– Ты ведь не помнишь никого из старших Уинтонов?

– Нет, все умерли до моего рождения, так что у меня только бабуля Пост, – подтвердила я.

– Дедушка Уинтон пришелся бы тебе по душе. И ты бы ему понравилась. Он был такой пройдоха!

Мне было приятно услышать от Марго, которая видела меня считанные разы, что дедушке бы я понравилась. Мама говорила то же самое, но в устах Марго эти слова звучали как-то иначе.

– Ты знаешь, кто такой пройдоха? – спросила она и помахала официантке, чтобы та принесла ей еще джина.

– Да, – ответила я. – Это такой шутник.

– Как мило, – усмехнулась она, – шутник, хорошее слово.

Фотографии уводили все дальше и дальше в прошлое, замелькали снимки, сделанные, когда мама училась в старшей школе: поездка на природу, футбольный матч, рождественская пантомима. Поначалу Марго нависала лишь над девчонками, но чем старше становились лица передо мной, тем чаще она оказывалась на голову выше и одноклассников-мальчишек.

– Вы всегда были очень высокой, – заметила я и тут же смутилась, не успели слова сорваться с моих губ.

– В школе меня постоянно дразнили Марго-достань-воробушка. – Говоря это, она смотрела не на меня, а на каких-то людей, которые встали из-за соседнего столика и теперь прокладывали себе путь к салат-бару.

– Остроумно, – сказала я.

Она засмеялась.

– О да. Сейчас я тоже так думаю. Тогда – нет.

Официантка принесла Марго второй джин-тоник и приняла заказ. Хотя мы не заглядывали внутрь бордового с золотыми кистями меню, мы точно знали, чего хотим: жареная курица с картофельными оладьями для меня и ростбиф с печеной картошкой для Марго. И еще один «Ширли Темпл». Марго заказала его, даже не спросив меня. И это было мило.

Я выудила три фотографии из кучи. На одной родители кружили в танце во время свадебного приема, на другой мама сидела на плечах какого-то щербатого парня, которого я никогда раньше не видела, на третьей две девочки лет девяти-десяти в шортах и футболках с платками, повязанными на головах, стояли, обвив друг друга руками за талию. Я вспомнила, что у нас с Ирен есть точь-в-точь такая же. Положив фотографии перед Марго, я нерешительно передернула плечами.

– Ну вот ты и выбрала. – Она кивнула в сторону фотографий. – Та, на которой мы вместе с твоей мамой, была сделана во время слета нашей женской скаутской организации. Я что-то искала на днях и наткнулась на наш старый альбом. Надо бы прислать его тебе, вот уж посмеешься.

– Ладно, – согласилась я.

Мы переглянулись, а потом, кажется, довольно долго смотрели то ли на стол, то ли на солонку с перечницей. Я сосредоточенно пыталась завязать черенок вишни узлом с помощью языка. Марго, видимо, это заметила.

– Мой брат Дэвид тоже так делал. Он мог завязать целых два узелка на одном черенке. Говорил, это значит, что он отлично целуется.

Я, как обычно, залилась румянцем.

– Сколько ему было, когда… – Я не договорила, но Марго и так поняла.

– За неделю до землетрясения ему исполнилось четырнадцать, – сказала она, потягивая свой джин. – Вряд ли за всю свою жизнь он много целовался с девчонками. Может, и вообще ни с кем, не считая твоей мамы.

– Ваш брат целовался с мамой?

– Разумеется. В кладовке Первой пресвитерианской церкви.

– Ну и ну! – выдохнула я.

Марго засмеялась.

– Все было совершенно невинно. – Она взяла солонку и несколько раз постучала ею о накрытый скатертью стол. – С тех самых пор я не была в Рок-Крике, но собираюсь туда завтра, прямиком из Майлс-сити. Думаю, время пришло.

Я не знала, что на это сказать.

– Я в любом случае хотела вернуться на то место. Уже несколько лет хочу, – продолжала она.

– А я нисколечко, – сказала я.

– Думаю, ничего дурного в этом нет. – Марго протянула руку через стол, как будто хотела коснуться моей ладони, накрыть ее своей, но я быстро отдернула руку.

