Опираясь на определение речевого правонарушения В. В. Макашовой и описанный нами выше концепт криминогенной агрессии, мы предлагаем следующую дефиницию экстремистских речевых действий (экстремистских преступлений): это представляющие собой юридические факты виновные противоправные действия, возникшие в результате целенаправленной речемыслительной деятельности и выраженные вовне в продуктах речевой деятельности, содержащих криминогенную агрессию, направленную на обоснование или оправдание социального насилия, угроз его совершения, а также призывов к нему.

Фактически равным по содержанию выступает понятие «словесный (вербальный) экстремизм», являющееся собирательным и рассматривающее экстремистские речевые действия как совокупность – как деятельность.

В связи с тем, что материнской наукой для судебной лингвистической экспертизы является лингвистика, а в ней получила свое развитие теория речевых актов Остина (имеющая прикладное значение и для исследования материалов религиозного характера экстремистско-террористической направленности), эксперты-лингвисты оперируют и понятием «речевое действие», и понятием «речевой акт», зачастую отождествляя их. Например, О. В. Кукушкина, Ю. А. Сафонова, Т. Н. Секераж в своей работе «Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму» пишут: «Речевое действие, формируемое одной прагматической целью, чаще всего называется в лингвистической семантике речевым актом»[45].

На наш взгляд, необходимо разграничивать вышеупомянутые понятия: концепт «речевой акт» необходим для лингвистического анализа продуктов речевой деятельности, и вполне допустимо использовать данное понятие в экспертной практике, однако понятие «речевое действие», на наш взгляд, наполнено чисто юридическим содержанием, отражает объективную сторону соответствующего правонарушения, поэтому не рекомендуется к употреблению в языке эксперта, так как установление объективной стороны правонарушения (оценка речевого действия) входит в компетенцию суда, а не эксперта.

Криминализация[46] некоторых форм речевой агрессии ставит вопрос о соотношении концептов «речевой конфликт» и «юридический конфликт».

А. М. Говоруха определяет юридический конфликт как «противостояние субъектов, в котором спор так или иначе связан с правоотношениями сторон (их юридическими правами и обязанностями), а сам конфликт влечет юридические последствия»[47]. Мы разделяем точку зрения В. Н. Кудрявцева о том, что для признания конфликта юридическим необходимо, чтобы хотя бы один из его элементов обладал правовыми признаками: «субъекты либо мотивация их поведения, либо объект конфликта обладают правовыми признаками, а конфликт влечет юридические последствия»[48].

В разрезе преступлений, охватываемых понятием «словесный религиозный экстремизм» (создание и распространение продуктов речевой деятельности религиозного характера экстремистско-террористической направленности) речь может идти только об абсолютных правах и обязанностях (право на недискриминацию, право честь, достоинство и т. д.), так как для данных речевых конфликтов и не обязательна персонализация второй стороны конфликта (адресанта продукта речевой деятельности), он может быть определен как социальная группа по признаку отношения к религии.

Если же исходить из аксиомы о том, что любой социальный конфликт, рассматриваемый через призму права, есть конфликт юридический, речевые конфликты, сопряженные с криминогенной агрессией, соотносятся с юридическими конфликтами как частное и целое.

Кроме того, В. В. Касьянов, В. Н. Нечипуренко полагают, что юридический конфликт есть вторичное образование от социального конфликта, который становится юридическим, если стороны конфликта нарушают ту или иную норму права[49].

Право на свободное выражение своего мнения закреплено в ст. 19 Международного пакта о гражданских и политических правах. Эта статья предусматривает для этого права только такие ограничения, «которые установлены законом и являются необходимыми для защиты прав и репутации других лиц; для охраны государственной безопасности, общественного порядка, здоровья и нравственности населения». Но при этом следует рассматривать данную статью совместно со ст. 20, которая запрещает «всякую пропаганду войны, всякое выступление в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющее собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию»[50]. Аналогично статья 10 Европейской конвенции о правах человека закрепляет свобода выражения мнения, но в части 2 этой же статьи установлено: «Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с определенными формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия»[51]. Статья 17 данной конвенции устанавливает запрещение злоупотреблений правами: «Ничто в настоящей Конвенции не может толковаться как означающее, что какое-либо Государство, какая-либо группа лиц или какое-либо лицо имеет право заниматься какой бы то ни было деятельностью или совершать какие бы то ни было действия, направленные на упразднение прав и свобод, признанных в настоящей Конвенции, или на их ограничение в большей мере, чем это предусматривается в Конвенции»[52].

Сходные положения, направленные на противодействие словесному экстремизму, содержатся и в других международных договорах: Всеобщей декларации прав человека от 10.12.1948 Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 04.11.1950, Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации от 21.12.1965, Декларации Генеральной Ассамблеи ООН от 25.11.1981 о ликвидации всех форм нетерпимости и дискриминации на основе религии или убеждений и др.

За последние 10–15 лет в России различного рода проявления экстремизма на основе расовой, национальной, религиозной ненависти или вражды стали распространенным явлением.

Как отмечает Д. И. Леньшин, «в многонациональной и многоконфессиональной стране, каковой является Российская Федерация, усиление экстремистских настроений, совершение общеуголовных преступлений по их мотивам становится миной замедленного действия, заложенной под фундамент отечественной государственности»[53].

В правовом поле проблема противодействия словесному экстремизму подразумевает конфликт свободы слова (права на свободное выражение своего мнения (freedom of expression)) отдельного лица, а также его права на производство и распространение информации, с одной стороны, и прав других лиц (в том числе права на недискриминацию и т. д.), а также охраны национальной (государственной) безопасности, конституционного строя, общественного порядка, здоровья и нравственности населения, с другой стороны.

Как отмечалось в решениях Европейского суда по правам человека, свобода самовыражения (freedom of expression) «составляет одну из необходимых основ (демократического общества), одно из базисных условий для его прогресса и развития каждого человека»[54], «…терпимость и равное уважение достоинства всех людей составляют основу демократического плюралистического общества. На этом основании принципиальной становится необходимость в некоторых демократических обществах применить санкции против всех форм самовыражения, которые распространяют, провоцируют, стимулируют или оправдывают основанную на нетерпимости ненависть, или даже предотвратить такие формы самовыражения…»[55]. Свобода самовыражения (freedom of expression) охватывает свободу слова (free speech), а также свободу самовыражения посредством невербальных средств (картины, видео, жесты и т. д.).