалеку от переходного люка. Звенело в ушах. Басовито так, будто я залез внутрь какого-то колокола после того, как по нему хорошенько стукнули чугунным билом. Но все равно, возню и писк услышал. Даже звон не помешал.

От попытки шевельнуться заболело под ребрами. Триста двадцатый любезно пояснил, что, пока я был в отключке, меня здорово попинали ногами. С досады, не иначе. Эти, из военно-морской полиции,– мстительные твари. А писк и возня – это крысы рядом с люком де-рутся за несметное по местным меркам богатство – вслед за мной сюда бросили упаковку сухого пайка. Наверное, для того, чтобы никто не сказал, что меня просто забили ногами и бросили подыхать на морозе. А так – приличия соблюдены. Одежду у меня не отняли – я в том же самом летном комбезе, в каком с вылета шел. И даже еды мне оставили. А что ее сейчас в яростной возне делят меж собой страхолюдного вида лохматые твари – так это мои трудности, не охраны.

Вообще-то в ангаре тьма была кромешная. Триста двадцатый постарался – прибавил мне остроты зрения. Как кошка я видеть не стал, но контуры близлежащих предметов различать уже мог.

– Что бы я без тебя делал, железяка,– вслух говорю я, с трудом вставая на ноги и оглядываясь.

Голос мой в гулкой пустоте звучит жутковато. Те из зверушек, что не смогли из-за тесноты подобраться к свалке, сразу сделали стойку и развернули носы в мою сторону. Для них я ничуть не хуже сухого пайка. Кожу на спине свело от озноба, когда я разглядел десятки стоящих на задних лапах тварей, шевелящих усами. А может, я просто замерзать начал. Комбез-то мой явно не для прогулок на открытом воздухе.

Внимательно глядя на приближающихся лохматых разведчиков, лихорадочно пытаюсь вспомнить устройство ангара. Все его возвышения, на которых можно отсидеться. Или герметичные помещения. Как назло, в голову ничего, кроме аппаратной пускачей не приходит. И не факт еще, что она доступна, эта аппаратная. Вполне может статься, что задраена насмерть во избежание повреждения аппаратуры. Ангар-то законсервирован.

Крысы тем временем уже карабкаются на спины друг другу, стремясь запрыгнуть на мой постамент. Удивительно, до чего скоординированно эти зверушки действуют. Будто мыслят. Все их распри на время забыты. Прямо над ними стоит восхитительно пахнущий горячий кусок мяса весом под девяносто килограммов. Все новые акробаты образуют подножие живой лестницы. Все новые смельчаки запрыгивают им на спины и терпеливо ждут своей очереди. Вот уже от сухого пайка остались только изглоданные обертки. И теперь меня осаждают по всем правилам – со всех сторон.

«Опасность. Опасные для жизни живые организмы. Переход в боевой режим?»

«Погоди. Я еще так пободаюсь».

На самом деле я просто боюсь, что потеряю над собой контроль после перехода в боевой режим. И тогда мнимая неуязвимость может сыграть со мной злую шутку. Десяток этих здоровенных крыс запросто могут свалить меня с ног.

Все мои чувства обострены. Я – как настороженный дикий зверь, что ощущает даже не запах – взгляд, внимание к себе. Я ощущаю голодные спазмы и боль в ненасытных желудках. Боль подстегивает. Заставляет двигаться вперед. Двигайся или умрешь. Станешь добычей собственной стаи. Бросайся в бой в надежде оторвать клочок плоти и протянуть до завтра, сохранить силы для драки за кусочек сосульки. Или обрывка ремешка. Или за труп менее удачливого соседа, ослабевшего от голода и холода и самого ставшего добычей. Движение – это жизнь. Жизнь – это борьба. Жилистое тело размером с небольшую кошку скребет лапами по металлу кожуха. Тянет шею в отчаянной попытке вытолкнуть наверх вторую половину туловища. Смерть уже нависает над ним, но страха нет – только отчаянное стремление вперед. Я припечатываю каблуком неожиданно крепкую, как обрывок кабеля, башку. Отскакиваю назад, к стене. Первопроходец скатывается вниз по спинам атакующих. Короткая возня, шум свалки, писк, и вот уже несколько теней рысят в стороны, волоча в зубах еще теплые, исходящие паром куски. Следующего смельчака постигает та же участь. И еще одного. А потом на кожух выпрыгивают сразу два бойца. С разных сторон. Одного я просто сшибаю вниз пинком, едва сохранив при этом равновесие. Второй тем временем с разбегу взбирается по моей ноге и яростно вцепляется зубами в поясной ремень. Бью его кулаком что есть сил. Это все равно что бить капкан, который схватил твою ногу. Зубы храбреца стиснуты насмерть, он обреченно прикрывает глаза, и я понимаю, что он будет висеть на мне даже мертвый.

Боль в правой ноге. Еще один отчаянный прокусил мне штанину выше голенища ботинка и захлебывается теплой струйкой, не в силах разжать челюсти. Он так и умирает с перебитым каблуком хребтом. Висит, обливаясь моей кровью. Я исполняю дикую, исполненную отчаяния джигу – все новые бойцы взбираются наверх и бросаются в атаку. Боль в ногах становится невыносимой. Штанины превращаются в лохмотья, и новые укусы вырывают из меня клочки мяса. Кровь струится по ногам, хлюпает в ботинках, ее запах сводит штурмовые колонны с ума – они действуют как миллион маленьких стремительных лохматых дьяволов с красными глазами-бусинками и жесткими щетинистыми мордами. Они разбегаются и пулей взлетают по живой лестнице, бросаясь в атаку. Они рвут меня на кусочки. Они пьянеют от глотка крови. Движения их дерганые, словно у ускоренных в сотню раз крохотных боевых биороботов, за ними просто невозможно уследить глазами.