ХХ век в России, век социальных катаклизмов, провёл через места заключений массу людей. Употребление в бытовой речи «блатной фени» даже создавало для молодых ощущение некой воли, силы, удали. И ещё – самоутверждения.

Послевоенное поколение середины ХХ века хорошо помнит песни тех лет, распевавшиеся под гитару. Вновь ожила тогда почти позабытая бессмертная «Мурка»: «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая, здравствуй, моя Мурка, и прощай. Ты зашухарила всю нашу малину – и теперь маслину получай». А нестареющий мат? К слову сказать, «матерные» фразеологизмы (от слова «мать»), по одной из версий, имеют тюркское происхождение. Вот, например, одна из них. В период нашествия на Русь татаро-монгольских орд враги, захватив город или село, брали в плен русского воина или просто жителя и, дабы разузнать нечто нужное, подвергали его истязаниям. Но самой страшной из пыток была не физическая – самым страшным для православного человека было глумление над его матерью. Публичное изнасилование её врагами на глазах сына… Как же должна была измениться наша психика и мораль, чтобы то, что вызывало нестерпимую душевную боль, превратилось в её полную противоположность! Мат сегодня звучит повсюду – нагло, скабрезно, походя. И с этим надо бороться.

Академик Д. С. Лихачёв, например, определил арго как «первобытный примитивизм». Действительно, чем более первобытна и жестока жизнь, тем вольготнее становится «феня». Рождённая внутри зековской общины с её рабским укладом и жестокой иерархией, с паханами во главе клана, с ворами в законе, авторитетами, с коблами, лярвами, она отражает звериные нравы. Ведь там раздавлено само понятие личности. Люди делятся на группы по признаку выполняемых функций: «шибздики», «гаврики», «охмурялы», «мужики», «волосатики», «дубаки». Да и вообще самого слова «человек» на арго нет. В крайнем случае «человеком» может именоваться вор в законе. А у обычного «шибздика» не голова, а «арбуз», не лоб, а «чердак», не нос, а «нюхало», не рот, а «едало» и так далее. И уж конечно, «шибздик» не идёт, а «катится», не влюбляется, а «западает». Узнаёте некоторые словечки, которые, казалось бы, так безобидно прижились в нашей речи?

Вот, к примеру, яркий образец арго – письмо с воли в зону. Здесь не только искалечен русский язык, искалечена сама человеческая судьба. Привожу лишь короткие отрывки:

«Здорово, дед. Вот прошло больше пяти лысаков, как я от хозяина. Отросла легоша. Пока сел на дно после сроко́в. Вспоминаю Усть-Илим, где мы с тобой торчали, как дурной сон… Балдел неделю в Иркутске. На бану стакнулся с шлепарами Кокой и Лёхой, которые там тасуются…» (Вот оно, попалось «наше» словечко – «тасоваться», то есть собираться там, где тасуют и сдают карты. Современная же версия такой «сходки» имеет несколько иной смысл и звучит по-иному: «тусовка», «тусоваться». – И. Р.) «Когда мы штевкали у балка, наклюнулся Лысач. Я с ним мотал второй срок, пацан крутой…»

Вот опять «родное» словечко попалось – «крутой». Как же крепко оно въелось во все поры жизни! Есть от чего встревожиться. Высокие понятия добра, любви, справедливости подменяются антиподами – злыми, жестокими прописями: «Не верь, не бойся, не проси». И далее: «Лучше украсть, чем просить», «Чтоб жить, надо давить»…

Арго изощрён, агрессивен, разнообразен. Активно извращая речь, он порой прикидывается безобидным.

Вспоминаю киностудию «Мосфильм» середины 70-х годов. Мой муж, художник-постановщик картины «Дерсу Узала» Юрий Ракша, запретил рабочим на съёмочной площадке материться. Грозил штрафом за всякое слово матом. И те, сооружая декорации (представляете?), послушно исключили мат из обихода. Но японский режиссёр этого фильма Акира Куросава, почти не знавший русского (общались на английском), после съёмок долго допытывался, что это рабочие постоянно выкрикивают: «Ёшкин кот», «ядрёна феня», «ёлки-моталки», «ядрёна вошь», «ядрёна Матрёна», «туды её в качель» и пр. Мне пришлось долго, не без лукавства и с трудом «переводить», объяснять Куросаве этот «речевой фольклорный примитив». А как бы пришлось нынче переводить ему с фени на русский или на английский наш сегодняшний постоянный «блин»? «Ну что, блин?» Или: «Во, блин, даёшь!»

