Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.

Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

© «Центрполиграф», 2023

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023

Поезд медленно подкатил к платформе станции. Сквозь протаину замерзшего окна вагона виднелись на платформе жандарм и суетившийся начальник станции в красной фуражке. Сторож тотчас же дал звонок.

– Станция Климово! Поезд стоит три минуты! – крикнул кондуктор.

Под вагонами зазвякали молотки, пробующие чугунные колеса. Я забрал саквояж и плед и вышел из вагона. Около станционного дома уже ждали седоков окрестные мужики, приехавшие в санях на своих брюхатых лошаденках.

– В Бабурино!

– Два с четвертачком положьте, сударь, – отвечал мужик в рваной шапке, из которой местами выглядывала вата.

– Да ты никак с ума спятил! За что?

– Как за что… помилуйте! Ведь до Бабурина у нас отселева четырнадцать верст считается, а ежели ехать через Казаковку, то и все семнадцать.

– За два рублика садитесь, – предложил другой мужик.

– Одер! Чего ты цену-то сбиваешь! А еще седая борода выросла… – попрекнул его первый мужик. – Ведь в Бабурино надо ехать объездом. Там теперь в речке вода выступила около плотины.

– Барин! Дайте рубль восемь гривен… – крикнул третий мужик. – У меня лошадь хорошая. Живо доставлю.

– Рубль… – сказал я.

– За рубль шесть гривен садитесь! Рубль сорок!.. Дайте рубль тридцать копеек! Не жалейте двух пятиалтынных, – раздавались голоса мужиков.

– Ну, двадцать копеек я прибавлю.

– Садитесь… Эх, была не была! – махнул рукой мужик. – Разве уж только по дороге попотчуете ради морозцу. Иззябли, сударь, стоявши.

Я влез в сани и уселся на куль сена. Мужик приткнулся к облучку, и мы поехали по рыхлому снегу. Лошаденка звенела бубенчиками.

– Орясина! Эка оглобля лысая! За рубль двадцать сажает! – ругались вслед мужику товарищи.

– Дайтесь, лайтесь, черти! Пусть лаются, анафемы, – спокойно отвечал он. – Там седок-то только один и остался. С этим поездом двое приехали: вы да управляющий из Кузминки. Управляющего не посадишь, так и жди до вечера, пока вечерний поезд придет. Здесь налево, ваше благородие, кабак… Прикажете остановиться у елочки?

– Нет, нет… пошел дальше… Что за глупости! Только отъехали – сейчас уж и в кабак…

– Так что за беда? С места-то тронувшись и выпить. А водка здесь, ваше степенство, хорошая, сладкая…

Я промолчал. Елку проехали.

– Вы к кому ехать-то изволите в Бабурино? – спросил мужик.

– Усадьбу посмотреть. Там усадьба продается.

– Тут у нас, сударь, все продается… Верст на сто в окружности на каждое место покупателев ищут. Стало быть, у жида покупать будете?

– Да нешто он жид? Ведь он немец.

– Жид без подмеса, даром что в спиньжаке ходит. Даже и воняет от него жидом… Помилуйте, тут у нас все жиды. Все усадьбы жиды скупили, все пустоши, все леса. Вот уж лет пять с ними маемся. Приехал сначала один жиденок из Питера и купил лес у господина Рыдванова, а там и пошло, и пошло… Как саранча нахлынули. От Питера-то недалеко, всего четыре часа езды, так вот им и способно орудовать. Купит усадьбу, лес вырубит, сад вырубит, а потом и продает. Одну усадьбу продаст – другую купит. Так и барышатся в эдаком направлении… – рассказывал мужик и умолк. – Смотрите, сударь, как она, проклятая, сворачивает, – сказал он и указал кнутом на лошадь. – Сама сворачивает.

– Куда сворачивает-то? – спросил я.

– А тут у нас опять кабак. Вон, полштоф на шесте торчит – это кабак и есть. Любишь, подлая, около кабака постоять! – ласково крикнул мужик на лошадь. – Ведь вот, сударь, скотина она, а удивительно, какие большие смыслы насчет кабака имеет. Очень уж она привычна насчет этого самого… Прикажете остановиться?

