Немного позже явилась акушерка, осмотрела меня и заявила, что у меня множество разрывов и нужно наложить швы. Это длилось мучительно долго, и я уже потеряла счет времени. Я очень сильно устала, роды отняли у меня все силы, но всё это уже не имело никакого значения.

Игорю уже сообщили о том, что у него родился здоровый сын. Я не могла видеть его лицо в этот момент, но думаю, что он был счастлив. В родильное отделение его, конечно, не пускали, чтобы не разводить антисанитарию, да и нечего мужчине делать в женском царстве. Он умудрился передать мне записку, в которой предложил назвать нашего сына Давидом, а также сообщал о том, что на дневном поезде уезжает домой за моей мамой.

С чувством выполненного долго и легкой улыбкой на устах я провалилась в глубокий сон.

Впервые я взяла своего малыша на руки только на вторые сутки моего пребывания в послеродовой палате. До этого его кормили сцеженным молоком других мамочек. Всех кормящих женщин заставляли вручную сцеживать лишнее молоко и относить медсестре, которая сливала всё в общую посудину, пастеризовала и разливала по бутылочкам. Готовые порции хранились в холодильнике, перед кормлением новорожденных молоко разогревали и кормили им всех, чьи мамы только разродились или по каким-то причинам не имеют молока.

Когда мне принесли его на первое кормление, я растерялась по неопытности, и соседки по палате подсказали мне, как правильно прикладывать ребенка к груди. Я с предельной осторожностью держала свое дитя и с необычайным трепетом разглядывала его.

– Мой маленький сладкий малыш! Ну и натерпелась же твоя мама в родах, – с моего лица не сходила счастливая улыбка. – Ты такой красивый! Я так тебя ждала. Ах, если бы ты знал, как мама тебя любит, – я с любовью смотрела на него и не могла наглядеться.

Он был мой, только мой и больше ничей. Я могла подарить ему всю свою любовь и ничего не ждать взамен, а он все равно любил бы меня как никто другой. Мой Давид был самым очаровательным малышом на свете, краснота на маленьком личике прошла и послеродовой отек спал. Мне так хотелось увидеть его полностью, взять его за ручку, но детей приносили туго спелёнатыми, как в коконах, и разворачивать их было нельзя. Я любовалась, как он с жадностью припал к груди и сладко причмокивал губками. От него исходил сладкий запах молока и детской присыпки. Мне хотелось крепко сжать его в своих объятиях и не отпускать, но я боялась сделать ему больно. Он был таким маленьким, таким нежным, что казался мне хрустальным. Я не хотела расставаться с ним ни на секунду, но кормление было строго по часам и ребенка приносили минут на тридцать, а потом сразу забирали в детское отделение.

Сложнее всего было свыкнуться с местными порядками. Всю мою одежду забрали еще перед родами, взамен всучили серую застиранную рубаху всю в прорехах, с вырезом до пупа и жуткий больничный халат, по виду будто в нем не одна бабка померла. Обувью нам служили дубовые тапки не по размеру, а нижнее бельё было под строжайшим запретом. Вместо трусов ежедневно выдавали ограниченное количество так называемых подкладных пелёнок, а на деле это были омерзительные коричневые тряпки, которым вернуть первоначальный белый цвет не помогало даже многократное кипячение. Это тряпьё следовало складывать в несколько слоёв и зажимать между ног или постоянно придерживать руками. Если они были заняты, то приходилось ходить семенящей походкой, чтобы не выронить окровавленные тряпки прямо на пол. Что касается личной гигиены, то с этим вообще полный ахтунг! Ни горячей воды, ни душа не было. В туалете один раз в день наполняли бак теплой водой, и мы вынуждены были подмываться прямо над унитазом, поливая себе из ковша. Для промывания ран в промежности, на полу возле унитаза стояла банка с раствором марганцовки. Об уединении во время водных процедур и справления нужды не могло быть и речи, так как замок на двери давно был сломан, да и тараканы не давали скучать.

Моё пребывание там несколько скрашивало общение с соседками по палате. Все делились опытом друг с другом, рассказывали, как справлялись со своими первенцами и помогали советами таким, как я.

