Вернуться

257

Здесь я обращаюсь к системе образов стихотворения Цветаевой «Семеро, семеро…» (2: 61).

Вернуться

258

См., например, стихотворение «Наука Фомы» (2: 219–220).

Вернуться

259

В цикле «Стол» Цветаева называет свой письменный стол «строжайшим из зерцал» (2: 309), а «первым зеркалом» ей служит черная поверхность рояля в эссе «Мать и музыка» (5: 28).

Вернуться

260

Напомню, что ранее, в стихотворении «В Люксембургском саду», свойственная Цветаевой метафоричность мышления была препятствием для отношений товарищества.

Вернуться

261

Рильке в роли проводника в область смерти напоминает о Данте, однако он здесь – ведущий, а не ведомый. Хотя в «Попытке комнаты» Данте прямо не упоминается, возникает фонетически сходное имя – Данзас, когда Цветаева говорит, обращаясь к Рильке: «Вырастаешь как Данзас – / Сзади». Константин Данзас – друг Пушкина и секундант на его последней дуэли; подобно своим фонетическим близнецам, Данте и Дантесу, Данзас для Цветаевой – эмиссар смерти, хотя и «званый, избранный».

Вернуться

262

Briefwechsel: 114; Письма 1926 года: 91.

Вернуться

263

Briefwechsel: 239; Письма 1926 года: 198.

Вернуться

264

См. блестящее эссе Иосифа Бродского «Об одном стихотворении» (Сочинения Иосифа Бродского. Т. V. СПб.: Пушкинский Фонд, 1995. С. 142–187; далее: Бродский И. Об одном стихотворении) и заключительную главу книги: Hasty O. P. Tsvetaeva’s Orphic Journeys. P. 163–222.

Вернуться

265

С этим связано радикальное отличие «Новогоднего» от более ранних стихотворений, которые Цветаева адресовала своим умершим возлюбленным; там бесконечность казалась непреодолимой (см.: «Осыпались листья над Вашей могилой…»; 1: 212).

Вернуться

266

См. группу из трех стихотворений, написанных Цветаевой весной 1913 года: «Посвящаю эти строки…» (1: 176), «Идешь, на меня похожий…» (1: 177) и «Моим стихам, написанным так рано…» (1: 178). Можно привести много других примеров.

Вернуться

267

Бродский И. Об одном стихотворении. С. 164.

Вернуться

268

Там же. С. 152–153.

Вернуться

269

Эта образность заимствована из стихотворений Цветаевой «Нá тебе, ласковый мой, лохмотья…» (1: 401), «Эмигрант» (2: 163) и «Душа» (2: 163–164).

Вернуться

270

См. поразительное прочтение этой первой строки «Новогоднего» в эссе Бродского «Об одном стихотворении» (С. 148–153).

Вернуться

271

Дата наступления «нового года» (новой жизни) Рильке – 1927 год – в поэтическом смысле совершенна, поскольку «семь» – любимое число как самого Рильке, так и Цветаевой. Более того, дата написания «Новогоднего» – 7.2.27 – сама по себе составляет круг.

Вернуться

272

Фрактал – это математическая структура, составленная из нескольких частей, каждая из которых подобна всей фигуре целиком, и так до бесконечности; в идеале все деревья – фракталы. Этот образ решительно отличается от векторной символики образа дерева из более раннего стихотворения («В сновидящий час мой бессонный, совиный…»; 2: 17–18). Подробнее о символике дерева в поэзии Цветаевой см.: Ревзина О. Г. Деревья в поэтическом мире Цветаевой // Безмерная Цветаева: Опыт системного описания поэтического идиолекта. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2009. С. 45–55; Gillespie A. D. The Last Stump and the Forgotten Leaf: Images of Trees in Marina Tsvetaeva’s Poetry of Identity and Alienation // Festschrift for Barry Scherr / Ed. John Kopper and Michael Wachtel. Bloomington, IN: Slavica, 2015 (в печати).

Вернуться

273

Briefwechsel: 158; Письма 1926 года: 127.

