Шикарная светлая палата. Дорогое оборудование. Мягкая белая постель с электрическим пультом управления. Девушка, задремавшая в кресле. Наручники на обеих руках, которыми я прикован к кровати.

Так, стоп. Не наручники. Магические блокираторы. И не девушка, а Василиса!

— Васька… — тихо позвал я Корсакову, и та мгновенно распахнула глаза.

— Ох! — выдохнула девушка, подскочив на ноги и в один шаг подойдя ко мне.

Василиса смотрела на меня такими огромными, испуганными глазами, словно я остался калекой. Ну, или в крайнем случае уродом.

— Как ты? — тихо спросила девушка, касаясь моей ладони.

Я посмотрел на наши руки и переплел пальцы. Сжал и разжал кулак на второй руке. Пошевелил ногами.

Все вроде бы на месте и даже работает, как положено.

— Ты почему смотришь на меня с таким ужасом, словно мне с лица кожу сняли? — спросил я, готовясь к худшему.

Что ж, худшее наступило. Корсакова моргнула один раз, другой, затем словно сделала предупреждающий выстрел в воздух — всхлипнула — и разрыдалась.

— Я испугалась, дурак! — заявила она. — Я так за тебя испугалась!

Девушка закрыла лицо руками, а я подумал, что вместо страстного поцелуя «слава богу, ты выжил» мне достался водоразлив.

Есть в этом мире справедливость вообще, а?

Дверь в палату с грохотом распахнулась.

— О, а вот и наша спящая красавица проснулась! — радостно скалясь, произнес Лютый.

Василиса, уже немного взявшая себя в руки, уставилась на силовика, явившегося в неизменной байкерской куртке поверх комуфляжной футболки, в некотором ужасе.

— Ты как? Руки-ноги целы? — с подозрительной заботой спросил мужчина, игнорируя Корсакову.

Вместо ответа я демонстративно звякнул цепями.

— Какое безобразие! — возмутился Лютый и, высунувшись в дверной проем, рявкнул: — Пациента отстегните, мне его забрать надо!

Молчавшая до этого Василиса ожила.

— Куда вы собрались его забирать? — требовательно спросила она. — Вы хоть знаете, что произошло?

Рядом с Лютым возмущение Корсаковой выглядело как боевой писк новорожденного котенка. Очень мило, но совершенно бесполезно.

— Ух, бойкая девчонка! — восхитился силовик.

— И бойкая, и моя, — спокойно произнес я.

Василиса вспыхнула, то ли от смущения, то ли от возмущения, но в этот момент в палату неуверенно заглянул медбрат.

— Ключи принес? — строго спросил Лютый.

Парень кивнул.

— Ну чего мнешься тогда? Отпирай! — скомандовал мужчина.

И пока медбрат возился с моими браслетами, Лютый уже без всякой веселой придури посмотрел на Корсакову и спокойно произнес:

— Я знаю, что произошло, красавица, — объявил он. — Но это не отменяет того, что случившееся требует разбирательства.

— Но это же несправедливо! — воскликнула девушка.

— Вряд ли Игорь Сергеевич явился бы лично сопровождать меня в места не столь отдаленные, — я сел на кровати и потер запястья. — Я напишу тебе, как освобожусь.

Василиса снова усиленно заморгала, готовясь заплакать, так что пришлось начать раздавать обещания авансом:

— Все будет хорошо.

— Обещаешь? — с трудом сдерживая рвущийся наружу всхлип, спросила Василиса.

— Обещаю, — спокойно ответил я.

Корсакова кивнула, порывисто обняла меня, обдав ароматом своих легких, сладких духов и, демонстративно не глядя на Лютого, вышла из палаты.

— Девчонка огонь, — проговорил силовик, проводив Василису взглядом.

— Игорь Сергеевич, побойтесь бога. Она вам в дочки годится.

— Старый конь борозды не портит! — хохотнул Лютый.

Я выразительно посмотрел на мужчину, намекая на вторую часть пословицы.

— Так, ты давай тут, не ерничай, — посерьезнел силовик. — Собирайся, едем на беседу к высшему руководству.

— Высшему? — удивился я и уточнил: — Это насколько же оно высшее?

— Максимально, — усмехнулся Лютый. — Выше только господь Бог, и то его никто никогда вживую не видел.