На седьмой день нас с Давидом выписали. Я уже знала, что за нами приехали Игорь с мамой и привезли с собой вещи для ребенка. Они встретили нас с торжественными лицами, как и подобало случаю. Но я совсем не ожидала увидеть маму такой счастливой. Она принарядилась для такого случая, на ней был длинный осенний плащ цвета кофейного зерна, красивая легкая шаль на плечах и новые сапоги на невысоком каблучке. Но главным ее украшением была широкая искренняя улыбка. Мама казалась мне совершенно другим человеком, я впервые видела её такой. Она сразу же взяла Давида на руки и начала ворковать с ним.

– Это кто у нас тут такой красивый? Гляньте-ка на него, ишь серьёзный какой, бровки хмурит на бабушку. Да ты ж мой хороший, не узнал бабушку? Ну вот мы и встретились с тобой! Какой же ты у нас славный, – говорила она нараспев.

В её голосе слышались небывалая теплота и забота. Я даже не подозревала, что мама может быть такой мягкой и нежной с кем бы то ни было. Меня так растрогала эта картина, что я едва сдерживала слёзы от умиления.

– Мам, как это мило, что ты приехала нас встречать. Спасибо тебе!

– Так я же бабушка! Вон какой внук-то у меня! – с гордостью отозвалась мама.

Игорь стоял рядом и с интересом разглядывал нашего малыша, но на руки взять не пытался. Да мама ему и не отдала бы, она сама еще не нагляделась на своего внука.

– Мы сейчас поедем к моей сестре, там переждем до завтра, а оттуда отправимся домой. Билетов до нашего города на сегодня не было, – неловко оправдывался Игорь.

– Хорошо! – легко согласилась я.

– Как его здоровье? Что говорят врачи?

– Все хорошо! Малыш здоров.

Меня тронуло, что Игорь так беспокоился за сына. Меня это подкупило, и я подумала, что он будет хорошим отцом.

Дорога на поезде была не из легких, так как мы ехали в плацкартном вагоне. Я немного устала от шума и была благодарна маме, что все заботы о Давиде она взяла на себя. Через некоторое время Игорь попросил меня отойти с ним на пару минут.

– С мальцом все было хорошо? Как он после рождения? – несколько обеспокоенно начал он разговор.

В глазах читалась тревога.

– Да! Все хорошо, я же тебе уже говорила.

– Я должен был сказать тебе раньше, но никак не решался…

– Что сказать? – я была в недоумении и не понимала, что он пытается мне сказать.

– Знаешь… у меня есть один недуг, который я скрыл от тебя. Там в общем… тут такое дело, – Игорь волновался и с трудом подбирал слова. – Я с детства болен эпилепсией. Когда ты мне сказала, что ждешь ребенка, я боялся, что он родится с тем же заболеванием, что и я, – он вывалил на меня всё это и опустил глаза в пол, явно чувствуя облегчение, что наконец смог мне признаться и больше не нужно скрывать от меня страшную тайну, что тяготила его на протяжении всей беременности.

– О, как же так?! Почему ты молчал всё это время? Ты должен был сказать мне об этом раньше! Я бы… – не знаю, что хотела сказать, но осеклась на полуслове и просто потрясенно замолчала.

В голове проносился рой мыслей, но я как будто чувствовала себя обманутой, страх за ребенка парализовал все мышцы. Мне мало известно про эту болезнь, и это пугает еще больше.

– Я хотел, говорю же. Просто решил, что если ты узнаешь, то избавишься от него. Понимаешь? – он был подавлен.

– Да как же так? Я не знаю, что бы я сделала! Но я была бы предупреждена. Как ты мог такое скрыть от меня? – меня распирало от злости на него, и я готова была задушить его на месте.

– Слушай, Валерия, если после рождения все было хорошо, может, пронесло. Может, он не унаследовал от меня это.

Было непонятно, он пытается успокоить меня или самого себя. Во мне бушевала такая буря эмоций, что мне хотелось рвать и метать. Я вернулась на свое место и посмотрела на своего малыша. На руках моей мамы он выглядел таким умиротворенным и беззащитным. Единственное, что я сейчас отчетливо понимала, так это то, что теперь я должна быть во сто крат внимательнее к своему ребенку и ни на минуту не оставлять его одного. Как мать, должна уберечь его от всех бед! Но смогу ли я?..