А на сельской площади будут в выходные наперебой играть гармони. И в хороводной пляске затопают по белу снегу нарядные бабы и девки. Заголосят в очерёдок озорные частушки. И старые и новые. «Не ходите, девки, замуж – замужем не сладко. / Я неделю пожила – осталася солдатка». «Заграница посылает тряпочки да ниточки… За границу уплывают золотые слиточки…» Или вот ещё. Эту ей недавно пропела соседская девчонка, портрет которой Дина как раз рисовала: «На гармошку новую повешу шаль бордовую, изорвётся моя шаль, повешу новую – не жаль!» Надо бы и её записать в тетрадку. Она недавно завела себе такую. Сколько же прелести в лаконичной русской частушке! Тут и сюжет, и картинка, и мысль. Вот ведь трудно, бедно живёт русская провинция, а не иссякают тут удаль и озорство, любовь и надежда!..
Вот и Дине хочется передать всё это в собственной живописи. Запечатлеть в рисунке, композиции, особенно в цвете. Может быть, потому она так легко и перешла от классической живописи, в которой раньше вполне преуспевала, к лубку, к наиву фольклора, к примитивизму. И очень близки ей стали и русский лубок, и далёкий фламандец Брейгель, и хорват Генералич, и простой грузин Пиросмани (Пиросманишвили). Да и по телевизору в последние годы Дина с удовольствием смотрит, пожалуй, только передачу Геннадия Заволокина «Играй, гармонь!». А из фильмов пересматривает «Свадьбу в Малиновке», «Калину красную». Да и её собственное творчество становится всё более фольклорным, озорным и ясным. Как говорится, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Теперь работы приносят ей на всероссийских и международных выставках небывалый успех. И даже славу. И гонорары, конечно.
За границей, на вернисажах в блистательных залах художественных галерей, её картины с такими русскими названиями, как «Бочка мёда» и «Хлебный дождь», «Яблочный Спас» и «Зимняя деревня», «Ноев ковчег» и «Царь горы», кажутся элитному зрителю необычными, экзотическими – буквально «окнами» в какой-то иной, неизвестный мир. Мир некой истины – идеальной, незамутнённой, доброй. Что ж, это и правда так. Вот она раскинулась перед ней, её деревня, её глубинка, её жизнь. И эти её картины, её «окна», словно энциклопедия жизни России, уходят и уходят на выставки и там раскупаются на ура, буквально «из-под кисти». Ей даже готовы платить за её будущие работы. А она, автор, порой даже сама не знает, что родится завтра «из-под её пера». «Пути Господни неисповедимы». Или так – «Дух дышит, где хочет». И уходят, уходят её работы своим путём в далёкую неизвестную даль. Да так быстро, что Дина даже сама не успевает сделать с них слайд или фото. Порой коллеги-подружки, сокурсницы по Суриковке, возвращаясь из-за границы, спешат позвонить ей по телефону: «Ой, Динка, мы видели тебя в Амстердаме, на выставке, смотришься здорово». Или: «Висишь в Нью-Йорке… Висишь в Париже». Или: «Ой, Динка, а твоих кошек-собак в Токио крупешником в альбомах печатают. Во всех ракурсах. Сама видела». Дина и вправду до самозабвения любит животных. Особенно обиженных, бесприютных. Так, кажется, и обняла бы их всех. И каждую кошку, собаку, корову – в отдельности! И всех вместе!
Что ж, пускай пресса пишет, у всякого своё дело. А она даже в Москве на собственные вернисажи, где телекамеры, вспышки, изысканные туалеты дам и господ, где улыбки и шампанское, не особенно-то спешит, не особенно-то и наряжается. Так, лишь накинет, бывало, на плечи павловопосадский платок понаряднее (эти платки она очень любит), с огнями ярко-красных цветов и спешит к московской электричке, на открытие своей выставки, проверив в кармане месячный проездной билет.
Правда, пару лет назад, получив за купленные картины какието очередные большие деньги, Дина по совету родителей всё же купила себе голубой «москвич». Да только зря. Как её ни учили инструкторы – никак она управлять им не смогла. Видно, не её это дело. Не лежала её душа к железу. Так и пришлось продать. Только много времени зря потеряла. А с годами временем Дина дорожит всё больше. И вообще, она считает, что человек должен заниматься лишь тем, что делает лучше всего. Она вот, к примеру, рисует. И дело своё обожает. Сочиняет свои композиции щедро, без устали. Может даже и ночью проснуться и босиком – к столу. За любимые кисти берётся, за краски. И начинает писать-сочинять, как песню поёт, легко, аккуратно, старательно, изначально даже не зная, что получится. «Цель творчества – самоотдача, / А не шумиха, не успех. / Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех».
