А в сферах было интересно – сам губер, штатский генерал барон фон Траубенсберг, губернский предводитель дворянства князь Багратион-Давыдов, тот самый нефтяной магнат Александр Манташев. Он оказался вполне бодрым армянским дедушкой и с удовольствием рассказывал мне о своем родном городе – Тифлисе. А я ему, пока шли необязательные выступления, успел ввернуть нечто полезное.

– Вот, слыхал я, в Москве есть инженер Шухов…

– Как же, – закивал Александр Иванович, – известный в Баку человек, много построил, знаю лично.

– Так вы, наверное, и про его колонну для выгонки керосина знаете?

– Конечно, но это же пробная установка, пользы от нее ноль…

– Так я вам скажу, я в Питере знаюсь с Дмитрием Ивановичем Менделеевым…

Манташев поднял брови и изобразил крайнюю заинтересованность.

– …Так он считает, что эта колонна – будущее нефтепереработки.

– Хм… Но куда деть столько бензина?

– Автомобили, Александр Иванович, автомобили. И аэропланы, верьте моему слову.

Манташев посмотрел на меня в раздумьях.

– Ежели сомневаетесь, давайте соорудим кумпанство. Я денег дам, а за вами постройка колонны.

– Даже так? Вы входите в предприятия?

– На то имею разрешение от самого его величества, – приврал я. Но это подействовало. На Востоке чинопочитание – в крови.

– Раз так, то я готов. Свяжусь с Шуховым. Бумаги пришлю вам в столицу.

– Стройте сразу две колонны – по разным проектам. Посмотрим, какая удачнее.

Озадачив магната, я прослушал молебен, с удовлетворением отметив, что крещусь в нужных местах почти автоматически. Важно покивал речам представителя дома Ротшильдов, на чьи деньги и построен нефтепровод. Похлопал губернатору, перерезавшему ленточку. И отправился на торжественный обед – ну в самом деле, как в Грузии без застолья?

Посидели, закусили и выпили мы настолько хорошо, что на обратном пути губернатор пригласил меня в свою коляску, и поехал я обратно в Тифлис со всем шиком, даже в сопровождении четырех казаков конвоя.

Дорожный разговор неизбежно коснулся недавних событий на Эриванской площади, и барон, хоть и наступал на горло своей песне, но в конце концов не удержался:

– А ведь мы этих смутьянов изловили!

– Поздравляю, Павел Александрович! И как же такое удалось?

– Представьте себе, эти мерзавцы имели доступ в Физическую обсерваторию и ничего лучшего не придумали, как хранить там матрац с бомбами!

– Э-э-э… бомбы? В матраце? Зачем?

– А зачем они вообще бунтуют, дражайший Григорий Ефимович? Ну я еще понимаю, мастеровые, у них жизнь не сахар. Но ведь эти все социалисты – через одного из приличных семей! – и барон тихо добавил, наклонившись к моему уху: – Даже князья есть!

Я сокрушенно покачал головой – экое падение нравов!

– А как обнаружили-то?

– Пока не было ночных наблюдений, все экспроприаторам сходило с рук, а давеча, после проведения обсерваций решил сотрудник под утро подремать. А в матрасе бомбы, ха-ха-ха!

Я отзеркаливал губернатора и радовался вместе с ним. А он продолжал: прибывшие полиция и жандармы немедленно опросили всех, до кого смогли дотянуться, и установили, кто принес матрас. Ну а дальше дело техники – облавы, обыски, допросы… И разумеется, по личному указанию губернатора.

– Главарей взяли, но вот денег пока не нашли, – посетовал Траубенсберг.

– Ништо, Павел Александрович! Вы человек распорядительный, управитесь, сыщутся деньги. Я буду в Царском Селе, непременно расскажу государю про такую удачу.

Барон даже засветился изнутри. Так мы и ехали, за разговором о процветании губернии, причиной чего являлся не кто иной, как мой визави, и расстались в городе совершеннейшими друзьями.

Еще два дня ушло на борьбу с грузинским гостеприимством – я был зван отобедать к Манташеву в особняк на Паскевича, а следом к губернатору. Чуть не помер от обжорства, но приложил все усилия для того, чтобы обаять последнего.