– Нет, не надо… После… Успеется еще…

– Водка-то уж здесь больно хороша. Огонь… Да и целовальник – мужик очень ласковый.

– Русский?

– Кабатчики здесь все русские. А вот усадьбы – все в жидах. Сейчас мимо мельницы поедем – тоже жидовская. Даве вот кузня была – и у кузни жид арендатель. Он и хлеб мелет, и под залог разной вещии деньги дает. Господа-то ведь у нас здесь все продались, дотла продались. Сегодня мы, сударь, к себе вечером охотников ждем. Медведь тут у нас поднялся и бродит. Вот вашу милость в Бабурино доставлю, лошадь выкормлю – и опять на станцию потрафить надо. Охотников поджидать будем. Те господа ласковые, около каждого кабака останавливаются. Как кабак – сейчас: стой во фрунт! Наши лошади оттого всю эту команду и знают.

– Чья эта каменная усадьба налево? – указал я на развалившиеся строения.

– Тоже жидовская. Моисеем Абрамычем он прозывается. По летам сам здесь со своими жиденятами существует. И супруга у него жидовская подобрана, мадам Суркович прозывается… Глазастая такая… Начнут, это, они в речке купаться… – Мужик прервал разговор, задергал вожжами и начал хлестать лошадь кнутом. – Что, подлая! Захотелось? Я тя пройму, я тя дошкурю! – говорил он.

– Что такое случилось?

– Известно что. Опять кабак… Ну и сворачивает. Она уж без этого не может. Конь понятливый… Охотники ее в лучшем виде приучили.

– Однако у вас и кабаков же!..

– Страсть. В здешней волости сорок два кабака… И все торгуют на славу. Ежели прикажете, то мы свернем.

– Да ведь будет еще кабаков-то.

– Как не быть… Тут у нас по дороге что ни плюнь – все кабак. А только я к тому, что тут и пивка у целовальника для вашей милости достать можно.

– Какое теперь пиво в эдакую холодину!

– Пиво греет. Оно пуще полушубка греет. С него не зазябнешь.

– Ну его… Пиво приятно после еды.

– Так-то оно так… А я думал, ваше благородие, просто для штуки сдействовать, чтоб ум лошадиный доказать. Сейчас бы вы мне сказали, чтобы остановиться у кабака, а я вожжи брошу, скажу: ну, Васька, исполняй свою правилу! И вот увидите, как она ловко к крыльцу подбежит.

– Нет, уж мы лучше около одного из следующих кабаков на этот фокус посмотрим. Налево-то это что за здание?

– А это жидовская фабрика. Жиды жестяную посуду делают. Тоже усадьба когда-то была, да вот молодой граф Чеканов жиду за долги отдал. Тут и сад сзади-то был. Большущий сад… Деревья двоим и не обхватить… А вот теперь все вырубили. Жид вырубил да кабатчику продал, а энтот в Лупашове постоялый двор выстроил да два кабака новых в Кузминке. Тут целое гнездо жидовское. Есть и в спиньжаках, есть и в мурмолках. Кабатчик наш – он вон у Рождества церковный староста – одного ихнего выкрестил в нашу веру, так что злобы-то было – страсть! Убить сулились. Жиденок так и жить не мог… Взял и уехал в Питер. А теперь супротив кабатчика целая война идет. Хочет он, к примеру, шкуру у мужика купить, а жид навернется и цену набьет. Начнет он приторговываться к овсу, а жид тут как тут. Глядишь – и овес за жидом остался. Теперь, в отместку ему, хотят кабак близ его кабака строить. Нам-то оно, конечно, хорошо: чем больше кабаков, тем лучше. А кабатчику – неважнец. Жидов, сударь, в здешнем месте раздразнить – беда! Вот он раздразнил, а теперь страдает. За веру страдает, потому – ты уж там как ни вертись, а кабак жиды выстроят. Им ежели кабак выстроить, то они летом от одних своих косарей сыты будут.