Дина стоит на своём деревенском крыльце под ночным звёздным небом. Где-то вдали спросонья привычно лает собака. Дина плотнее запахивает полушубок. Ей зябко. От дыхания на мехе воротника индевеет пар. А на душе почему-то так тепло и уютно. Даже празднично, поскольку в воображении, словно медленно проявляющийся фотоснимок, ей уже начинает видеться новая картинка. Возможно, художница к ней приступит сейчас же, за столом в тёплой избе. О чём она будет?.. И для кого?.. Интересно, кто потом будет глядеть в это «окно» её жизни? В её любимый трепетный мир, в её душу?
Почему-то ей неожиданно вспомнились когда-то прочитанные строки, и она потянула на себя скрипучую дверь в тёплую избу.
Толкну тесовые ворота,
Сбежав с высокого крыльца.
И даль ясна до поворота,
А кажется, что до конца.
Святой Соратник Победы
очерк
Сегодня день памяти святого Георгия Победоносца. Известного и любимого во всём мире. На земле и на море. В городах и селениях, высотках и избах. А для меня это знак. Надо написать свои впечатления от посещения Палестины в девяносто первом году. В группе самых первых паломников из России на Святую землю. И маленького городка Лидда в центре Израиля. (Он был тогда под управлением арабов.) Там на центральной безлюдной, выжженной солнцем площади мы (приехав на небольшом туравтобусе) увидели совсем неприглядный маленький храм Георгия Победоносца. Лишь ослик, прячась от солнцепёка, стоял в его тени. Я удивилась убогой этой картине. Храм был заперт, на дверях большой висячий замок. Наш юный иерусалимский экскурсовод Зяма с трудом и не сразу нашёл сторожиху тётку-арабку. (Жила где-то рядом в глухих, без окон, постройках с многолюдной семьёй.)
Увидев слишком маленький наш автобус, она, недовольная, наконец подошла. Звеня тяжёлой связкой ключей и что-то ворча себе под нос, наконец отперла нам узкие двустворные двери… Изнутри тотчас резко пахнуло холодом. Там было промозгло, полутемно. При входе справа был прилавочек с сувенирами. За него сразу и прошла арабская сторожиха, поставила блюдце для денег. А за её спиной во всю стену возвышался огромный белый вздыбленный конь. Плакатно нарисованный на холсте, словно этот храм был построен в честь него. Нарисован был плоско, лубочно, как на детском рисунке. И на нём где-то под потолком темнел маленький всадник с тонким копьём. Такая вот непривычно-самодеятельная трактовка великого святого Георгия, любимого и известного во всём мире, во многих конфессиях, на миллионах знамён, хоругвей и орденов. Даже мой прадед-хирург, воевавший на Шипке, получил за мужество орден – крест Георгия Победоносца с его изображением.
У прилавка толпились паломницы, выбирали сувениры, свечки, иконки. В тарелке то и дело звенели деньги. Я купила у арабки чётки на запястье. Чёрная шерстяная нитка с узелками для счёта молитв. Осматриваясь, я прошла вперёд по вековечным каменным плитам. Напротив меня – белёная слепая стена с двумя оконцами под потолком. А под ними, почти у пола, были вмурованы в стену чугунные петли-кольца, от которых спускались ржавые толстые цепи. Я подошла ближе. Тёмные звенья цепей опускались на пол и лежали небрежной кучей, с наручниками и веригами для ног на концах. Вместе с ними темнел и круглый ошейник с шипами. Боже мой, так вот где за верность, за веру Христову терзали святого Георгия! Здесь он страдал, здесь дышал, истекал кровью, здесь билось его горячее сердце. Неужели (как написано в справочниках) в эти самые кандалы он был закован?.. Невероятно. Невероятно. И я, низко склонясь, осторожно тронула их ладонью – холодные и шершавые. И, осмелев чуть-чуть, немного приподняла тяжесть одного из наручников. И даже коснулась его губами. И всё никак не могла поверить самой себе, поверить, что всё происходящее – наяву. От острых этих мыслей и чувств буквально перехватывало дыхание. А в голове всё билось, твердилось: «Святой Великомученик Георгий, моли Бога о нас… Моли Бога о нас».