Так что на поезд меня провожал сам губернатор, а мой багаж – чемодан, набитый деньгами, – сдавал его адъютант.

Тифлисские деньги жгли карман. Их нужно было срочно вывозить в Европу и там отмывать. Но быстро выехать не получилось – по приезде в Питер меня ждало внезапное знакомство с семьей. Стоило только с помощью Евстолия пробиться через шумную толпу паломников, покупателей настолок и появиться во дворе общинного дома, как на грудь бросилась пожилая, растрепанная женщина. Пахло от нее застарелым потом и почему-то пирогами.

– Гришенька, отец наш родной! Свиделись наконец!

– Я, отче, говорил ей сидеть тишком дома, – Распопов наклонился к моему уху. – Не послушала Прасковья!

Я понял, что в столицу приехала семья. В полном составе. И с этим надо срочно что-то делать.

– А как сидеть тишком?! – заголосила жена, услышав слова шурина. – Приставы церковные ходють и ходють, на допросы зовут. Дело на тебя завели, Гришенька. О хлыстовстве. Меня допрашивали, соседей…

Я выругался про себя. Феофан попер в атаку. Небось еще и митрополита привлек. Ладно, это пока ждет, а что делать с женой и тремя детьми? Две девочки и паренек лет двенадцати в сапожках стояли рядом, с удивлением разглядывая все происходящее.

– Ну хорошо, что не в скопцы записали… – я подмигнул жене, вокруг все засмеялись.

– А вы что же… Не обнимаете отца родного? – Мне пришлось самому подойти к детям, которые уже явно подзабыли папашку, и сесть на корточки. Только после этого одна девочка и пацан, колясь о бороду, обняли меня, а самая мелкая так и продолжал дичиться, кинулась к матери, вцепилась в подол.

– Уже годик как тебя не видели, Гришенька, – вздохнула Прасковья. – Поперву в Казань ты ушел, на моленье. А потом и вовсе в столицу подался. Отвыкли.

– Про тебя, Прасковья, и про деток я не забывал… – я оторвал от себя детей, встал. – Вспомоществование слал, молился. А нынче и вовсе поведу вас к царю.

– Как к царю?! – жена попятилась, окружающие пооткрывали рты.

Во время моего южного вояжа от Аликс регулярно приходили телеграммы, а в Тифлисе я даже получил с оказией письмо. Императорская семья скучала, звала меня обратно в Питер. Я был в курсе всех новостей – как ищут и собеседуют будущих начальников дворцовой полиции, как идут переговоры с англичанами о включении в тройственный союз. Ну и мелких событий – до фига. Кто чем болел, как Николай «тестировал» форму нижних чинов армии – вот прямо переоделся в гимнастерку, нацепил скатку с шинелью, фуражку… Мне даже была прислана фотография этого «чуда в перьях». Я показал ее Аронову с Распоповым. Отдельно Дрюне и Лионидзе. Нет, никто не купился на пиар царя. Ни крестьянство, ни городские…

– Тьфу, театра беспардонная, – откликнулся шурин, блестя фиксой.

– Дешево покупает… – покачал головой Андрей. – Для малообразованных, может, и сойдет, да и то фальшиво…

Прасковья хотела сама переодеться и детей обрядить в праздничное платье. Оно у Распутиных было – благо деньги в Покровское я отсылал регулярно. И немалые.

– Не надо, – отмел я попытки жены украситься. – Едем в чем есть!

– В драном? К царю? – Парашка покачала головой.

– Не токмо в драном. Как дам отмашку, повалитесь все в ноги, прямо на паркету! – Я обвел взглядом детей. – И голосите! Плачьте погромче.

– О чем же плакать? – удивилась старшая из дочек. Варвара? А нет, кажется, Матрена.

Детей Распутина я помнил смутно. Кажется, у Гришки было семеро наследников, но четверо умерло.

– Изнищали. Нет жизни от волостных старост и приставов церковных… – я повернулся к супруге. – Повторишь царю и царице, что мне верещала! Про церковное дело, доносы, хлыстовство… Уразумела? Проси защиты и покровительства.

Царь любит театр? Мы устроим ему театр.

Получилось, как по-писаному. В Царском Селе нас мигом провели в палисандровую гостиную, и там очень удачно оказался великий князь Петр Николаевич с супругой и детьми.