– Она просто старая, – сказала я, незаметно скручивая полотенце потуже. Я думала воспользоваться им как хлыстом, но Ирен угадала, что у меня на уме.
Она отпрыгнула подальше, налетев на какого-то ребенка, который только что вылез из воды – даже очки снять не успел. В прыжке она чуть не потеряла один шлепанец. Тот соскользнул с ноги и каким-то чудом держался на кончиках пальцев.
– Простите, – сказала она, не глядя на мальчишку, следом за которым шла его мать. Все ее внимание было поглощено шлепанцем, который она пыталась отпихнуть туда, где я бы не смогла до него дотянуться.
– Девочки, поаккуратнее. Тут же кругом малыши, – сказала мамаша. Глядела она при этом прямо на меня. Возможно, потому что я стояла ближе и в руках у меня было туго скрученное полотенце. Возможно, потому что мне всегда приходилось выслушивать нотации, стоило нам с Ирен появиться где-нибудь вместе. Эта тетка так схватила своего сыночка за руку, что можно было подумать, ему тут голову разбили. – Нечего носиться по парковке, – сказала она и потащила своего мальчишку подальше от нас на такой скорости, что его ножонки, обутые в сандалии, едва за ней поспевали.
Я накрыла плечи полотенцем, Ирен подошла ко мне, и мы обе принялись смотреть, как эта мамаша запихивает своего малыша в минивэн.
– Вот корова, – процедила Ирен. – Беги к машине и притворись, что она задела тебя, когда сдавала назад.
– Ты что, взаправду? – спросила я Ирен, и тa вдруг растерялась, не нашлась, что ответить.
Мне тоже было как-то не по себе, хотя я первая начала. Стоило лишь выпустить слова наружу, и я уже не понимала, что мне говорить дальше, поскольку мы обе знали, что сделали вчера, когда мои родители отбыли на озеро Квейк, и воспоминание это не давало нам покоя все утро, хотя ни одна из нас не проронила ни звука. Ирен позволила мне ее поцеловать. Мы были на ранчо, помогали мистеру Клоусону чинить забор, а потом забрались под самую крышу сеновала с бутылкой рутбира на двоих. Пот с нас так и тек. Большую часть дня мы провели, стараясь уделать друг друга: Ирен удалось плюнуть дальше, поэтому я взобралась повыше и оттуда прыгнула вниз на сено. Тогда она забралась на какие-то ящики и сделала сальто. На это я ответила стойкой на руках. Я продержалась сорок пять секунд. Футболка съехала, закрывая мне лицо, так что я стояла голая от пояса до плеч. Перед носом болтался на цепочке дешевенький кулон в виде половинки сердца. Вторая половинка была у Ирен. Мы обе носили такие – каждая со своими инициалами. Там, где цепочка касалась шеи, кожа становилась зеленой, но под загаром это было почти незаметно.
Я бы и дольше простояла, если бы Ирен не ткнула меня в пупок изо всех сил.
– Отвали! – только и успела я сказать до того, как рухнула на нее.
Она засмеялась.
– Под купальником ты как непропеченная булка, – сказала она.
Ее лицо было совсем близко от меня, а большой раззявленный рот словно бы напрашивался, чтобы в него напихали сена. Что я и сделала.
Ирен закашлялась и целых полминуты отплевывалась с преувеличенно несчастным видом. Несколько травинок застряли у нее в брекетах, соединенных новыми фиолетовыми и розовыми резинками. Потом она резко села – вся такая деловая.
– Задери-ка футболку еще разок, – попросила она.
– Зачем? – удивилась я, а сама уже делала, как она сказала, чтобы она могла рассмотреть полоски белой кожи на загорелых плечах.
– Как лямки от лифчика. – Она медленно провела пальцем по не тронутой солнцем коже.
Я почувствовала, как по рукам и ногам пробежали мурашки. Ирен окинула меня взглядом и хмыкнула.
– Будешь носить лифчик в этом году?
– Возможно, – ответила я, хотя она сама только что убедилась в том, что лифчик мне пока совсем не нужен. – А ты?
– Конечно. – Ее палец еще раз скользнул по светлому следу от купальника. – Это же средняя школа.
– Не думаю, что там перед занятиями проверяют, есть ли на тебе лифчик, – ответила я.
Мне было приятно от того, что этот палец щекотал мою кожу, но я боялась даже подумать, что это может значить. Я схватила пригоршню сена и засунула ей под футболку. На ней была фиолетовая, с эмблемой движения «Прыжки ради жизни». Она взвизгнула и попыталась отплатить мне той же монетой, но через несколько минут оставила эту затею – мы обе истекали потом и совсем обессилели от невыносимой жары.
