Он начал разъяряться от моей неприступности и повышать ставки ухаживаний и терять надежду и интерес. Я понимала, что уже должна была остаться с ним в отеле. Я ожидала, что это будет шикарный небоскреб и номер-люкс, украшенный лебедями из полотенец с видом на всю Москву. Когда он вез меня на машине по ночной столице, я рисовала в воображении красные помпезные коридоры и как лифт поднимает нас ввысь от земли, в самое желанное место, как я сниму свое длинное черное платье, а он будет восторгаться мной. Но он привез меня в занюханную одноэтажную гостиницу в Текстильщиках с почасовыми номерами. В известных гостиницах его могли узнать, он часто появлялся там на бизнес-мероприятиях, и его связь с девушкой, которой только недавно исполнилось восемнадцать, могла сыграть против него на бракоразводном процессе. Сначала это объяснение показалось мне убедительным, но пьяные крики из соседних номеров, сальные взгляды мужиков, приобнимающих вульгарных проституток и его долгая пауза в душе заставили меня просто убежать. Я выбежала на улицу и сразу поймала попутку. На этот раз он не стал меня догонять.
Когда я вернулась в свою комнату и рухнула на кровать, я ругала себя за то, что сбежала. Гостиница уже не казалась мне чем-то противным, и его версия о приватности все больше убеждала меня. Я открыла окно и посмотрела на унылый район зябкого хмурого осеннего утра. Я высунулась в окно всем телом и закурила, осторожно оглядываясь, чтобы дым не ввалился в квартиру. Я трогала себя за плечи и грудь и нравилась себе в этом ресторанном черном платье, которое с меня так и не сняли. Я ждала звонка и уже поклялась себе отдаться ему где угодно, бороться за него и выйти за него замуж. Но он мне не позвонил. А когда я перезвонила ему сама, он мне уже не отвечал и просто сбрасывал, как навязчивый спам. Мой жених меня не дождался.
ГЛАВА 4
Я снова начала ездить в университет с отцом, все еще осматривая парковку, нет ли моего «Гелендвагена». Его не было. Странно, что я совсем на него не обижалась, а обижалась на себя и на родителей. Я его оправдывала: конечно, он же не должен был бегать за мной. Он просто хотел со мной переспать и дарил мне подарки. Или обижалась. Мне было просто хреново, и я какое-то время названивала ему, потом даже названивала с других номеров.
Я сказала родителям и подругам, что бросила его, потому что он мне надоел. Мой статус был и так уже повышен, но он оставил во мне ужасный след: моя девственность стала валютой и предметом моего нарциссизма, а мои сексуальные фантазии закреплялись в своей обезличенности. Девушка в шикарном платье оказалась брошенной и нецелованной возле дешевой почасовой гостиницы в утреннем часу. И я решила навсегда закрыть страницу несостоявшейся невесты и стала «своей девчонкой», простой, дружелюбной, хорошей, легкой. Я переодела каблуки на спортивные кеды, а платье – на худи. Я начала носить стоковый спортшик и общаться с простыми девчонками и пацанами, все еще пользуясь уважением у местных «супердевушек».
Всплеск гормонов, повальное увлечение массовой культурой, никотиновая зависимость втайне от родителей, любовь к кино и травке: так начались для меня мои двухтысячные. На меня обратил внимание Глеб, пятикурсник, за которым бегали все девушки из общежития. Глеб был звездой спортивной сборной университета, неплохо учился, ездил на БМВ и был сыном небедных родителей. То, что я заслужила его внимание, вернуло мне самооценку. И мы начали встречаться. Я рефлексировала, когда с ним переспать, так как мой вирус нарциссизма продолжал меня инфицировать. Но мои двухтысячные были такими яркими, что я стала более здоровой. Моими учителями продолжали быть мои первые разы: первая поездка с одногруппниками в Питер, первое путешествие с подругой в Испанию, первый оупен-эир, первые галлюцинации, первый оральный секс в библиотеке, первые бессонные сорок восемь часов подряд.
