Она была, конечно, права, но меня все равно передернуло от того, что они с Рут вдруг оказались заодно.
– Простите, – извинилась я, расправляя мишуру и не поднимая взгляда.
– В общем, думаю, в следующее воскресенье мы поедем в «Ворота славы», – сказала Рут. – Попробуем что-то новенькое. Уверена, нам там понравится.
* * *
«Ворота славы» («ВС») была одной из тех монументальных церквей, которые напоминают скорее гигантский амбар, чем молитвенный дом. Это одноэтажное здание, сооруженное из металла, возвышалось на холме сразу за городом. С трех сторон его окружала парковка, а с четвертой находилась крошечная квадратная лужайка.
После витражей и вытертых от времени скамей из красного дерева Первой пресвитерианской церкви «Ворота славы» можно было принять за офисное здание или даже фабрику. В своем роде так оно и было. Особенно это чувствовалось в главном приделе, таком вместительном, что туда с легкостью поместилось бы четыреста человек, а то и больше. Тут и там висели громоздкие колонки, разносившие эхо по залу, из-под потолка свисали флуоресцентные лампы, а пол покрывал необъятный синий офисный ковролин.
Службы всегда длились минимум два часа, с десяти до двенадцати. Мы с тетей Рут начали ездить туда каждое воскресенье. Сначала она присоединилась к хору, а чуть позже и к женскому кружку по изучению Библии. Меня же она, как и обещала, заставила вступить в молодежную группу «Сила духа». Из занятий в воскресной школе в Первой пресвитерианской я помню не так уж много; помню, как добрая миссис Несс, всегда убиравшая свои седые волосы в пучок, учила нас петь «Иисус любит меня», аккомпанируя нам на гитаре; помню детскую Библию с яркими картинками, на которых животные парами всходили на борт ковчега, Моисей разделял красные волны, а длинноволосый Иисус, чем-то напоминавший мне Шэгги из «Скуби-Ду», шагал по воде, широко раскинув руки. Еще я помню стариков, повторяющих псалмы, органную музыку, от которой болели уши, и такие длинные службы, что мне трудно было сосредоточиться. В «Воротах славы» с самого начала все было совершенно иначе.
Тут было недостаточно просто принять, что Иисус умер за мои грехи, стараться не нарушать десять заповедей и быть доброй к людям. В «ВС» от тебя требовалось куда больше. Как я вскоре узнала, зло окружало меня повсюду, и с ним нужно было неустанно бороться. Истинно верующий должен был помочь другим обрести такую же веру, как его собственная. И чем большему числу, тем лучше. Ему нужно было стать апостолом, несущим благую весть миру. Но вместо того чтобы принять эту веру, удостовериться в ее истинности, я все больше в ней сомневалась. Я знала, что взгляды моих родителей на устройство мира, на Бога были иными. Нет, специально мы эти вопросы никогда не обсуждали, но я точно знала, что на сей счет они имели другое мнение.
Во время первой встречи молодежной группы наша руководительница, Морин Бикон, которая сильно смахивала на Кэти Бейтс[6], вручила мне мой личный экземпляр «Библии для подростков». Мы сидели в большой комнате для собраний в задней части церкви, где мои ровесники и ребята постарше разливали апельсиновый сок по пластиковым стаканчикам, суетились вокруг столов с угощениями и, общипывая виноградные гроздья, перекидывались ягодами. У каждого здесь была собственная «Библия для подростков» с черной обложкой, ярко-синим заголовком и вся в неоновых молниях, похожих на лазерные лучи и непонятно что символизирующих. Не помню, чему была посвящена та первая встреча – то ли отношению подростков-христиан к анорексии, то ли к телевидению, – но, какой бы ни была тема, в «Библии для подростков» находился ответ на любой вопрос: от прыщей до свиданий.
