— И почему одной строчкой? — сразу уцепился за его слова Романов.

— Я могу сделать дополнительный запрос по разбивке этой суммы, но сейчас у меня этих данных нет… — поморгал Гарбузов и, видя нейтральную реакцию начальника, продолжил, — далее Афганистан, 20% общего объема, потом Индия 11%. Остальные страны объединены в строчке под названием «развивающиеся» — на них приходится 33% объема.

— По видам вооружений разбивка есть? — задал следующий вопрос Романов.

— Только самая общая — стрелковое, бронетехника, авиация, ВМС.

— И что у нас лучше всего продается?

— Авиация, Григорий Васильевич, на неё приходится почти треть поставок.

— Хорошо, — задумался Романов, — насколько я знаю, большая часть этих поставок идёт в кредит, причем очень долгосрочный, так?

— Вы правильно всё понимаете, — откликнулся Гарбузов, — 72% от поставленного в прошлом году ушло в кредит. Живыми деньгами расплачивается только Индия и Алжир.

— Насколько они долгосрочные, эти кредиты?

— По-разному… начиная от 5 лет…

— И заканчивая чем?

— Максимум — 15 лет… это Афганистан.

— Плохо, Владимир Григорьевич, — выдал наконец свое заключение Романов, — очень плохо. Они же ведь наполовину, если не больше, безвозвратные кредиты оказываются, верно?

— Да, есть некоторая проблема с погашением задолженностей.

— Сколько сейчас висит просроченного?

— Эээ… — замялся Гарбузов, — точных цифр у меня нет, но по памяти могу сказать, что больше половины.

Чернобыль

А ещё через неделю Романов решил лично посетить Чернобыльскую АЭС имени Ленина и проверить, как проводятся в жизнь его руководящие указания ещё от марта сего года. Привезли его на станцию на вертолёте МИ-8, куда он пересел прямо в Борисполе. Внизу тянулось нескончаемое Киевское водохранилище, по бокам которого были редкие перелески перемежаемые аккуратными прямоугольниками культурных насаждений. Сопровождали Романова в этой поездке первый секретарь Украины Щербицкий и академик Александров, лысый, как колено.

— Здесь у вас, если не ошибаюсь, в войну Ковпак хорошо руководил? — спросил Романов у Щербицкого.

— У него чуть восточнее база была, в Путивле, — отвечал тот, — но Припять тоже в его зону влияния входила.

— А он живой еще, Ковпак?

— Какое там, — махнул рукой Щербицкий, — почти 20 лет, как умер…

— Дааа, — задумался Романов, — большой человек был… хорошо бы памятник ему установить в Припяти… или бюст хотя бы.

— Сделаем, Григорий Васильевич, — чиркнул что-то в своём блокноте Щербицкий. — А заодно можно вспомнить Ватутина, Николая Федоровича — под его непосредственным руководством освобождали весь этот край. Он и смерть свою нашел на украинской земле…

— Да-да, — рассеянно заметил Романов, — я слышал, что там темная история какая-то была, вроде бы бандеровцы его подстрелили.

— Точно, — отвечал Щербицкий, — но лучше такие подробности оставить за кадром.

А вертолёт тем временем спланировал на площадку между проспектом Ленина и ЧАЭС, и пассажиры выбрались наружу. Их встречала целая делегация, главным в которой был секретарь горкома Гаманюк и председатель горисполкома Волошко. В руках у первого был традиционный хлеб-соль. Романов отщипнул кусочек каравая, посолил его и съел, после чего сказал, что все церемонии передвигаются на потом, а пока надо делами заниматься.

— Значит вы тут вместо Брюханова теперь главным? — сразу вычленил он нужного человека в толпе встречающих.

— Так точно, Григорий Васильевич, — чётко по-военному отвечал тот, разве что каблуками не щёлкнул, — Александр Коваленко. А это новый главный инженер — Николай Фомин, — он показал на соседа.

— Отлично, — улыбнулся Романов, — давайте сначала по станции пройдёмся.

И они вместе со Щербицким и Александровым отправились ко входу в четвёртый энергоблок, представители же местной власти остались стоять возле вертолёта.

