После ответных кивков, он торжественно возвестил:
- Первой темой конкурса, объявляю я тему личности. Личности - во всех ее проявлениях. Начинают белые, - он кивнул Измайлову и, откинувшись в кресле, принялся ждать.
Сектант задумался. Зрители, понимая состояние конкурсанта, старались не шуметь.
- Вышло время, - через минуту возвестил председатель. – Готовы вы?
Алекс Измайлов поднял голову и сделал шаг вперед. Он закатил глаза и высоким размеренным голосом начал:
Сижу, пишу, скрипит бумага
Под плохо смазанным пером.
Мечты, желанья - все на плахе,
Корнает время топором.
И губы шепчут: “Оду, оду!
Как ты жестока, жизнь моя!
Что мне до судеб всех народов!”
Они затерты сладким Я.
Я все и я ничто.
Вселенная в разрезе.
Великий и могучий,
Иль маленький, как мышь.
Неповторимый в биллионолетья,
Ушедший и забытый, как скучный школьный стих.
Я кто? Я есть песок в пустыне,
Волна в необозримом море синем,
Листок на дереве огромном,
А может, бугорок на поле ровном.
Я - камешек в горах,
Снежинка в снегопаде,
Я также градинка в весеннем шумном граде.
И это я.
Единый во столетья,
Средь биллионов не рожденных и ушедших в прах.
Единственный во времени и на планете,
Привычный, незаметный,
Будто пена на волнах.
И это я.
Я раз живу, но в памяти потомков,
Иссохнут имена непродолжительных гостей,
Неповторимых, не рожденных, не живущих в биллионолетья,
Таких же, как они людей… людей…
Какого множества… Людей.
После последней строки в зале на некоторое время повисла гробовая тишина. Затем зрители разразились приветственными криками. Винклер не очень разбирался в стихах, но одно он уяснил точно - тягаться Эйсаю с Измайловым, по крайней мере в этом конкурсе, было бессмысленно.
- Участник Эйсай Кободаси, готовы вы?
- Да, Ваша Честь! - важно кивнул Эйсай.
- Слушаем мы.
- Прежде чем начать, позвольте пару слов на объяснения.
- Позволяем.
- Свой эпос я посвящаю беспримерному героизму моих соотечественников, проявленному в неравной борьбе. Высокое собрание, надеюсь, простит мне встречающиеся в стихотворении некоторые специфические термины и обороты, свойственные исключительно моему народу. Надеюсь, вы поймете, это вызвано лишь патриотическими чувствами переполняющими и вдохновляющими меня.
- Принимаем объяснения мы и с удовольствием выслушаем сочинение ваше.
- Сами согласились, - Эйсай откашлялся, закатил глаза к потолку и торжественно начал:
Улюлюкали забякали, бякали заулюлюкали,
И случилась Момпарызина.
Вот она - пришла беда.
И воздев кваниру сольную,
Закричала Момпарызина
Голосом неархитуриным:
- Я убью тебя, Упа!
Разве я тебе не бякала,
Разве мало улюлюкала,
Я крикала даже грызево,
Ну а что же ты, Упа?
Ты мне зенки повыпенывал,
Ножками завыкобенывал,
Ты кричал, как будто белены,
Поднажрался-то с утра.
Так что счас не бякай грызево,
Не крикай, как кукорекова.
Он пришел - твой смертный час.
Занесу кваниру сольную,
И бякалку улюлюшную,
Вместе с зенками бесхрабными,
В один миг тебе снесу!
Закончил Эйсай на торжественной ноте. Повисшая в зале после этого тишина, была несколько дольше, и, если так можно выразиться, тишее, нежели после первого произведения.
Эйсай с достоинством поклонился и встал на свое место. Рип огляделся по сторонам. Да, такой белиберды ему еще не доводилось слышать. Он в который раз подивился наглости Эйсая. Не имея ни малейшего шанса, парень пошел в наглую.
- М-мда, - в нерушимой тишине, выразил общее мнение Верховный Арбитр. – Сколько, воистину, во вселенной миров - и культур столько. И как некоторые из них, пусть и одинаковые внешне, непохожи друг на друга… для кого-то наши стихи, возможно, покажутся столь же… наполненными смысла тайного. Итак, следующая тема - любовь! Не могли мы обойти это чувство, особенно в духа соревновании. Алекс Измайлов, черед ваш.
После положенной минуты, сектант занял место чтеца.
- Любовь опасна, иногда заразна,
Как приступ схватит, а потом пройдет.
Любовь прекрасна, и еще несносна,
Горчит как перец и сладка как мед.
Любовь - как много в этом слове,
Как много слов, в конце концов.
К ее ложили изголовью:
Святых, убогих, гордецов.
И все равны, и всем им рады,
И песнь не раз среди костров,
Развеет мрак ночной прохлады,
Про них - попавшихся глупцов.
Про них - посмевших бросить вызов,
Или принять на бой его.
Мальчишек, истинных мальчишек,
Игрушек сердца своего.
Как и после первого раза, зал разразился приветственными криками. Даже Винклеру, хоть он и принадлежал к вражескому лагерю, понравилось.
Арбитр был вынужден прибегнуть к помощи колокольчика.
- Теперь мы выслушаем господина Эйсая Кободаси сочинение, - он кивнул нихонцу. - В этот раз, надеюсь, особенности поэзии вашей…
- Произведение будет в том же стиле! - поклонился Эйсай.
Юноша смелее занял место перед трибуной и бойко начал:
Любовь - колдобобина,
Любовь - загогулина,
Любовь - что прыща на носу.
Любовь не гревает,
Любовь оскорбляет,
Любовь - есть сохля на весу.
И я испытал,
И я все познал,
И буду еще познавать.
Любовь моковую,
Любовь соковую,
Любовь до гробá и в гробу!
Тишина. Винклер пожал плечами. По крайней мере, произведение было про любовь.
Судьи недоуменно переглядывались. Эйсай своей местной поэзией завел их в тупик. С одной стороны, был соблазн объявить все это откровенной галиматьей, которой она и была. Но с таким же успехом эта белиберда могла оказаться вершиной нихонской поэзии.
Арбитр поднялся.
- Последняя, третья тема! Предлагаем мы участникам воспеть… нас, - в зале поднялся удивленный гул. – Объяснить позвольте. Может что лучше характеризовать гостя, ни как благодарность хозяевам. И пусть тема данная кому-то может показаться нескромной несколько, однако она дает гарантию, что будем мы иметь дело не с, если можно выразиться так, домашними заготовками конкурсантов, а услышим именно пришедшее к ним здесь, в зале этом. Вас прошу, - хобот указал на Измайлова.
На этот раз сектант заметно волновался. Наконец он занял положенное место.
- Ваши хоботы прекрасны - точно лозы винограда,
Уши ваши - словно крона,
Что от солнца укрывает, утомленного скитальца.
Ваши речи - это муза, вдохновляющая барда.
Стать и тело - есть скульптура,
Что бессменным эталоном,
Призвана служить Всевышним.
Измайлов с почтением поклонился. Похоже, председатель был прав. Первые два произведения заметно отличались. Если они и были придуманы им, то уж точно не в этом зале.
- Соревнующийся Эйсай Кободаси, - вопросительно посмотрел на нихонца Верховный Арбитр.
