— Найдется работа, Степан Иванович, и в Москве будет чем заняться, и в других городах да весях. Ты не забывай прорабатывать план нашей главной операции. Не спеши! Ни в коем разе на нас подозрение лечь не должно. Работай только через сторонних людей, что быстро после исчезнут. Теплые, во всех смыслах, местечки в Америке им уже уготованы, — сказал я, похлопав соратника по плечу, но потом резко перешел на иную тему: — Говори о Катерине!
— Я передавал письмо, Ваше… — начал говорить Шешковский, но я перебил.
— Ты, Степан Иванович, уже достаточно для меня сделал, чтобы наедине обращаться без титулования, да и чуть быстрее тогда получится рассказ, а то мы доедем до Ораниенбаума, а я так и не узнаю подробностей, — сказал я и стал само внимание, стараясь воспринимать информацию без эмоций.
Среди подробностей существенным было то, что общение моей оскверненной супруги и Анджея Иеронима Замойского происходило чаще в трактире, что выкупило английское посольство и использовало заведение для своих нужд.
Эту забегаловку с названием «Гусь и шпага» мы уже давно разрабатывали. Сложно пришлось: персонал не подкупен, сплошь английский, устроить туда своего человека не получилось. Оставалось довольствоваться только подслушиванием рядом да пару раз разговорить некоторых иностранцев-посетителей трактира. Однако, вместе с Екатериной была фрейлина Гагарина, уже давно, можно сказать, «наш агент».
— Какие сведения англичанам передавала, кроме того, что мы с тобой сочинили? — спросил я, сжимая кулаки.
Уже свыкся с тем, что не сложится мое благополучие с Катериной, но нате, екает сердечко, может, это и уязвленная мужская гордость!
— Передавала больше из того, что сама видела. Про учебный центр в Ропше, про егерский полк в Ораниенбауме, про то, что пушки новые льются только на Урале, — Шешковский замялся. — Вас обсуждала, говорила, что как муж Вы…
— Ты говори, как все есть! Я знаю себе цену, и как муж тоже, так что поклепы и лжа сильно обидными не станут, тут поступки Катерины важнее, — успокоил я Шешковского.
Вина за измену Катерины, по ее оправданиям, лежит и на мне, так как я не ценил и хотел запереть ее в стенах, а еще я и так себе мужчина… Можно в себе, после таких слов, и комплексы развить, если бы уже не вторая жизнь и определенный опыт. Из доклада было так же понятным, что еще до самого непосредственного предательства брачных клятв на жену стали оказывать влияние.
В какой момент Катерина сделалась любовницей Анджея, Шешковский не знал. Он предполагал недельные ухаживания, но роман начал развиваться очень стремительно. Встречи были и в Ораниенбауме, и в карете, даже умудрились встретиться, естественно под чужими именами, в «Элите». Великой княгине внушали то, что я плохой муж, что в своих поездках обязательно укладываю девиц штабелями.
Но они перестарались. Скорее всего, план был таков, чтобы связь Анджея и Катерины была тайной и лишь скрепляла английскую ориентированность Великой княгини. Но влюбленные стали совершать множество ошибок. Уже далеко не мальчик, Замойский начал жить по принципу «седина в бороду — бес в ребро», ну а Катерина и без наркотиков и алкоголя была в любви безудержная. Это я в наших отношениях ее одергивал, ясновельможный Замойский, видимо, сдерживать не собирался.
— Она еще не понесла от него? — задал я напрашивающийся вопрос.
— Достоверно неизвестно, но Великую княгиню тошнило, несколько дней не выходила из покоев в Зимнем дворце. После государыня потребовала от нее переселится в Ораниенбаум и ждать мужа, и она уже как четыре дня злоупотребляет хмельным и курением… не без нашей помощи. Но есть уверенность, что либо кровь сама пошла, либо медикус помог, и от бремени она избавилась, но сие доподлинно неизвестно, — последняя фраза Шешковского продемонстрировала, что его мучает совесть, не нравится безопастнику решение по Катерине.
— Ты полагаешь, что мы что-то делаем неправильно? Или нужно было убить ее? А есть ли гарантии, что яд не будет обнаружен? Что я не попаду под подозрение? — спросил я чуть дрожащим голосом.