Вернуться

274

Эти темы являются организующими началами поэтических шедевров Рильке, «Дуинезские элегии» и «Сонеты к Орфею», которые он послал Цветаевой при начале переписки. Общий анализ этих циклов см. в: Brodsky P. P. Rainer Maria Rilke. P. 138–163.

Вернуться

275

Письма 1926 года: 128, пер. З. А. Миркиной.

Вернуться

276

И Анна Тавис, и Ольга Питерс Хейсти интерпретируют «Элегию Марине Цветаевой-Эфрон» как «предостережение» Цветаевой, направленное против ее «собственнического инстинкта» по отношению к Рильке, а также как указание на его желание прекратить переписку; обе исследовательницы согласны в том, что Цветаева именно так восприняла «Marina Elegie». Не могу согласиться с такой интерпретацией. Мне кажется, что Рильке тут скорее искренне выражает свою жизненную мудрость и приобретенное за долгие годы умение оставаться спокойным, зная, какой ценой достается эта мудрость, и желая – практически на смертном одре – поделиться ими с Цветаевой, которая, как чувствуется по ее письмам, нуждается в утешении и поддержке. Цветаева, со своей стороны, с открытым сердцем принимает этот дар.

Вернуться

277

 Дословный перевод.

Вернуться

278

В ряде печатных источников приводится вариант «wie Lerchen», однако в автографе из письма Рильке к Цветаевой, зафиксирован вариант «wir Lerchen», см.: Письма 1926 года. С. 187.

Вернуться

279

Замечу кстати, что иногда Цветаева и сама использует образ цветка в аналогичном символическом смысле (в связи со своей фамилией) – факт, который не был отмечен в статьях, посвященных ее ономастической поэзии и сфокусированных прежде всего, на языковых играх поэта со своим именем и отчеством. В качестве примеров использования образа цветка см.: «Идешь, на меня похожий…» (1: 177), «Цветок к груди приколот…» (1: 246), «Поэма Конца» (3: 35). Всюду здесь цветок, символ поэзии, ассоциируется с кладбищем, кровью и болью.

Вернуться

280

Сублимация сексуальной любви – центральная тема в жизни и в творчестве Рильке: «Со временем Рильке выработал собственное представление об идеальной любви, gegenstandslose или besitzlose Liebe (беспредметная любовь или любовь без обладания). Это состояние, в котором любящий (чаще – любящая) столь силен и уверен в своей любви, что объект, конкретный человек, становится излишним. Любящий, так сказать, любит вовне, это эманация чистой энергии, любовь чистая, непереходная <…>. Конечно, есть мнение, что разрабатывая эту теорию, <…> <Рильке> создавал поэтическое и философское оправдание собственной неспособности в обычном смысле принимать любовь и отвечать взаимностью» (Brodsky P. P. Rainer Maria Rilke. P. 33).

Вернуться

281

В своих лирических стихотворениях Цветаева несколько раз при описании рая использует эпитет «круглый»; в другом месте «Новогоднего» она обращает внимание на сходство русского слова «рай» с первым именем Рильке (Райнер).

Вернуться

282

В эссе 1927 года «Твоя смерть» (5: 186–205), написанном вскоре после «Новогоднего», Цветаева также утверждает, что смерть Рильке объединяет все разрозненные человеческие смерти в единое целое и изгибает линейность времени, превращая его в бесконечный круг: «Многие в одной <могиле> и один во многих похоронен. Там, где сходятся твоя первая могила и последняя – на твоем собственном камне, – ряд смыкается в круг. Не только земля (жизнь), но и смерть кругла» (5: 186). Замечательный анализ эссе «Твоя смерть» см. в: Hasty O. P. «Your Death» – The Living Water of Cvetaeva’s Art // Russian Literature. 1983. № 13. P. 41–64. Хейсти показывает, что структурным принципом эссе служит симметрия противоположностей, где Рильке играет роль центральной оси, на которой все держится, и что эту структуру можно проследить на всех уровнях текста.

Вернуться

283

В письме к Цветаевой от 19 августа Рильке не без иронии уподобил ее и себя половинкам гнезда, в котором обитает «большая птица, хищная птица Духа» (Briefwechsel: 236; Письма 1926 года: 195).