Я никогда раньше не знала, что говорится в Библии о чувствах, которые я испытывала к Ирен и которые, судя по всему, вполне могли возникнуть у меня и к другим девочкам. Я догадывалась, что все это, наверное, не очень хорошо, но никогда не искала подтверждения своим домыслам. Вернувшись домой вечером после первого собрания «Силы духа», я поднялась к себе, включила для фона «Роковое влечение» и, найдя в тематическом указателе, удобно расположенном в самом начале книги, раздел про гомосексуальность, принялась читать. Я подчеркнула отрывки из Послания к Римлянам и Послания к Коринфянам, прочла все о Содоме и Гоморре и задумалась о том, как Господу удалось полить эти города серой. Строки из Левита (глава 18, стих 22) произвели на меня самое удручающее впечатление, и, хотя говорилось там только о мужеложестве («не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость»), лучше мне не стало: на полях Библии было написано, что речь здесь идет о любой форме однополой любви. Я перечитала эти строчки раз десять, не меньше. Теперь все было предельно ясно.
Я распласталась на животе, положив ноги на подушку; экран телевизора был так близко от моего лица, что заряд статического электричества тянул мои волосы к себе. Закрыв Библию, я дала ей сползти с матраса и шмякнуться на пол. Моя двенадцатилетняя мама, как обычно, смотрела на меня с фотографии, сделанной на озере Квейк.
«Я не позволю себя игнорировать», – говорила Гленн Клоуз Майклу Дугласу, и спутанная грива ее волос намекала на то, каким диким зверем она обернется. Я подобрала руки под себя и засунула их в карманы джинсов. И вдруг мои пальцы нащупали в правом кармане то, о чем я совсем забыла: кусок пурпурного флюорита, который я стянула в кабинете геологии во время лабораторной. Я вынула его и принялась перекатывать между пальцами. В кармане камень нагрелся; кое-где он был гладкий и блестящий, кое-где – шершавый, словно наждак. Я сунула его за щеку, хотела ощутить его вес на языке, послушать, как он стучит о мои зубы. На вкус он был точь-в-точь то, чем пахло в кабинете геологии: землистый и металлический. Я так и держала камешек во рту, прижимая к нёбу, и поглядывала на экран телевизора, как вдруг на глаза мне попался кукольный домик, который стоял, словно затаившись и поджидая своего часа. Я решила, что флюорит будет неплохо смотреться над камином в комнатке, которую я считала библиотекой. Если подумать, ему там самое место. А потому я не стала ждать и ничего обдумывать или планировать, а решительно встала, обшарила ящики стола, нашла маленький тюбик суперклея и закрепила камень, где и хотела, над камином, пока Гленн Клоуз на экране варила кролика.
У меня была привычка таскать отовсюду разные вещицы, и со временем их набралось на небольшую коллекцию, которую я держала в одном из ящиков стола. Высыпав их все на покрывало, я уселась рядом на коленях, изучая свою добычу. Ничего особенного здесь не было, всего лишь сувениры: настоящий агитационный значок, призывавший голосовать за Никсона (его я стянула с пробковой доски в классе мистера Хаттона); магнитик с термометром, изображавший молящегося Иисуса (раньше он украшал дверцу холодильника в «Воротах славы»); крошечная стеклянная лягушка (когда-то она стояла на столе в кабинете Нэнси Хантли, моего психолога); дешевая одноразовая алюминиевая пепельница из боулинг-клуба с красной надписью «Мир боулинга»; миниатюрный швейцарский армейский нож-брелок, висевший на рюкзаке одного мальчишки с уроков всеобщей истории; очень красивый разноцветный цветок из оригами, сложенный японцем, учившимся у нас по обмену; коллаж-портрет из газетных вырезок, сделанный ребенком, с которым я нянчилась раз или два, пока его родителей не было дома; та фотография Марго с шампанским, украденная у нее, пока она ходила освежиться в das Bad; крошечная бутылка водки (из тех, что дают в самолетах); и, наконец, пачка клубничной жвачки, позаимствованная из магазинчика «У Кипа» просто потому, что она напоминала мне об Ирен.
Я принялась украшать кукольный дом своими маленькими сокровищами: сделала коврик на кухню из обертки для жвачки, прикрепила значок с Никсоном на стену той комнаты, которая, по моей задумке, предназначалась старшему мальчику в семье. Лягушку я посадила в саду; из водочной бутылки и абажура, снятого с игрушечной лампы, получился отличный торшер для гостиной. Кино закончилось, на экране замелькали титры, потом все почернело, раздался щелчок, включилась перемотка, а после фильм начался сначала. Я сосредоточенно клеила. Было приятно занять себя чем-то совершенно бессмысленным.
