Первым посетителем моей картинной «недогалереи» стал… немецкий посол. Сам Фридрих Пурталес. Тот самый дипломат, который вручит нашему министру иностранных дел ноту о начале войны с Германией, после чего отойдет к окну и заплачет.

Мне же Фридрих плаксой не показался. Стройный, подтянутый, можно сказать, красавчик. С очень аккуратными усиками – безо всех этих отечественных «мочалок» на лице.

Встречи со мной добивался аккуратно, не светился. Сначала с посыльным передал записку. Договорился о встрече. Приехал поздно, коляску оставил за углом, прошел пешочком «с черного хода».

– Я знаю, у вас есть некоторая договоренность с нашим общим другом – издалека, на хорошем русском, начал Пурталес. – Я бы хотел узнать о прогрессе в этом деле…

Немцам приспичило. Англичане подняли скандал из-за «Дредноута», в Европе все напряглись в ожидании войны. Друзьям-австриякам стало не так комфортно с анексией Боснии – а ну как британцы впишутся? В такой ситуации стал особенно важен нейтралитет России в Балканском вопросе.

– Ни слова больше… – я подал Пурталесу копии писем сербского посла, что мне на днях вручил Зубатов. – Ознакомьтесь!

Фридрих отошел к светильнику, быстро прочитал бумаги. Лицо его посветлело.

– Да, это решение проблемы! Что вы планируете с ними делать?

«Взрывать бомбу» в России я не хотел. После скандала с министром финансов вторая склока в верхах со своим участием мне была не нужна. Еще не хватало появления «антираспутинской» партии при дворе, которую, кстати, уже и так пытается активно склепать Феофан. С Дэмчи не удалось, начал подговаривать против меня вдовствующую императрицу. Благо та не отвалила в Данию, а задержалась в Питере.

– По некоторым причинам, публикация писем в прессе в России нежелательна. Было бы лучше, если это случилось бы в какой-нибудь нейтральной стране.

– Бельгия подойдет? – деловитым тоном поинтересовался немецкий посол, разглядывая «Ярмарку» Кустодиева. Да, картин в галерее прибавилось – особенно отечественных художников.

– Вполне.

– Тогда позвольте откланяться.

Все. Можно считать, что «черногорки» по второму кругу утоплены, можно двигаться дальше. Я тяжело вздохнул. Боже, как меня достали эти дворцовые дрязги, предательства, коллаборационизм! Царская семья, чем дальше, тем больше висела гирями на ногах, отвлекала, забирала такое ценное время. Я буквально кожей ощущал, как тикают часики истории. И скоро зазвенит очень громкий звонок будильника. Что же все-таки делать с Николаем?

Следующие два месяца я только и делал, что раздавал «лохтинские» деньги. Сначала Менделееву и Мантышеву на вторую экспериментальную колонну в Баку и на опыты по каучуку. Потом Вернадский выбил из меня средства на экспедицию в Джезказган. Кто-то из его учеников согласился отправиться по «степям». В общинах иоаннитов открывали стрелковые клубы – это тоже потребовало значительных расходов. А еще специальной «проповеди», которую пришлось даже напечатать в типографии «Слова» и разослать по всей стране. В ней я напоминал «пацифистам от христианства», что апостол Петр явился в Гефсиманский сад с мечом и даже отсек ухо рабу первосвященника. Да, Христос остановил его, но заповедь про «подставить щеку» – она про духовное прощение. А со злом надо бороться вполне материальным методами. Пулями там, можно шрапнелью… «Не мир я принес, но меч» – кто сказал? То-то.

Партия «небесников» также приняла на этот счет специальный декрет, и даже кто-то придумал слоган «Одна мишень – много призов».

Пришлось выделять деньги на серебряные кубки, а потом и вовсе народ загорелся всероссийским соревнованием. Благо я подкинул идею стрельбы по «летающим тарелочкам». А что? Стендовая стрельба уже была на Олимпиаде в Париже семь лет назад, построить будки на стрельбище и сделать простенький механизм выкидывания прессованных из битума тарелок – труда не составило. И все это под флагом предвыборной кампании. Хочешь в наши тиры и на наши стрельбища? Вступай в «Небесную Россию». Это нашло очень хороший отклик в душах многочисленных российских охотников. Численность партии перевалила за двести тысяч, что стало большим сюрпризом для властей и для «конкурентов». Милюков на последнем съезде хвастал, что кадетов в стране уже семьдесят тысяч – ну так мы меньше чем за год обошли в три раза.