— А кстати, поясните мне, тёмному в этих делах человеку, — неожиданно попросил Романов, — зачем на атомных станциях такие большие и длинные трубы? Здесь же ничего не сжигается, отработанных газов как будто бы нет…

— Хороший вопрос, Григорий Васильевич, — сразу поймал нужную волну новый главный инженер. Многие про это спрашивают — так вот, трубы здесь нужны для отвода в атмосферу, желательно как можно дальше, радиоактивных инертных газов, которые образуются в процессе работы блока и не полностью улавливаются фильтрами.

— Что за газы, насколько они радиоактивные? — сразу задал 2 вопроса Романов.

— Радон, криптон и ксенон, — тут же выпалил Фомин, — такая уж особенность ядерного деления в реакторе. Радиоактивность у них остается… с чем бы сравнить… если с естественным фоном, то где-то втрое-вчетверо больше. Для успокоения могу отметить, что выбросы обычной тепловой электростанции суммарно дают в год в разы больше радиоактивности.

— Вы меня успокоили, — улыбнулся Романов, — с чего начнём?

— Если очень грубо, — продолжил Фомин, — то АЭС по сути мало чем отличается от ТЭЦ, разве что мерами безопасности. Если на ТЭЦ энергия берется от сжигания топлива — газа или мазута, то здесь сердце станции ядерный реактор, где происходят процессы деления атомов урана сопровождающиеся выбросом тепловой энергии. Далее мы отводим эту энергию с помощью теплоносителя…

— Воды? — уточнил Романов.

— Вода была в первых вариантах реакторов, сейчас в основном используется натрий. И разогретый теплоноситель крутит турбины, которые и вырабатывают электрический ток. Таким образом в центре блока у нас реакторный зал, по бокам от него циркуляционные насосы, очень важный элемент конструкции, а слева машинный зал с турбогенераторами. Справа блочный щит управления — на него выведены все регулировки реактора.

— Давайте начнём с реакторного зала, — предложил Романов.

— Давайте, — легко согласился Фомин, — только надо одеть халаты и шапочки, такой у нас регламент.

Размеры этого зала поражали воображение… никак не меньше, чем 100×200 метров. В дальнем конце виднелся круг, вымощенный квадратиками.

— Вот это, я понимаю, и есть реактор РБМК, — показал на него Романов.

— Не совсем, Григорий Васильевич, — поправил его Фомин, — это плиточный настил, а сам реактор внизу. Через отверстия этого настила загружаются новые тепловыделяющие элементы взамен отработанных. Это делает специальное устройство под названием разгрузочно-загрузочная машина, вон она сбоку стоит.

— Хм… — собрался с мыслями Романов, — а управляющие стержни где? Которые из графита?

— Они под полом — когда появляется необходимость затормозить работу реактора, стержни вводятся в специальные канальные отверстия… а потом выводятся наружу. Если надо ускорить процессы.

— Конструкцию этих стержней доработали? — строго спросил Романов, — там был некий существенный недостаток, насколько я помню.

Тут в разговор вмещался Александров.

— Да, Григорий Васильевич, всё сделано в полном соответствии с протоколом той нашей встречи в НИИ-8.

— Эксперименты на реакторах этого типа запрещены? — всё же поинтересовался Романов.

— Последний по времени был в марте, — ответил Фомин, — с тех пор ни-ни.

— Это хорошо, — строго отвечал Романов, — давайте тогда сразу пройдём на пост управления.

— Блочный щит управления, так он у нас называется, БЩУ, — уточнил Фомин и указал направление, куда надо идти.

Они миновали два длинных коридора, поднялись на один этаж и вошли в ещё одно просторное помещение, где полукругом стояли экраны, богато украшенные лампочками, индикаторами и рукоятками с кнопками. Здесь имела место дежурная смена в составе 4 человек, старший повернулся к входящим и чётко доложил:

— Во время дежурства никаких происшествий не случилось. Старший по смене Александр Акимов.

— Очень хорошо, что не случилось, — заметил Романов, — а остальные товарищи у вас кто?