Человек из «Шохатса», мальчик-рассыльный, – это туземец, знающий всего несколько слов из африкаанса и ни одного английского. Он носит чистую белую рубашку, галстук-бабочку и бейсболку, на которой написано «Бобби Локк». Зовут его Джозиас. Родители Джозиаса не одобряют, по их мнению, он – представитель нового обленившегося поколения туземцев, один из тех, кто тратит все свои заработки на модные тряпки, а о будущем совсем и не думает.
Когда родителей нет дома, заказ от Джозиаса принимает он с братом. Они раскладывают продукты по кухонным полкам, прячут мясо в холодильник. Если среди продуктов попадается сгущенное молоко, они присваивают его в качестве законной добычи. Пробивают в банке дырочки и высасывают ее досуха. А когда мать приходит домой, делают вид, что никакой сгущенки не было – или что ее украл Джозиас.
Верит она их вранью или нет, он не знает. Впрочем, это не тот обман, который внушает ему особое чувство вины.
Соседи с восточной стороны носят фамилию Уинстра. У них три сына, старший, Джисберт, у которого колени вывернуты вовнутрь, и близнецы Эбен и Эзер, еще не доросшие до учебы в школе. Он и его брат насмехаются над Джисбертом Уинстрой за его глупое имя и беспомощное ковыляние, которое заменяет ему бег. Они приходят к выводу, что Джисберт идиот, умственно отсталый, и объявляют ему войну. Как-то под вечер они берут полдюжины доставленных мальчиком из «Шохатса» яиц, забрасывают ими крышу дома Уинстры и прячутся. Никто из Уинстр наружу не выходит, и солнце высушивает разбитые яйца, обращая их в уродливые желтые подтеки.
Радость, которую ощущаешь, бросая яйцо, такое маленькое и легкое в сравнении с крикетным мячом, глядя, как оно летит, кувыркаясь, по воздуху, слыша мягкий шлепок при его встрече с крышей, остается с ним еще долгое время. Однако и она смешана с ощущением вины. Он же не может забыть, что играли они не с чем иным, как с едой. Какое право имели они обращать яйца в игрушку? Что сказал бы мальчик из «Шохатса», узнав, что они повыкидывали яйца, которые он вез им на велосипеде из самого города? Ему представляется, что мальчик из «Шохатса», который, вообще-то, и не мальчик, а взрослый мужчина, не настолько поглощен самим собой, своей бейсболкой «Бобби Локк» и галстуком-бабочкой, чтобы остаться безразличным к их поступку. Представляется, что он осудил бы их самым решительным образом и, не поколебавшись, сказал бы об этом. «Как вы можете так поступать, когда вокруг голодают дети?» – спросил бы он на своем дурном африкаансе, и ответить им было бы нечего. Возможно, где-то в мире каждый может бросаться яйцами (в Англии, например, принято, как он знает, забрасывать яйцами тех, что сидит на скамье подсудимых); однако в его стране судьи судят людей по справедливости. В его стране относиться к еде бездумно не принято.
Джозиас – четвертый туземец, с которым он познакомился за свою жизнь. Первого он помнит лишь смутно, как человека, весь день ходившего в длинной синей пижаме, – это был мальчик, мывший лестницы их йоханнесбургского многоквартирного дома. Второй была Фиэла из Плеттенберхбая, стиравшая их белье и одежду. Очень черная, очень старая и беззубая, Фиэла произносила на прекрасном, переливистом английском длинные речи о прошлом. Родилась она, по ее словам, на Святой Елене и была рабыней. Третьего своего туземца он встретил тоже в Плеттенберхбае. В тот раз случился сильный шторм, потонуло судно, но наконец ветер, дувший несколько дней и ночей, начал стихать. Он, мать и брат пошли на берег, чтобы посмотреть на выброшенные волнами обломки судового груза, на груды водорослей, и там к ним подошел и заговорил с ними старик с седой бородой, в священническом воротнике и с зонтиком. «Человек строит из железа большие суда, – сказал старик, – но море сильнее. Море сильнее всего, что способен построить человек».