Она напряженно улыбнулась и заговорила:

– Буду честна с тобой, Кэмерон, ведь ты уже достаточно взрослая, чтобы принять правду. Утешение в горе – не самая моя сильная сторона, но мне и вправду хотелось повидаться и сказать, что стоит тебе только попросить, и я сделаю для тебя все. – Я думала, что за этим уже ничего не последует, но тут она добавила: – Я любила твою маму с того самого дня, когда впервые ее увидела.

Слез в глазах Марго я не заметила, и, судя по лицу, плакать она не собиралась, но я точно знала, что если буду продолжать смотреть на нее, то сама расплачусь и в конце концов расскажу о нас с Ирен. О том, что мы сделали, о своем желании, от которого я так и не смогла избавиться. Не знаю уж почему, но я была уверена, что она сможет снять камень с моей души. Я чувствовала: ей под силу убедить меня в том, что в аварии нет моей вины, и ей одной я готова была поверить. Но сейчас я этого не хотела, а потому отвела взгляд и в несколько глотков допила «Ширли Темпл». Я потягивала свой напиток, пока в бокале не осталось ни капельки сладкой ярко-розовой газировки и лед не начал стучать по зубам.

Потом сказала:

– Спасибо, Марго. Я и в самом деле рада, что вы приехали.

– Я тоже. – Она положила салфетку. – Что ж, теперь я готова попробовать что-нибудь из салат-бара. А ты?

Я согласно кивнула, и Марго спросила, знаю ли я, как по-немецки будет «уборная», я не знала, и тогда она сказала das Bad, и отчего-то нам обеим стало смешно, и наши губы расплылись в улыбке. Тут она встала и заявила, что на минутку заскочит в das Bad, прежде чем мы продолжим есть. Когда она вышла, я вытряхнула снимки из конверта, отыскала тот, на котором она пила шампанское прямо из горлышка на свадьбе, и засунула под футболку, прижав к телу резинкой от трусов. Я чувствовала, как чуть липкая поверхность фотографии холодит мою кожу.

Рут вернулась в сопровождении грузовика. Нужно было куда-то пристраивать ее вещички. Это значило, что придется разгребать гараж, стенные шкафы и даже сарай на заднем дворе. Однажды под кучей барахла нам попался кукольный домик, который папа смастерил на мой пятый день рождения. Он был прекрасен, как и полагается кукольному дому. Папа сказал, что это уменьшенная копия какого-то знаменитого викторианского дома в Сан-Франциско. Знаменитого дома на знаменитой улице[4].

Мой домик был метр в высоту и метр в ширину, так что нам с Рут не сразу удалось извлечь его на свет божий через узкую дверцу сарая.

– Ну что, отнесем его в машину и отвезем в Сент-Винсент? – спросила меня Рут после того, как мы, порядком взмокнув, все-таки сумели протолкнуть его сквозь затянутый паутиной дверной проем. – Вот будет радости какой-нибудь малышке!

Мы просто грузовиками вывозили разный хлам в этот благотворительный магазин.

– Нет, это мое, – ответила я, хотя до той самой минуты у меня и в мыслях не было оставить домик себе. – Папа сделал его для меня, и я не собираюсь отдавать его другой девчонке. – С этими словами я ухватила дом за остроконечную крышу, подняла вверх по лестнице в спальню и захлопнула за собой дверь.

Папа выкрасил домик голубой краской – «лазоревой», как он ее называл. И мне так понравилось это слово, что первая хозяйка этого жилища, кукла Сара, получила фамилию Лазорева. На обрамленных окнах, сделанных из настоящего стекла, были белые наличники, а под ними располагались цветочные ящики с пластмассовыми растениями.

У домика была и нарядная кованая ограда, выполненная очень искусно. Она окружала крошечный дворик, сделанный из остатков искусственного покрытия крытого футбольного поля в Биллингсе, наклеенных на твердую основу. Понятия не имею, где папа умудрился их найти. Он даже крышу перекрыл настоящей кровельной дранкой. Снаружи домик был просто картинка, все было сделано в лучшем виде, но вот внутри…

Вся конструкция была собрана на петлях, так что можно было закрыть дом и любоваться им со всех сторон или открыть любую его часть, так что получалась своего рода диорама. Комнаты были готовы, папа сделал лестницу и установил камин, но больше ничего, никакой отделки. Ему хотелось успеть все закончить к моему дню рождения, и он обещал, что после мы вместе все украсим, чего мы так никогда и не сделали. Но я не держала обиды. Даже в таком виде это был лучший кукольный домик, который я видела в своей жизни.