Арго разрушает не только синтаксис, морфологию, семантику речи. Он калечит саму душу человека. Однако живуч, его и «калёным железом» порой не вытравишь. А противоядие ему лишь одно – нравственность, духовность гармоничного общества, которая начинается, кстати говоря, с семьи. Вашей семьи. По поводу арго с нашими детьми нужно и должно говорить, разговаривать. Постоянно и терпеливо объяснять его истоки. Да и сам богатейший наш русский чудо-язык, как полноводная река, настолько силён, что, стремясь к самосохранению, к традиционным формам, постепенно буквально растворяет нечистоты, любые притоки арготизмов. И так хочется надеяться, что в новом тысячелетии исчезнут бомжи, нищие, воры с их «малиной» и липкой, заразной феней. И после духоты арго, как глоток свежего воздуха, будут звучать высокие слова поэта: «Когда меня волной холодной объемлет мира суета, / Звездой мне служат путеводной / Язык, любовь и красота».

эссе

В ночной избе было тепло и тихо. С вечера Дина протопила печь, и жаркие угольки в её чёрном чреве ещё не погасли, ещё мерцали, таинственно подмигивая. В темноте над комодом уютно стучали ходики, а из окон, из-за белого кружева занавесок струился неясный зимний свет. Он нежно пятнал бревенчатые стены, полосатые тряпичные половики на полу, спящую кошку на стуле. А по всему столу – белые рулоны ватмана, длинные кисти, разноцветные краски: пастель, акварель. Воистину художественный беспорядок. И ещё – только начатый Диной новый пейзаж. Большой, в полстола. Словно перед тобой лежит как на ладони вся деревня с высоты птичьего полёта. Вернее, картина из серии тех, которые художница с таким увлечением писала одну за другой в последние годы. А годы эти были нелёгкими. Поиск своего пути, собственного почерка в живописи – пожалуй, самое трудное. Даже после блестящего окончания Суриковского института.

Не так-то просто было ей, Дине Ельцевой, родившейся в 1965 году в семье художников-классицистов и занимавшейся монументальной живописью в мастерской Таира Салахова, вдруг начать работать совсем по-иному. Словно совсем по-новому она взглянула на мир. А началось всё вот с этой её деревни и со всё возрастающей в сердце любви к родной земле, к природе, к русской глубинке. К этой вот бревенчатой ароматной избе, которую её родители купили когда-то под Тверью.

…Не спится Дине. Она встаёт и, сунув у порога босые ноги в тёплые валенки, накинув на стройную девичью фигурку полушубок, а на голову – цветастую шаль, тихо выходит в холодные гулкие сени. Стукнув засовом, со скрипом открывает дверь. Снаружи, на высоком крыльце, сразу охватывает тишиной, ядрёным морозцем, ароматом свежего снега. Улыбка невольно озаряет её чернобровое нежное лицо. Вокруг в лунном сиянии раскинулась её любимая деревня Осиновец. Там и сям купы деревьев волшебно колышут ажурные тени. Избы с нахлобученными, как белые шапки, крышами словно разбежались по сторонам. А иные устремились к деревенскому пруду. Там сине блестит лёд, исчёрканный озорными коньками мальчишек. Темнеют у берега незамёрзшие проруби, в которых бабы постоянно полощут стираное бельё, в центре – лунки добытчиков-рыбаков. А вдали, на холме, венчая прекрасный белый простор, царят золочёные купола Божьего храма. И свет от них, освещённых луной, словно бы озаряет благостью всю округу. Так и хочется вздохнуть глубоко-глубоко: «Хорошо-то как, Господи». И вспомнился Чехов, его чудо-рассказ «Ванька», который она, отличница в школе, учила наизусть: «Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с её белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб.

Деревья, посеребрённые инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звёздами…»

Дина поправляет на голове цветастую шаль. Как же славно, что из своей московской квартиры в Подлипках она приехала сюда. Да ещё и зимой, на Рождество! Летом это совсем другое дело. Летом она бывает здесь часто. Подолгу живёт весной и осенью. И на Медовый Спас, и на Яблочный. А вот на Новый год – редко. А именно зимой окрестные дали так голубы, так по-чеховски ясны. И кажется – любой звук, тем более уж колокольный звон, плывёт отсюда до самого Углича и Калязина. А то и дальше – по всему Золотому кольцу Руси. Да и главные православные праздники – Рождество, Крещение – приходятся как раз на январь-студенец. Скоро будут, конечно, гулянья, колядки, ночной крестный ход с хоругвями и пением. Дина напечёт у себя пирогов с капустой и сама пойдёт к соседям пить чай с вареньем из… – представляете? – огурцов. И есть местные знаменитые мочёные яблочки.