Мой третий круг мандалы получился очень ровным, ровнее остальных. Ни одной пунктирной линии. Я разукрасила его красным и зеленым, но между узорами я нарисовала черные змеи. Если бы я не нарисовала им головы, все это походило бы на славянский орнамент, но змеи, обвивающие каждую линию, говорили об одном: именно в этом кругу меня ждало самое страшное событие в моей жизни. Я так хотела закончить мандалу именно в ту сессию, я бы не справилась, если бы мне предстояло доработать ее дома. Я углубилась в воспоминания, и рука сама рисовала в свободном потоке, но предстояла черная полоса, и, перед тем как заставить себя вспомнить ее, меня вытолкнуло обратно в кабинет. Мое лицо исказилось в ужасе, и я боязливо посмотрела на Софию, спрашивая у нее разрешения рисовать дальше. Меня пугало время, а вдруг оно закончится прямо сейчас, на полуслове, как в мультике «Доктор Кац»? Но София кивнула мне в одобрительной улыбке. Прошло всего двадцать минут, а я ей уже так много рассказала, и так много нарисовала, и у меня еще было много времени рисовать дальше.
Даже хорошо, что я снова вернулась в состояние осознанного «здесь и сейчас». Ведь в потоке я могла увлечься и не заметить, как проболталась о том, что я совершила убийство. Я не прокололась нигде, и было бы глупо выдать себя на исповеди психоанализа. Я отвела глаза от Софии на бумагу и продолжила заканчивать свой самый страшный, самый разрушающий, самый кровавый и роковой третий круг.
Я помню тот день, когда я поняла, что с папой что-то не так. Я допоздна гуляла с Глебом и вернулась домой. Отец был замкнут, сосредоточен на чем-то своем, отстранен. Я не могу точно передать все детали, но его мимика и энергетика были совсем иными, и мне стало не по себе. Я испугалась за отца: что с ним? Но я чувствовала, что он был здоров, скорее что-то внутри терзало его, чего с ним не происходило никогда прежде или он не показывал. Вообще, мой папа был довольно предсказуем, и его мужская последовательность, где-то занудство являлись для меня, как столпом опоры, вокруг которого я эмоционально кружилась. Меня заносило в свои переживания, но я понимала, что отец всегда заземлит меня, простит мне всю дурь и научит, как правильно. Я тогда хотела, чтобы и мой будущий муж обладал тем же свойством: предоставлял мне стабильность своей предсказуемостью. Поэтому такие резкие перемены не могли меня не напугать, но я постаралась не придавать этому внимания.
На следующий день, когда мы ехали вместе в университет, всю дорогу он молчал и смотрел напряженно вдаль, как-то неестественно щурился и противно отстраненно кивал, когда я специально начинала много разговаривать, чтобы услышать привычного папу, чтобы перестать бояться. А обратно домой он меня не повез, сказав, что задерживается. И домой пришел очень поздно.
Он стал регулярно поздно приходить с работы. Начал разить странным парфюмом. Стал каким-то виноватым и грустным рядом с мамой и начал словно избегать ее, а со мной вдруг стал добрее, растеряннее, вежливее. Постоянно где-то пропадал и раздражался, когда я звонила ему на мобильный.
Еще какое-то время спустя в наш дом пришли скандалы. Они с мамой начали ругаться, и папа стал огрызаться на маму, сильно повышать голос, а глаза его становились демоническими. Я спросила маму, все ли у них в порядке, а она вдруг закурила, посмотрела в окно и пожала плечами. Мне стало совсем не по себе, и появилось такое же чувство жуткой, не поддающейся неизбежности, когда в дом приходит внезапная четвертая стадия рака, как это давно случилось с моей бабушкой. Неужели что-то оборвалось в отношениях родителей? Ведь ссоры, разводы и прочая хрень – это то, что случается с другими семьями, но никак не с нашей! Мои родители связаны самыми прочными узами, а отец… отец совершенно из другого сказочного мира. Он был строгий, но мог и пошутить. Он был сухой, но заботливый, словно бы всю свою нежность оставлял для конкретных дел. Совсем небогатый, но не оттого, что лох или слабый, а просто потому, что предельно честный. Поэтому все мои обиды на его несостоятельность были напыщенными, но не глубокими, и просыпающаяся стерва внутри меня быстро гасла: с моим первым мужчиной я так и не переспала, и я все же стала своей девчонкой, отложив олигарха на неопределенное потом. Папа был моим суперэго, и если что-то останавливало меня от ухода во все тяжкие, так это строгая правильность. Что с ним? Разве может он вдруг кричать на маму и вести себя, как какой-то ублюдок из мерзких сериалов?
