Вернуться

367

Bethea D. M. «This Sex Which Is Not One» versus This Poet Which is «Less Than One»: Tsvetaeva, Brodsky, and Exilic Desire // Joseph Brodsky and the Creation of the Exile. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1994. P. 189. «Выбор Софи» – знаменитый роман американского писателя Уильяма Стайрона (1979), описывающий историю женщины, сумевшей выжить в Освенциме. Во время «селекции» Софи вынуждена сделать выбор, кого из двух ее детей оставят в живых, а кого сразу отправят в газовую камеру. Исследование Уте Сток о поэтической этике Цветаевой не касается этического мышления Цветаевой в связи с реальной жизнью; см. Stock U. The Ethics of the Poet: Marina Tsvetaeva’s Art in the Light of Conscience. Leeds: Maney Publishing for the Modern Humanities Research Association, 2005.

Вернуться

368

Мне очень близко наблюдение Кэтрин Чипела, что стихотворение «Две руки, легко опущенные…» следует читать не как «отказ от соучастия <…> но <…> как признание провала и кризиса» (Ciepiela C. The Demanding Woman Poet: On Resisting Marina Tsvetaeva // PMLA. 1996, May. Vol. 111. № 3. P. 430), хотя в конечном счете, по моему убеждению, Цветаева переосмысляет это несчастье как вину не потому, что на самом деле виновата в случившейся трагедии, а потому, что не может перенести чудовищность смерти Ирины как голого, произвольного, неопоэтизированного факта.

Вернуться

369

Здесь особенно значимо стихотворение 1918 года «Не смущаю, не пою…» (1: 434), в котором посредством изощренной поэтической логики левая руки ассоциируется с ложью, а правая, которой пишут стихи и совершают крестное знамение, служит эмблемой истины и веры.

Вернуться

370

В автобиографическом эссе 1934 года «Мать и музыка» Цветаева находит исток собственного поэтического творчества в нереализованных художественных амбициях матери – этот перенос запускает ужасный механизм межпоколенческого паразитирования: «Мать точно заживо похоронила себя внутри нас – на вечную жизнь. <…> Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики, как и мы потом, беспощадно вскрыв свою, пытались поить своих детей кровью собственной тоски. Их счастье – что не удалось, наше – что удалось! После такой матери мне оставалось только одно: стать поэтом. Чтобы избыть ее дар – мне, который бы задушил или превратил меня в преступителя всех человеческих законов» (5: 14).

Вернуться

371

Слово «ладан» часто ассоциируется со смертью, например, в выражении «дышать на ладан».

Вернуться

372

Цветаева М. Стихотворения и поэмы: В 5 т. Т. 2. С. 317.

Вернуться

373

Это ощущение коренилось не только в напряженных отношениях Цветаевой с беспокойным сыном-подростком, но и в понимании ею той политической опасности, которую она – вернувшаяся эмигрантка, муж, дочь и сестра которой находятся в сталинских тюрьмах – представляла для своего юного сына в ядовитой атмосфере Советского Союза начала 1940-х гг. Саймон Карлинский (Karlinsky S. Marina Tsvetaeva: The Woman, Her World, and Her Poetry. P. 244) и Лили Фейлер (Feiler L. Marina Tsvetaeva: The Double Beat. P. 259–260) оба указывают на вероятность того, что, если верить воспоминаниям Кирилла Хенкина, политическое положение Цветаевой в последние дни ее жизни было еще более трудным, чем казалось ее друзьям. Хенкин, знакомый Сергея Эфрона по НКВД, утверждает, что Цветаеву вскоре после ее приезда в Елабугу вербовали доносить на других эвакуированных писателей. Хотя Карлинский считает достоверность этих утверждений сомнительной, Ирма Кудрова тщательно разбирает их в свете новых документов – в частности, загадочной дневниковой записки Мура и свидетельства о близком знакомстве Хенкина с семьей Цветаевой еще во Франции – и приходит к убедительному выводу, что утверждение о попытке вербовки Цветаевой НКВД небезосновательно и даже правдоподобно, хотя, скорее всего, об этом до конца никогда не будет известно. См. часть, озаглавленную «Елабуга», в книге: Кудрова И. Гибель Марины Цветаевой. М.: Независимая газета, 1995.

Вернуться

374

Белкина М. Скрещенье судеб. М.: Благовест; Рудомино, 1992. С. 324–325.

