В связи с этим наместник был обязан подчиниться и не назначать в экспедицию наиболее опытных, внушавших доверие кавказским войскам командиров. Кроме того, желая сделать приятное многим влиятельным особам при дворе, граф М. С. Воронцов не хотел противиться приезду из Петербурга для участия в экспедиции значительного числа именитой молодежи, привлеченной его громким именем, которому благоволил император.
Среди искателей воинской славы было много аристократов, и людей влиятельных, их родственников – князь Ф. И. Паскевич, сын фельдмаршала, граф А. С. Строганов, князь А. Голицын, князь Эмилий Витгенштейн, барон Николаи, князь А. И. Гагарин, князь М. А. Дондуков-Корсаков, князь с. И. Васильчиков, князь Яшвиль, граф Чапский, барон Врангель, князь М. Лобанов-Ростовский, князь Трубецкой, С. М. Воронцов, сын главнокомандующего и многие другие.
Аристократ М. С. Воронцов не упускал случая проявить сословную солидарность и оказать услугу представителям аристократических фамилий, помочь им сделать карьеру и тем самым расположить к себе мнение света и придворных кругов, косвенным образом укрепляя свои позиции в обществе, а в отдаленном намерении, на всякий случай, получая себе защитников перед императором. Наконец он следовал традиции и предпринимал то, чему сам был участник в молодости при князе П. Д. Цицианове.
Будучи свидетелем и участником происходящего, Н. П. Беклемишев писал: «Громкая слава и высокое положение графа М.С., заманчивость блестящих подвигов и самый характер Кавказской войны всех увлекали. К числу многих представителей самого цвета русского дворянства, собравшихся под знамена графа М.С., присоединился принц Александр Гессен-Дармстатский»[206].
Им всем казалось, что прежняя европейская слава графа М. С. Воронцова, победителя Наполеона в битве при Краоне, превратит их поход в горы, если не в занимательное приключение, то, во всяком случае, обеспечит наградами и славой, укрепит их положение, по возвращении, при дворе они предстанут героями.
Желание нравиться Петербургу и недостаточное знание истинной сути Кавказа привели М. С. Воронцова к непростительным ошибкам при организации сборов к походу в горы. Так, при нем была составлена многочисленная свита из разного рода людей, военных и гражданских, привлеченными разными видами своему будущему. К ним присовокуплен был штаб самого главнокомандующего с походной канцелярией. Одновременно М. С. Воронцов сохранил свиту и штаб своего предшественника генерала А. И. Нейдгардта, вероятно рассчитывая получать от этих людей дельные советы при определенных обстоятельствах, буде в них потребность. Еще ему хотелось своим вниманием к ним загладить негативное впечатление, произведенное отставкой их начальника и свою косвенную к ней причастность.
Все это скопление людей в соединении еще со штабом, адъютантами и ординарцами генерала А. Н. Лидерса, «составляло весьма значительную, небывалую на Кавказе по размерам группу лиц штабов и свиты, требовавшую значительное число вьючных лошадей, что увеличивало обоз, затрудняло его продовольствие и усложняло его прикрытие, в ущерб подвижности, проходимости и боеспособности отряда»[207].
Непростительным было соединение кавказских батальонов с полками 5-го пехотного корпуса, частями различных казачьих полков и кавказскими милициями, что, нарушая постоянную организацию частей, повело к полной разнородности состава отряда. Все это не только свидетельствовало о явном просчете главного командования, но и «подало повод острословам к шутливому наименованию отряда – “армией Ксеркса”»[208]. В этой шутке, запущенной в ход острыми на язык кавказскими старожилами, заключался и саркастический намек на исход ксерксова воинства в войне с греками.
М. С. Воронцов полагал, как то мыслилось и в Петербурге, что многочисленность отряда также должна была внушить горцам мысль о всемогуществе российского императора, воочию продемонстрировать его силу, который, если того потребуют обстоятельства, может заполонить горы и леса Кавказа своим воинством, не оставляя шансов непокорным.
В Петербурге до самозабвения увлеклись идеей захвата резиденции имама, чтобы окончательно сломить Кавказ и заставить его покориться. В основе такого расчета лежала мысль, может быть, правильная по отношению к Европе, но совершенно ложная для Кавказа – захватом столицы противника разом решить исход противостояния[209].
Не понимая условий и нравов Кавказа, в Петербурге преувеличивали значение роли резиденции Шамиля. Как свидетельствовал опытный кавказец К. К. Бенкендорф: «В этой стране не существует такого центрального пункта, занятие которого решило бы ее завоевание. Кавказские племена лишь в весьма ничтожной степени находятся в зависимости друг от друга и в политическом, и в материальном отношении. В настоящее время их связывает только власть Шамиля, и его авторитет господствует только там, где он находится лично, не привязываясь, однако, к одному месту более чем к другому»[210].
Однако, приняв на себя обязательства перед императором выполнить его наказ и предпринять все запланированные меры повредить Шамилю, М. С. Воронцов, даже поняв к концу мая 1845 г. всю неподъемность возложенной на себя ноши, не разрешил себе открыто об этом сказать Николаю I, поскольку ожидания победы и славы, прежде всего для государя, продолжали витать при дворе и в светских салонах. М. С. Воронцов решил довериться Божьей воле и непременно исполнить свой долг: вдруг вывезет!
Вся экспедиция в горы была составлена из нескольких последовательных или одновременных операций и этапов, охватывая территории Чечни и Дагестана. По мнению М. М. Блиева: «Даргинская экспедиция предполагала не только наступление на резиденцию имама, но и имела более широкий фронт действий, направленных на ликвидацию имамата как государственности Шамиля»[211].
Для отвлечения внимания горцев от действий главных сил часть войск была выдвинута по следующим направлениям: Самурский отряд под командованием генерал-майора князя М. З. Аргутинского проводил операцию против неприятельских сил Южного и Центрального Дагестана, прикрывая южный фланг главного отряда; Лезгинский отряд, под командою генерал-лейтенанта Г. Е. Шварца, наблюдал за лезгинскими обществами, находясь в постоянном контакте с Самурским отрядом. Владикавказский комендант генерал-майор Нестеров наблюдал за горскими обществами на северо-западе от главных сил. Наконец, начальник Левого фланга Кавказской линии генерал-майор Р. К. Фрейтаг, «соображаясь с обстоятельствами», должен был отвлекать чеченцев от района действия войск главного отряда[212].
В походе на Дарго было определено участвовать Чеченскому отряду под командованием генерал-майора А. Н. Лидерса и Дагестанскому отряду под командованием генерал-лейтенанта князя В. О. Бебутова. Официальной датой начала похода на Дарго считается 31 мая, а завершающей – 20 июля 1845 г.
Перед началом выступления в горы, после общего молебна, граф М. С. Воронцов здоровался со всеми войсками, и все отвечали радостными кликами. Поход в горы начался легко и весело и почти без столкновений с горцами. Петербургская молодежь предавалась веселости и самым блистательным надеждам. По свидетельству Э. С. Андреевского, бывшего среди них: «Князь Барятинский, князь Паскевич, флигель-адъютант Бенкендорф, князь Витгенштейн и многие другие вели жизнь беззаботную, собирались часто и веселились, как в столице. <…> Щербинин и Николай были весьма веселы; <…> Веселость характера первого из них разливалась на и других. После обеда он всегда находил средства забавить гостей какою-нибудь фарсою и, между прочим, танцевал несколько раз лезгинку с графом Гейденом и бароном Минквицем, которая надолго остается в памяти каждого. Нельзя себе представить что-нибудь более комическое»[213].
