Но, с другой стороны, все же усердно старались примирить прусского короля с польским. Английский и голландский послы, граф Штормонт и Калькоэн, употребляли все усилия для приведения в исполнение этого благодетельного шага. Фридрих требовал от польского короля, в доказательство полнейшего нейтралитета, чтобы саксонские войска были распущены и разошлись по своим квартирам. Август обещал соблюдать нейтралитет, однако отказался подтвердить свое уверение действием. Вскоре по прибытии в лагерь он обратился к своим войскам с патетической речью, требуя, чтобы они с ним пробились до самой Богемии, невзирая на силу врагов. Он говорил, что готов при этом жертвовать собственной жизнью, так как она принадлежит его подданным, а Провидение уж позаботится об остальном. Когда же ему доказали невозможность этого, он, вместе с принцами и министром, отправился в крепость Кенигштейн. Отсюда Август послал новое воззвание к армии, прося ее спасти честь своего короля и защищаться до последней капли крови. Преданные саксонцы, отличавшиеся тем, что страшно любили своих государей, какими бы они ни были, выказали готовность оправдать большие надежды Августа. Но в его лагере вскоре наступил такой недостаток провианта, что людям и лошадям стали выдавать лишь одну треть положенного продовольствия. Впрочем, мужество войск возросло, так как они узнали о приближении австрийской армии, которая, хотя и двигаясь разрозненными корпусами, уже имела более 70 000 человек в Богемии.
Деятельность и усердие венского двора, желавшего непременно начать войну, были чрезвычайны. Большая часть кавалерии в Богемии не имела еще лошадей и снабжена была ими лишь в конце августа в лагере при Коллине, когда пруссаки находились уже в королевстве; к войне были так мало подготовлены, что не было даже лошадей для доставки артиллерии и снарядов в Богемию[18] . Тогда Мария-Терезия велела открыть свои конюшни и дала собственных лошадей для перевозки орудий. Австрийское и богемское дворянство старалось наперебой следовать этому великому примеру. Сюда спешили со всех сторон менять лошадей, и транспорт был доставлен с поспешностью, которой нельзя было и ожидать.
Эти обстоятельства и потеря драгоценного времени, в течение которого Фридрих мог бы овладеть Богемией, побудили того изменить свою систему; он не мог уже довольствоваться нейтралитетом Саксонии, чтобы обеспечить свой тыл от врагов, поэтому он настаивал на заключении формального союза с Августом, чтобы тот мог освободить свои войска, причем обещал королю польскому, что ему не придется раскаиваться в этом, если только счастье улыбнется прусскому оружию; если же Пруссию постигнут неудачи, то и Саксония должна будет покориться той же судьбе. Но Август и слышать не хотел о союзе; в трогательном ответном письме от 12 сентября он говорил: «Ваше Величество, Вы, должно быть, считаете, что для Вас нет иного спасения, как только гибель моей армии либо от меча, либо от голода. До последнего еще далеко, а от первого меня, надеюсь, избавит в крайнем случае рука Всевышнего, преданность и мужество моих войск. – Я готов на все, чтобы помириться с Вашим Величеством относительно того пункта, который так важен для Вас, если это не оскорбит моей чести».
Такая стойкость со стороны ленивого от природы монарха была неожиданна. Фридрих сделал еще одну попытку; он послал к Августу своего любимца, генерала Винтерфельда, столь же отличного воина, как и ловкого придворного человека, чтобы тот своим красноречием сделал еще более вескими его собственные письменные представления. Фридрих сильно добивался союза Пруссии с Саксонией еще потому, что «эти две соседние державы (так выражался он в своем письме к Августу) не могут обойтись друг без друга, а истинная польза их состоит в том, чтобы они всегда были в союзе». Но так как и эти аргументы были тщетны и Август ссылался на честь и совесть, то в последнем письме своем от 15 сентября Фридрих выразился так: «Жаль, что я не могу быть еще более предупредительным».
Несмотря на это, Винтерфельд еще раз был отправлен к польскому королю, но его многократные убеждения и новые предложения были одинаково безуспешны. Положение Августа становилось все затруднительнее, вследствие приближения дня польского сейма, назначенного на 4 октября, и потому он просил дать ему пропуск для поездки в Варшаву. Фридрих не соглашался на это, пока не будет решена судьба Саксонии. Просьбы Августа были все настойчивее; великий канцлер Польши Малаховский сам отправился в прусский лагерь и грозил, что Польша не останется безразличной к насильственному удерживанию своего короля. Но Фридрих оставался непреклонен.
Между тем Броун получил от своего двора положительный приказ во что бы то ни стало освободить саксонцев. Соединение обеих армий под начальством опытного полководца, которого Австрия причисляла к величайшим своим сыновьям, тотчас сообщило бы войне иной оборот.
Фридрих был убежден в этом и потому удвоил свою деятельность, чтобы блокировать саксонский лагерь и отрезать находящиеся в нем войска от всякой помощи. Чтобы лучше достигнуть этой цели, фельдмаршал Кейт должен был двинуться с сильным отрядом в Богемию, для наблюдения за движениями австрийцев. Прусский фельдмаршал граф Шверин уже проник с 35 000 человек в Богемию и расположился лагерем близ Кенигсгреца. По плану Фридриха, эти две прусские армии должны были так занять неприятеля в его собственной стране, чтобы он не мог подумать о саксонцах. Сам он ждал со дня на день сдачи блокированной армии, так как до этого считал опасным идти в Богемию, где у него не было продовольственных складов, кроме того, саксонские войска тогда овладели бы Эльбой и остались бы в тылу у короля; у него не было и достаточного количества повозок и судов для перевозки жизненных припасов, а ужасные дефиле, прикрывавшие со всех сторон доступ в это королевство[19] , требовали еще многих необходимых приготовлений.
Чтобы освободить саксонцев, Броуну приходилось переправляться через Эгер, а у него еще не было понтонов; они были доставлены вместе с необходимой артиллерией, и лишь тогда Броун выступил в поход. Фридрих намеревался принудить его к отступлению посредством битвы; передав поэтому начальство над блокированной армией маркграфу Карлу, он отправился к своим войскам, стоящим при Ауссиге, и выступил с ними из лагеря 30 сентября, как раз в тот день, когда Броун действительно переправился через Эгер. На рассвете следующего дня оба войска встретились недалеко от богемского местечка Ловозиц. Австрийская армия состояла из 50 батальонов и 72 эскадронов и имела 98 орудий; прусская – из 24 батальонов, 60 эскадронов при 102 орудиях. Был густой туман, так что в нескольких шагах едва можно было различать предметы. Броун не занял высот Лобош и Радозиц, с которых можно было обстреливать австрийцев. Это обстоятельство заставило Фридриха предположить, что австрийцы переправились через Эльбу и что он наткнулся лишь на арьергард. Несколько тысяч человек хорватов и венгерской пехоты, расположившиеся в виноградниках у подошвы горы Лобош и открывшие ничтожную пальбу по прибли жающимся пруссакам, подтвердили это мнение, по тому что такими легкими отрядами обыкновенно при крывают отступление. Императорская конница, подвер гнувшаяся огню прусской артиллерии и стойко выдер жавшая его, как бы желая исполнить еще другие намерения, довершила заблуждение короля. Сражались в густом тумане, не видя друг друга; между тем король велел занять высоты.