Ну, зашибись беседа намечается.

Кремль, императорские покои

Некоторые думают, что чем выше семья по сословию, тем меньше там простого человеческого. Ну, вроде как дети аристократов не катаются по полу, капризничая, а шаркают ножкой и говорят: «папенька, я не согласен с твоей позицией по данному вопросу покупки новых игрушек». Или высокородные матери сдают своих детей на попечение нянек с мыслью: «так, по плану я родила наследника и двух запасных сыновей, теперь можно и по магазинам».

Но это, конечно же, не так. Отношения внутри семьи не зависят от положения в пищевой цепочке или размера счета в банке. Отношения зависят только от одного — от людей.

Поэтому, когда в покои, где Иван Романов мирно чаевничал с матушкой-императрицей, ворвался Его Величество, цесаревич, разумеется, не слишком обрадовался. Но точно не удивился.

— Я тебя выпорю! — пинком закрыв за собой дверь, заявил император.

— Дима? — округлила глаза его супруга.

Императрица была красивой женщиной, которую не испортили ни трое родов, ни тяжелый характер мужа, ни нервная работа. К семейным скандалам, случавшимся за закрытыми дверьми в покоях правящей семьи, она была вполне привычна. И, как настоящая женщина, умела сгладить любой конфликт отцов и детей. Ну или если не сгладить, то хотя бы смягчить.

— Выпорю так, что неделю лекции стоя слушать будешь! — продолжал гневаться Его Величество, подходя к продолжавшему спокойно попивать чаек сыну.

— Дима, — императрица коснулась руки мужа, желая успокоить его. — Что случилось?

— Что случилось? Что случилось⁈ Безмозглый сын у нас с тобой случился, Оленька! Я ему все светила науки в репетиторы согнал, а надо было ремня давать на регулярной основе!

Ольга Анатольевна вздохнула, взяла чистую чашку и принялась наливать в нее порцию чая на супруга. У правящей семьи Романовых было три негласных правила. Первое — сор из избы не выносится ни при каких условиях. Второе — за едой никто не работает и не утыкается в телефоны и бумажки. И третье — спать разругавшимися никто не расходится. Хоть до трех ночи скандальте, но пока не примиритесь — никто до подушки не дойдет.

Эти простые правила привнесла в жизнь Дмитрия Алексеевича именно Ольга Анатольевна. И если после свадьбы молодому тогда еще цесаревичу они казались идиотскими, то с годами он осознал всю мудрость собственной супруги.

А потому, когда Ольга поставила перед ним чашку из костяного фарфора из своего любимого чайного сервиза, Его Величество скрипнул зубами и уселся чаевничать с семьей.

— Итак, мальчики, что случилось? — миролюбивым тоном поинтересовалась императрица.

— В Ивана стреляли, — сухо бросил Его Величество.

— Отец, — Иван укоризненно посмотрел на Дмитрия Романова, а потом они оба — на императрицу.

Ольга побледнела, но от обморока воздержалась.

— Ну что ты, что ты, — нахмурился император. — Видишь же — сидит живой и целехонький твой сынуля.

— И твой тоже, — парировала женщина.

А затем повернулась к сыну и, строго посмотрев на него, спросила:

— Иван?

Цесаревич пожал плечами:

— Стреляли, — не стал отпираться он.

— И почему я узнаю об этом так, как узнаю? — поинтересовался император.

— Потому что я вполне в состоянии с этим разобраться, — пожал плечами Иван.

— Да мне плевать, в каком ты состоянии! — снова завелся император. — Ты — наследник! Ты не можешь так легкомысленно относиться к подобным происшествиям! Наследуемость власти — основа стабильности в стране. Нет сюрпризов, как в этих идиотских демократиях: левые победят на выборах или праве? Воюем или миримся? Нет, монархия основана на предсказуемости политики. Только в понятных и прогнозируемых условиях может развиваться и промышленность, и предпринимательство. А какая, к чертовой матери, может быть предсказуемость, когда в наследника стреляют⁈

— Половина истории семьи Романовых состоит из попыток покушений, — возразил цесаревич. — Я уже достаточно взрослый, чтобы решать такие вопросы самостоятельно, — процедил Иван, у которого тоже начали бурлить романовские гены.