Однако, приглядевшись получше, я заметила, что невесомый предмет одежды, который поначалу был принят мною за ночную рубашку, на самом деле является полупрозрачным летним сарафанчиком. Должно быть, Настасья приобрела его в магазине для профессиональных стриптизерш. На ее ногах были сабо без задника на таком высоком каблуке, что она слегка покачивалась при ходьбе.

Я поднялась ей навстречу. Привратник и чистильщик обуви понимающе переглянулись: видимо, они приняли нас за двух влюбленных лесбиянок. Причем мне и моим раздолбанным кроссовкам в этом тандеме отводилась брутальная роль.

– Ты что? – выдохнула я, обретя способность говорить. – Я же специально тебя предупредила, что надо одеться поудобнее!

Настасья сделала обиженное лицо.

– Я и оделась максимально удобно. Я всегда в таком виде по магазинам хожу. И знаешь почему?

– Почему? – машинально спросила я, ожидая услышать в ответ, что продавцы мужского пола отдают ей вещи бесплатно.

– Да потому, что эти туфельки легко скидываются с ноги, и я могу примерить хоть сто пар обуви! То же самое и с платьем. Раз – и его нет! А вот тебе, моя дорогая, придется попотеть в примерочных, – она критически осмотрела меня сверху донизу, – представь, сколько возни будет с одними только шнурками!

Я не знала, что на такое и сказать.

– Но мы же… Мы же… Собирались отправиться на экскурсию! Я думала, что мы сначала осмотрим достопримечательности, – беспомощно возразила я.

Лицо Настасьи окаменело.

– Подруга, ты сошла с ума? Королевская резиденция стоит на одном месте уже черт знает сколько лет. То же самое относится и к Вестминстерскому аббатству, и к колонне Нельсона, и к прочим местам, куда ты так стремишься попасть.

Достопримечательности – это вечное. А магазины – преходящее. Не успеешь и глазом моргнуть, как какая-нибудь нахалка уведет из-под твоего носа уцененный на семьдесят процентов плащ от Вивьен Вествуд, – ее взгляд затуманился, – Мира… Я вижу это… Я могла бы купить пышную юбку и туфельки, как у Сары Джессики Паркер… Я могла бы…

– Твоя мечтательность начинает меня раздражать, – отрезала я.

– Но ты подумай сама, – округлила глаза Настасья, – может быть, в этот самый момент другие, более расторопные девушки уже рыщут по магазинам. И вот-вот они наткнутся на вещи, самой судьбой предназначенные нам!

Я могла бы, конечно, поспорить с ее философией, но не видела в этом смысла. Глаза магазинной маньячки Настасьи уже сияли неоном вывесок, пестрели плакатами «Sale!». Ноздри ее хищно раздувались, подбородок был вздернут, и какая-то значительная часть ее существа уже находилась в ближайшем будущем – примеряла вошедшие в моду латексные сапоги, вертелась перед зеркалом и на ломаном английском спрашивала у продавщиц: «А не кажется ли вам, миссис, что в этих бриджах моя задница, мягко говоря, толста?»

Итак, мы отправились по магазинам. Я в своем любимом летнем сарафане, который восхищенным недоумением отражался в глазах встречных мужчин и сухим комком застревал в области их кадыков. И Мира, похожая на агрессивную феминистку, яро старающуюся подчеркнуть свои лесбийские наклонности. Может быть, Мира считала, что если она наденет джинсы на три размера больше, то ее попа будет смотреться, соответственно, на три размера меньше. В любом случае, она жестоко ошибалась. Будь я подругой получше, непременно отвела бы ее наверх, в номер, и заставила бы переодеться, а потом мы дружно сожгли бы ее бесформенный скафандр путешественницы, точно тряпичную куклу на масленицу. Но, во-первых, жажда новых впечатлений подталкивала меня в спину кулаком, а во-вторых, я знала, что в такие моменты моей Мире все равно наплевать на внешний вид.

– Итак, с чего начнем? – Я деловито сверилась с путеводителем.

Мира неопределенно пожала плечами, и тогда я решила за двоих: с обуви.

Еще в метро, в процессе утомительного переезда из Хитроу, я заметила, что львиная доля британских молодых девушек щеголяет в удобных замшевых сапожках без каблука. Причем носят они сапожки эти прямо без колготок, на голые ноги. И совершенно игнорируют то обстоятельство, что за окном июнь и жгучее солнце давно и решительно отобрало у весны погодные права.