Вернуться

375

См. письмо Цветаевой к Ольге Колбасиной-Черновой от 25 ноября 1924 года: «Мой сын ведет себя в моем чреве исключительно тихо, из чего заключаю, что опять не в меня!» (6: 693). Рассказы Цветаевой о необычайно быстром развитии сына в младенчестве также соответствуют житийному канону. Так, в ее письме от 26 мая 1925 года к Пастернаку Мур начинает говорить: «На днях ему 4 месяца, очень большой и крупный, говорит (совершенно явственно, с французским r: “Reuret”), улыбается и смеется» (6: 246). А когда Муру исполняется год, и он уже ходит, удивительный ребенок ведет себя загадочным и причудливым образом: в письме к Пастернаку от 21 июня 1926 года Цветаева поясняет: «Мур ходит, но оцени! только по пляжу, кругами, как светило. В комнате и в саду не хочет, ставишь – не идет. На море рвется с рук и неустанно кружит (и падает)» (6: 259). Читая такие истории, необходимо иметь в виду, что Цветаева в письмах, как и в стихах, ведет себя как художник слова. При том, что материнская гордость, конечно, вполне могла исказить восприятие ею сына, верно и то, что она всецело осознает каноны литературных жанров и традиций и использует их для целей самовыражения. Так, здесь она использует тропы византийской агиографии для определения своего сына как необычного, отмеченного судьбой.

Вернуться

376

Цветаева пишет Ольге Колбасиной-Черновой: «Вообще, у меня чувство с Муром – как на острове, и сегодня я поймала себя на том, что я уже мечтаю об острове с ним, настоящем, чтобы ему некого (оцените малодушие!) было, кроме меня, любить» (6: 742). Позже она не захочет отправлять сына в школу, чтобы избежать развращающего влияния чужих детей и будет всеми силами изолировать его от французской среды.

Вернуться

377

Здесь – поразительная параллель с поздними стихами Иосифа Бродского с их акцентом на «вещности» и тихой, но щемящей иронией: прекрасный пример – стихотворение «Посвящается стулу» из сборника «Урания».

Вернуться

378

О значении выражения «место пусто» в этом стихотворении и в других произведениях Цветаевой см.: Зубова Л. В. Язык поэзии Марины Цветаевой: Фонетика, словообразование, фразеология. СПб.: Издательство СПбГУ, 1999. С. 108–119.

Вернуться

379

Образная система этого последнего стихотворения настойчиво напоминает о стихотворении Пушкина 1821 года «Я пережил свои желанья…»; Цветаева дорабатывает юношескую, романтизированную тоску Пушкина, выражая свое личное, свободное от всяких клише отчаяние.

Вернуться

380

В момент написания этого письма Цветаева переживала краткое увлечение Тагером; к нему обращены несколько ее последних стихотворений.

Вернуться

381

Я здесь повторяю мнение Лили Фейлер (Feiler L. Marina Tsvetaeva: The Double Beat. P. 264). Точнее, как сформулировал Бродский: «Трагизм этот пришел не из биографии: он был до. Биография с ним только совпала, на него – эхом – откликнулась» (Бродский И. Поэт и проза // Цветаева М. Избр. проза: В 2 т. Нью-Йорк, 1979. Т. 1. С. 10). Решив вернуться в Советский Союз, Цветаева знала, что возвращается на гибель; см., например, ее пронзительное письмо Анне Тесковой, написанное 7 июня 1939 года, в период подготовки к отъезду: «Боже, до чего – тоска! Сейчас, сгоряча, в сплошной горячке рук – и головы – и погоды – еще не дочувствываю, но знаю, что2 меня ждет: себя – знаю! Шею себе сверну – глядя назад: на Вас, на Ваш мир, на наш мир…» (6: 479, курсив мой. – А. Д. Г.). Это – предпоследнее письмо, написанное Цветаевой своей многолетней подруге и корреспондентке. Последнее письмо чешской приятельнице Цветаева напишет из поезда, идущего в Москву, и оно читается как прощание с самой жизнью, будто в нем описывается собственный, торжественно убранный перед погребением, труп: «Уезжаю в Вашем ожерелье и в пальто с Вашими пуговицами, а на поясе – Ваша пряжка. Все – скромное и безумно-любимое, возьму в могилу, или сожгусь совместно. До свидания! Сейчас уже не тяжело, сейчас уже – судьба» (6: 480).