Коалиционные переговоры сразу же ускорились, и мы приблизились к подписанию конкретных документов. Тут тоже пришлось потратиться. Напрямую взятки я, разумеется, главным октябристам и кадетам из ЦК не давал, но банкет за банкетом и прием за приемом шли исключительно за мой счет.

На фоне этого почти незамеченным прошел суд над Коковцовым и скандал с «черногорками». Последних уже выслали не просто от двора, а из страны – с запретом въезда. Ну как говорится, бабы с возу – кобыле легче.

Я и правда все больше и больше ощущал себя эдакой кобылой, впряженной в неподъемный воз.

Тащишь, тащишь, а толку нет. То Николай напивается и лыка не вяжет перед важной встречей с австрийским послом. То Аликс впадает в очередной мистический экстаз, ни на секунду не отпускает меня от себя, заставляет читать Библию и не просто Писание, а самую мрачную часть – Екклесиаста. Думаешь, удрал из Царского Села, отдохнуть бы – зовут в Зимний. Столыпину не нравится кандидатура Янжула. Тот «слишком независим». Начинает мотать нервы. Опять приходится убеждать, пугать, проталкивать. Круглое носи, квадратное катай, бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит.

Разве что ближе к сентябрю стало полегче с деньгами. Во-первых, еврейские банкиры просчитали наш рывок – передали через Полякова триста тысяч «пожертвований». Под благое дело отмены черты оседлости. Ну от обещал – никто не обнищал, правильно? Пообещал, как Дума соберется – сразу запустить законопроект в дело. Тут же зашевелились старообрядцы. Причем почему-то их женская часть. Несколько купчих-вдов из первой сотни собрали сто пятьдесят тысяч, торжественно вручили прямо в моем новом дворце. Не поленились приехать в Питер! Уж очень большое впечатление на них произвела женская фракция. Которая прямо сказать поредела. Елена в Сызрани, Лохтина так и вовсе покинула партию…

Спасло мое сладкоголосье. Про святых великомучениц, про право голоса для прекрасного пола. Где капитал – там всегда желание власти.

А идея выборов все больше и больше проникала в сознание масс.

Наконец, пришел перевод выигрыша Щекина в казино Монте-Карло – в пересчете больше трех миллионов золотых рублей. О нем написали все газеты – отечественные и европейские, в княжество тут же началось паломничество игроков со всего света. Георгий Спиридонович же сразу выбился в главные русские «тузы» – я щедро поделился с ним капиталом. Кроме денег – дал долю в «Военпроме» и «Распутин и сыновья». Варженевского поощрил процентом в ЦРБ.

Приближалась дата выборов, эсеры объявили бойкот, накал борьбы за Думу все нарастал и нарастал. В Охранном отделении тоже шла возня за пост начальника. И в этот ответственный момент заявляется капитан:

– Надо ехать в Сызрань! Срочно. Рабочие бастуют.

– Хватай мешки, вокзал отходит. Нет, давай-ка, Никодим Николаевич, распиши мне подробненько, что да как. С чего они бастуют?

Капитан только руками развел. Информацию из него как клещами тянул, что для Стольникова было весьма необычно. И только под конец всплыло, почему он так себя вел – он все передавал со слов Лены.

А Лена, столкнувшись с первым, так сказать, организованным выступлением пролетариата, запаниковала. И вместо того, чтобы приструнить горлопанов и договориться с лидерами, попыталась горлопанов задобрить, а лидеров изолировать. Но ввиду бездействия уездной полиции не вышло, так что лидеры только обозлились, а горлопаны почуяли слабину. Вот все и пошло по нарастающей, эдак они мне сроки пуска заводов сорвут.

– Так, Николаич, давай-ка зазря полошиться не будем. Первым делом отправим в Сызрань Илью с Андреем, потом отобьем телеграммы в Сызрань, кое за какие ниточки дернем, подготовимся и только тогда поедем.