Поэтому мы направили наш путь в двухэтажный бутик модной обуви на Оксфорд-стрит, о котором я накануне вычитала в путеводителе.

Там, в просторном кондиционированном обувном раю, Мира в очередной раз продемонстрировала мне свою неадекватность. Пока я взволнованно перебегала от сиреневых туфелек с забавными меховыми помпонами к ковбойским сапожкам с бахромой, она сидела на кожаной банкетке со скучающим лицом. Всем своим видом она подчеркивала, что находится в чуждом ей мире. Хорошенькая продавщица попробовала заинтересовать странную посетительницу, по собственной инициативе притащив ей коробки с самыми популярными моделями. Мира с противной вежливой улыбкой смотрела на алые босоножки, и на обтягивающие ботфорты, и на вьетнамки, украшенные фальшивыми изумрудами, и молчала.

Поведение Миры меня, конечно, раздражало, но я не собиралась портить свой личный праздник из-за того, что кому-то кажется, что обувь – это неважно. Поэтому, изредка недовольно поглядывая на Миру, я со скоростью олимпийского бегуна на короткие дистанции носилась по магазину, сгребая в охапку понравившиеся экземпляры. Продавщица вскоре поняла, что из присутствующих я самая перспективная покупательница, и оставила всех прочих клиенток в мою пользу. Она носилась по торговому залу за мною по пятам и вещала: а вот такие туфельки на днях купила себе Кейт Мосс, а вот такие – девушка принца Уильяма.

– Ну и зачем ты столько набрала? – спросила Мира, когда я, запыхавшаяся, приземлилась рядом с нею, чтобы перемерять все отобранные образцы.

Вопрос казался мне непонятным.

– Как зачем? Вот смотри, эти туфли прекрасны для первого свидания, они такие романтичные, воздушные, как у Золушки. А вот эти вписываются в образ роковой женщины, в стиле садо-мазо. А вот эти…

– Стой-стой, – перебила меня Мира, выдернув из обувной охапки нечто сильно смахивающее на тапок, в котором моя бабушка пропалывала огород в дождливые дни, – а это еще что за гадость?

– По поводу них я и сама сомневаюсь, – я отправила виноватую улыбку продавщице, – но она сказала, что это винтаж, тридцатые годы. Очень модно.

Мира брезгливо сморщила нос, тапок выпал из ее ослабевших пальцев. Продавщица ахнула так, словно Мира швырнула на кафельный пол драгоценное яйцо Фаберже, – подбежав к изрядно поношенной обувке, она нежно прижала ее к груди.

– Настасья, а родители никогда не говорили тебе, что нельзя носить чужую обувь, – нравоучительно сказала Мира, – потому что у ее прошлого хозяина мог быть, например, грибок стопы?

Мне только и оставалось, что пролепетать:

– Но продавщица сказала, что все вещи винтаж дезинфицируют и только потом выставляют на продажу…

– Пойдем отсюда, – Мира поднялась с банкетки и схватила меня за руку.

– Но…

– Пойдем! Ты что, ничего не заметила?

Она смотрела на меня презрительно и грозно, сдвинув брови, и мне вдруг стало стыдно, что я не заметила вокруг ничего, кроме божественно милых туфелек и сапожек; я заозиралась по сторонам, сканируя ищущим взглядом пространство, но все равно так и не поняла, что именно я должна была заметить.

– Здесь никто не покупает обувь за свой счет, – прошипела Мира, – мы приперлись в один из самых дорогих магазинов города, и ты собираешься оставить здесь половину наших, между прочим, общих денег!

– Ты ведешь себя как зануда муж!

Осмотревшись по сторонам более внимательно, я наконец поняла, что имеет в виду моя наблюдательная подруга. Возле нарядно оформленных стендов с обувью кучковались женщины. В их глазах была нетерпеливая страсть, в их руках были разномастные туфельки, а за их спинами… нетерпеливо перетаптывались холеные мужчины!

Вот миниатюрная блондиночка с точеными ножками удобно усаживается в кресло, скидывает свои золотые босоножки и примеряет точно такие же, только серебряные. А рядом топчется ее любовник (или супруг?), который посматривает на часы и торопит барышню: