– Можешь ты себе представить: как ни билась, а ведь пришлось батюшку отца Кирилла вечером к себе позвать! Подхожу после молебна к кресту приложиться, а он подает мне просвиру и поздравляет с ангелом. Подает просвиру, а сам говорит: «Приду, приду, беспременно приду вечерком после всенощной у именинницы по маленькой сразиться». Что тут делать? Ну, разумеется, сейчас: «Милости просим, батюшка»… Ведь не сказать же: нет, мол, не приходите.

Муж почесал затылок.

– Делать нечего, надо будет посылать на садок за мороженым судаком, – сказал он. – Отварить его к ужину, что ли… Ох, не по нынешним временам гостей-то звать! Судаки-то вон гдовские восемнадцать копеек за фунт.

– Так меня этот отец Кирилл расстроил, так расстроил… – говорила жена. – Ведь на одном судаке не отъедешь. Надо леща чиненого жарить.

– Вот тебе, Варвара Федуловна, тут на платье двадцать аршин, – подал муж пакет. – Материйка-то она немного позавалявшись, даже чуточку мышами погрызена, но у своей-то именинницы сойдет. Не хотел ничего тебе дарить по нынешним тугим временам, да так уж… Все равно в лавке пришлось бы этот остаток за ничто продать…

– Ведь и Катерину Петровну с мужем пришлось позвать на чашку чаю… – прибавила хозяйка. – И он, и она были у ранней обедни. Дочка у них, Варенька – именинница, так причащали. Вместе и ко кресту прикладывались. Я отцу-то Кириллу говорю: «Милости просим», а она сзади стоит. Ну и ее пришлось позвать.

– Ну, уж это напрасно. Отец духовный – еще туда-сюда… А посторонних-то лиц зачем же приглашать?

– Да я, собственно, из-за мужа Катерины Петровны. Кто же иначе с отцом Кириллом в преферанс-то будет играть? Ты да отец Кирилл. Вдвоем нельзя… А вот теперь третий – Варсонофий Степаныч.

– Матушка, да ведь мы никого не хотели звать, а ты вдруг… Икра-то паюсная вон – рубль сорок копеек… Брал за рубль двадцать, а теперь рубль сорок.

– Для Катерины Петровны надо будет хоть яблок и винограду на десерт купить. Кроме того, она ром от живота пьет, – сказала жена.

– Ну, вот видишь… Ром, виноград, яблоки… Эх! – вздохнул муж.

– Пойдем чай-то пить. Чего уж тут!.. Именинница без расходов не бывает.

В столовой встретилась кухарка. Она несла сладкий пирог.

– От Глеба Иваныча Густомесова прислали. Кланяются и поздравляют с ангелом.

– Ну вот и этот!.. – воскликнул хозяин. – Неужели и его звать вечером?

– Пирог от него берем, так уж, само собой, пригласить надо, – отвечала именинница.

– Там посланный от Глеба Иваныча дожидается, – сказала кухарка.

Хозяйка выскочила в кухню. Стоял дворник.

– Кланяйся, благодари и проси Глеба Иваныча и Еликониду Гавриловну к нам вечером чаю откушать. Запросто, мол, никого не будет… – говорила хозяйка посланному.

Дворник переминался с ноги на ногу, вопросительно глядел и чесал затылок.

– На чаек, что ли? С Васильевского острова шел, сударыня.

– Мирон Мироныч… Дай мне двугривенный. Дворнику Глеба Иваныча на чай надо дать!.. – крикнула хозяйка мужу.

– О, чтоб вас!.. И хозяев в гости зови, и дворникам их на чай давай! Возьми.

Хозяйка вернулась из кухни.

– Ну, теперь, по крайней мере, вас будет четверо для преферанса, – сказала она мужу. – Ты, отец Кирилл, Глеб Иваныч и муж Катерины Петровны. Я Глеба-то Иваныча с супругой звала. Нельзя звать мужа и не звать жену.

– Да ведь уж это пять человек, а мы не хотели никого звать.

– Нет, не пять, а шесть, даже семь. Вчера я еще Онисима Николаевича с женой звала. Зашла я в булочную к Филиппову, а он там. Прямо подходит ко мне и говорит: «С наступающим ангелом, сударыня. Хоть уж вы и не зовете к себе, а завтра вечерком к вам забегу на чашку чаю». Ну что тут было делать? Сказала: милости просим. А он уж ежели прийти, то придет с женой.

Звонок. В прихожей послышался возглас:

– Где именинница-то? Веди, веди к имениннице-то!

В столовую влетел средних лет мужчина с бакенами и со сладким пирогом в руках.

– С ангелом, Варвара Федуловна… С именинницей, Мирон Мироныч… – заговорил он. – Вот-с, вместо хлеба-соли… пирожок… Думал, вечером к вам… но порассудил и решил, что неловко, не побывавши утром… Еще раз с ангелом… А вечером зовите, не зовите – я все равно зайду к вам.

– И не хотели звать, потому времена-то нынче тугие, да вот протопоп навязался… – сказал хозяин. – Грехи!.. Осетрина-то вон шесть гривен…

– Мне уж позвольте прийти не одному. У меня брат женатый из Луги приехал, так я уж с ними. Мне брата дома оставить нельзя. Он у меня остановился… – говорил гость. – Жена моя и свояченица свидетельствуют вам свое почтение, а уж вечером сегодня поздравят вас сами лично.

– Чайку стаканчик? – предложила хозяйка.

– От чайку-то увольте, а вот ежели бы ваша милость была рюмку водки и чего-нибудь солененького, так я с удовольствием… Животом все страдаю.

– Матрена! – крикнула хозяйка кухарку. – Очисть скорее селедку…

– Я попросил бы лучше икорки паюсной. Живот – вот моя Сибирь.

– Можно и за икрой послать…

Хозяин был мрачен и молчал. Молчал и гость.

– Впрочем, ежели с коньяком угостите, то я и чаю стакан выпью, – сказал гость.

– Сейчас я пошлю за коньяком… Давай денег, Мирон Мироныч…

– Ох, денежки, денежки!.. Трудно вы нынче наживаетесь-то! – вздохнул хозяин.

– Мирон Мироныч! Позволь, брат, привести к тебе сегодня на пир одного регента, – сказал гость. – Очень уж он желает с тобой познакомиться. Голос, я тебе доложу, восторг у него какой. Тенор. Он бы и гитару с собой взял.

– Да ведь мы, изволите видеть, никого не звали сегодня. Времена-то тугие, – вырвалось у хозяина.

– Да много ли ему нужно? Он только водку одну и пьет. Только уж ежели он придет, то с товарищем. Товарищ у него бас. Вот они дуэтец…

Хозяин вздыхал и чесал затылок.

– Милости просим. Пусть приходят… – сказала хозяйка, не глядя на мужа.

Кончился клубный спектакль. В зале раздавались еще вызовы. Аплодировали и вызывали актрису, которая играла главную роль в пьесе и очень эффектно умерла на сцене от чахотки. Устроитель спектаклей, лысый человек, стоял в первой кулисе и кричал плотнику:

– Занавес! Давай… Варвара Герасимовна! Пожалуйте… Выходите на сцену.

Актриса в белом шитом пеньюаре, набеленная, как гипсовая статуя, выходила на сцену и кланялась, прижимая руку к сердцу. В это время вошел из залы за кулисы веселого вида кудрявый купец средних лет, улыбался во всю ширину румяного лица, поросшего редкой рыжеватой бородкой, и говорил:

– Браво, браво… Совсем браво… Вот где александринским-то актрисам носы утирают. Посмотрела бы на эту игру Савина, так в кровь расцарапалась бы… Где господин здешний антрепренер? Антрепренера нам требуется… Познакомиться желаем… – обратился он к плотнику, оттаскивавшему декорацию.

– Кузьму Алексеича? А они сейчас на сцене были… Загляните в уборную. Надо полагать, туда пошли, – отвечал он.

– Ну-с, Матильда Федоровна, ползи… – обратился купец к рослой, дебелой, но сильно накрашенной нарядной женщине, следовавшей за ним.

По подведенным глазам, по дорогому светлому шелковому платью, пестреющему кружевами, и по бриллиантам всякий сейчас бы сказал, что эта грузная дама – «из легких».

– Так вот где они играют-то… Вообрази, Капитон, я первый раз на сцене, – сказала она. – Никогда не бывала. Фу, какая грязь здесь!.. Надо платье подобрать. Удивляюсь, как здесь актрисы с платьями со своими…

– Господина здешнего антрепренера видеть желательно! – возгласил еще раз купец.

– В уборной… В мужской уборной… – отвечали ему. – Вот дверь…

Купец отворил дверь.

– Ах, какой срам! Мужчина в дезабилье! – взвизгнула грузная дама «из легких».

– Умереть теперича тебе от стыда надо – вот какой ты невиданный сюжет для своей невинности увидала, – обернулся к ней купец.

– Пожалуйста, не остри. Уж что другое, а это к тебе совсем не идет, – сделала дама гримасу.