Мне самому не нравилось происходящее. Возможно, Шешковскому еще сложнее, он же не обладает послезнанием, для него Екатерина Алексеевна представляется жертвой. Я честно хотел нормальной семьи, я, как мне казалось, делал для этого много. Несмотря на то, что чувствовал крайнее угнетение, когда меня уже убивали миньоны жены, несмотря на то, что многие тенденции к разрыву зародились не вчера, а многим раньше, я гнал от себя дурные мысли и старался поддерживать иллюзию счастливой семьи. Думал, нагружу жену работой, не останется времени на глупости. Ну, не мог же я сидеть сиднем возле юбок Катерины, устраивать тотальный контроль и ладить в семье домострой?
Катя казалась мне неплохой женой. Историю с Сергеем Салтыковым счел нелепостью, некоторый ее флирт с Чернышовым — глупостью, призванной вызвать у меня ревность. Даже мог бы со временем простить историю, когда ее вроде бы подставили Шуваловы, но она сама пошла мять простыни, без принуждения и насилия. Хотя последнее простить очень сложно.
Остановись на том, Катя, покайся! Но нет, пока я был в почетной ссылке, она вошла в кураж. Да, творить глупости ей помогали алкоголь и дурманящие вещества, но… она поносила меня в здравом уме и твердой памяти. И мужик я несостоятельный, и, вообще, солдафон, вон даже в поместьях в разы больше солдат, чем крестьян. И много чего еще, что, если вопрос не решить, имело все шансы войти в «записки» Екатерины. Нет, не напишет она сей опус.
— Мы ее не убиваем, мы ее приближаем к решению служить Богу. Монастырь лучше же, чем земля с крестами рядом с этим монастырем? Или что, предложишь оставить все как есть? Бестужев вокруг нее уже вьется, подложили под нее поляка, начинают формировать мой образ как безумца. Что дальше? Переворот, регентство Катерины при Павле, а я кормлю червей в сырой землице? — я пристально посмотрел на Шешковского.
Я хотел рассмотреть, с чем связан этот порыв благородства. Кровь на руках Шешковского уже была и ранее, он не вызывал впечатления чистоплюя. Да и та череда операций, что мы готовили не может обойтись без крови.
— Прошу простить меня, все так, как Вы говорите, и я буду делать то, что нужно, — решительно произнес Шешковский.
Встретиться в этот день с пока еще женой мне не удалось. Она просто была не в себе, ссылаясь на недомогания.
Может, это было и хорошо, эмоционально я был выжат досуха. Тут я или сорвусь на прямые оскорбления, или просто уйду в прострацию, без реакции на внешние раздражители.
Как не откладывал разговор с женой, он должен был состоятся. Наутро я не просто попросил, чтобы «благоверная» разделила со мной завтрак, я потребовал.
— Ваше Высочество! — Екатерина исполнила книксен при входе в столовую.
— Даже так! Садитесь, Великая княгиня, — ёрничал я. — Как же Вам сочувствую, такая долгая разлука с супругом! Сложно было, все понимаю! Но я Вам благодарен, что так заботитесь о наших детях, нужно же было уделять им внимание, Вы были вся в заботах. Ведь так?
— Так, государь-цесаревич, — спокойно ответила на мое лицедейство Екатерина, сильная, с характером дама.
— Кстати, сударыня, тетушка обещала прислать с мамками и Аннушку, и Павлушу, чтобы они пообщались с отцом, ну и… с матерью. А то забывают наши дети, как выглядят их родители, — сказал я, пытаясь рассмотреть хоть какую эмоцию на лице Катерины.
— Я рада, — степенно сказала Екатерина.
— Что ж, видимо я не столь замечательный актер, нежели господин Волков, или Вы, сударыня, ни разу не актриса. Посему перейду к прямому разговору, по-солдатски, как только и умею, если судить по Вашим словам, — сказал я и нарочно разбил бокал, бросив его об стену.
Мне нужно хоть как-то Катерину вывести из спокойствия, пусть и напускного. Та вздрогнула, и в ее глазах промелькнул страх. Вот так лучше!
— Ты была мне женой, когда с растрепанными волосами предотвращала бойню у Ораниенбаума. Я считал тебя своей соратницей, когда выходили первые издания журнала, я почитал тебя и жалел, когда ты рожала замечательных детей. Прощал, надеялся, верил. И я теперь глупец, юродивый, что, кроме как воевать в ста верстах от сражения, ни на что не годен? Так ты говорила в трактире «Гусь и шпага»? — я начинал закипать, уже не играя, а переживая эмоции.