Мы сидели, прижавшись спинами к ящикам, и передавали друг другу бутылку теперь уже совсем теплого рутбира.
– Пора нам повзрослеть, – начала Ирен. – Я имею в виду, мы должны вести себя как взрослые. Это же средняя школа!
Она сделала большой глоток, а я вдруг вспомнила о сериалах для молодежи, которые мы смотрели после уроков. Там вечно у всех такие же серьезные лица.
– Чего заладила? – спросила я ее.
– Ничего. Просто нам обеим будет тринадцать, значит, мы уже не дети. – Она затихла, с силой оттолкнула ногой наползавшее сено и пробубнила в бутылку: – Ты скоро станешь подростком, а сама даже целоваться не умеешь. – Она делано захихикала и отхлебнула из горлышка. Шипучка пенилась на ее губах.
– А сама-то, – ответила я. – Думаешь, ты на самом деле мисс Секси?
Подразумевалось, что она обидится. Когда мы играли в «Клуэдо», что бывало довольно часто, ни я, ни Ирен никогда не брали фишку мисс Скарлетт.
На крышке нашей коробки были фотографии людей в чудных старомодных нарядах, которые застыли в картинных позах посреди всякого отжившего свой век барахла. Предполагалось, что они изображают персонажей игры. В нашем издании грудастая мисс Скарлетт разлеглась на кушетке – этакая обольстительница в алом платье и с сигаретой в длинном черном мундштуке. Мы прозвали ее мисс Секси и придумывали ей истории о порочных связях с пузатым мистером Грином и бывалым полковником Мастардом.
– Не обязательно быть мисс Секси, чтобы с кем-то целоваться, мышка-глупышка, – сказала Ирен.
– Ну и с кем же мне целоваться? – Я отлично знала, каким будет ее ответ, и все же затаила дыхание, дожидаясь его.
Она молчала. Вместо ответа она одним большим глотком допила рутбир, положила бутылку на бок и легонько подтолкнула. Мы смотрели, как бутылка катится к зияющему проему, под которым виднелось сено, вслушивались в глуховатый шорох трущегося о мягкую древесину стекла. Пол там был слегка скошен, и, достигнув края, бутылка приземлилась на сено, о чем нам сообщило едва различимое шуршание снизу.
– Твой папа рассердится, когда найдет ее там. – Я смотрела прямо на Ирен.
Она перехватила мой взгляд. Наши лица опять были совсем близко.
– Спорим, ты не посмеешь меня поцеловать. – Ее глаза были прикованы к моему лицу.
– Ты что, взаправду?
Она состроила свою любимую дебильную гримасу, мол, ясное дело, и кивнула.
И я ее поцеловала. Не стала дожидаться объяснений или когда ее мама позовет нас привести себя в порядок к ужину. Что ж… Чего рассказывать о поцелуе тому, кто сам не пробовал? Тут все дело в тебе и в том, как тебе отвечают. Скажу одно: губы у нее были соленые и на вкус как рутбир. И еще голова у меня все время кружилась. Если бы это был единственный раз, тогда бы ничего, мы и не такое раньше вытворяли, какая разница. Вот только потом, когда мы сидели, прижавшись к ящикам, наблюдая, как оса кружит и вьется над лужицей шипучки, Ирен поцеловала меня. Сама. Я не просила, но мне было приятно, когда она это сделала.
И тут уж ее мать и правда позвала нас ужинать. Все то время, что мы мылись над большой раковиной у заднего крыльца, ели хот-доги с пылу с жару, такие, как нам нравилось, – с корочкой и густо политые кетчупом, уписывали клубничный пирог (каждая взяла по две порции), мы словно робели друг перед другом. Всю дорогу в город, пока грузовик ее отца катил по Семетри-роуд в дальний конец Майлс-сити, в машине было очень тихо, не считая, конечно, треска и рева, которыми сопровождались передачи на радио «КАТЛ», вещавшего в AM-диапазоне.
Уже у меня мы вместе с бабулей Пост немножко посмотрели телик – шел «Мэтлок», – а потом выскользнули на задний двор, туда, где над еще влажной от вечернего полива травой высилась катальпа, наполнявшая горячий воздух тяжелым сладким ароматом своих белых цветов. Мы смотрели, как сумерки без спешки уступают ночи: как цвет неба из густого розового и ярко-лилового постепенно становится чернильно-синим, а потом и вовсе черным.