Когда они снова остались одни, мать сказала: «Запомните его слова. Это очень мудрый старик». То был единственный раз, когда он услышал от нее слово «мудрый»; собственно, он вообще не помнит, когда кто-нибудь прибегал к этому слову вне книжных страниц. Однако впечатление произвело на него не только старомодное слово. Туземцев можно уважать – вот что сказала мать. И он испытал сильное облегчение, услышав, как она подтверждает его собственные мысли.
В рассказах и сказках, которые оставляют в его душе наиболее глубокий след, всегда присутствует третий брат, самый смирный, сносящий больше всего издевок юноша, помогающий старушке, мимо которой презрительно проходят первый и второй братья, донести ее тяжелый груз до дома или выдергивающий острый шип из лапы льва. Третий брат добр, честен и храбр, а первый и второй – хвастливы, чванливы и немилосердны. Под конец сказки третий брат становится коронованным принцем, а первому и второму, успевшим покрыть себя позором, предлагают сложить вещички и уматывать.
Так вот, существуют белые, цветные и туземцы, и последние считаются низшими и сносят больше всего издевок. Параллель неизбежна: туземцы – это и есть третий брат.
В школе он и все прочие снова и снова, год за годом заучивают истории о Яне Ван Рибеке, Симоне Ван дер Стеле[12], лорде Чарльзе Сомерсете[13] и Пите Ретифе[14]. За Питом Ретифом непосредственно следуют Кафрские войны – это когда полчища кафров вторгались в Колонию, переходя ее границы, и их приходилось изгонять; однако Кафрских войн так много и все в них так запутанно, что отличить одну от другой почти невозможно, и на экзаменах про них не спрашивают.
На экзаменах по истории он на все вопросы отвечает правильно и все-таки объяснить с чистым сердцем, чем так уж хороши Ян Ван Рибек и Симон Ван дер Стел и так плох лорд Чарльз Сомерсет, не может. Да и к вождям «Великого трека»[15] он относится совсем не с таким одобрением, какого от него ожидают, – кроме разве что Пита Ретифа, убитого после того, как зулусы обманом заманили его, безоружного, в крааль. Андрис Преториус[16], Геррит Мариц[17] и прочее – все это звучит для него, как имена учителей старших классов или выступающих по радио африкандеров: яростных, непреклонных, падких до угроз и разговоров о Боге.
Про Бурскую войну в школе ничего не рассказывают, по крайней мере в английских классах. Поговаривают, будто африкандерам Бурскую войну преподают, называя ее при этом «Tweede Vryheidsoorlog» – «Вторая освободительная война», однако и у них на экзаменах о ней не спрашивают. Тема это деликатная, Бурская война, и потому школьная программа обходит ее стороной. Даже его родители о Бурской войне, о том, кто там был прав, кто виноват, предпочитают помалкивать. Впрочем, мать часто повторяет о ней одну историю, которую слышала от своей матери. Когда буры пришли на ферму, рассказывала ее мать, то потребовали еды, денег и вообще ожидали, что мы будем им прислуживать. Британские же солдаты, придя, расположились на ночлег в конюшне, ничего не украли, а когда уходили, воспитанно поблагодарили хозяев за приют.
Британцы с их кичливыми, высокомерными генералами были в Бурской войне злодеями. Да еще и дураками, потому что носили красные мундиры, которые делали их прекрасными мишенями для метких бурских стрелков. Рассказы об этой войне предполагают, что слушатель примет сторону буров, сражавшихся за свободу с мощной Британской империей. Однако ему буры не нравятся, и не только их длинными бородами и уродливой одеждой, но и тем, что они укрывались в скалах и стреляли из засады, а вот британцы, маршировавшие под пенье волынок навстречу смерти, как раз и нравятся.
В Вустере англичане составляют меньшинство, а в Реюнион-Парке – меньшинство крошечное. Помимо его и брата, англичан лишь отчасти, английских мальчиков в поселке всего два: Роб Харт и маленький, жилистый Боб Смит – отец его работает на железной дороге, а сам он страдает какой-то болезнью, из-за которой его кожа отслаивается хлопьями (мать запрещает ему прикасаться к детям Смита).
