– Нет, уж позвольте… Вам-то я ни за что не уважу!.. Да и надобности нет… – слышались голоса.

Из кухни выбежала хозяйка с тарелкой блинов.

– Со снеточками… – проговорила она. – Позвольте, кто со снеточками просил? Куманек! Кажется, вы? Пожалуйте, со снеточками…

– А про отца-то родного и забыла! – сказал отец-тесть. – Ну, дочка! Ведь я с семгой просил.

– Сию минуту, папашенька, будут и с семгой готовы.

– Да уж сию минуту все-таки будет не тот канифоль. Куму-то небось подала.

– Уж вы извините…

– Знамо дело, не хлестать же тебя здесь по затылку.

– Ну что, папашенька, полноте!.. Вы у нас свой человек, а кум редким гостем считается, – успокаивал тестя хозяин. – Давай скорей с семгой-то! – крикнул он на жену. – Неси! Что рот-то разинула! Папашенька! Пожалуйте еще по баночке… Без четырех углов дом не строится.

В это время в столовую вбежала горничная с блинами.

– С яичной припекой… – сказала она, ставя тарелку на стол.

– Нам, нам… – проговорил свекор и придвинул тарелку к себе.

– Софья! Что ж это такое! – возвысил голос отец-тесть.

Хозяйка совсем растерялась.

– Да нельзя же, папашенька, всем разом… Ведь печка-то одна… – пробормотала она. – Ваши блины с семгой пекутся. Семга нескоро пропекается.

– Не отговаривайся, не отговаривайся… Все равно тебе никто не поверит. Отцовский-то вкус могла бы и раньше поставить в печь, – сказала ей мать-теща.

– Нет, видно, уж мужнина-то родня тебе слаще…

– Да и должна быть слаще… Ведь мы тоже не обсевки в поле, – отвечал отец-свекор.

– Да-с… И даже, можно сказать, завсегда должны в большем почете считаться, – поддакнула мать-свекровь.

– Ну, это еще буки-с… Старуха надвое сказала.

– Папашеньки! Мамашеньки! Пожалуйте еще по рюмочке. Будем теперь поверх четырех углов крышу крыть! – кричал хозяин, стараясь замять начинающуюся ссору, но тщетно.

Как на грех, из кухни снова выбежала горничная с тарелкой блинов и возгласила:

– Пожалуйте! Кому с луком?

– Мне, мне… А только после всего этого я и есть не стану, – отвечала мать-теща, бросила салфетку и отодвинулась от стола.

– Маменька! Ну, полноте вам… – подскочил к ней зять.

– Отчего же «полноте»? Я первая попросила у ней с луком, а она, извольте видеть…

– Да ведь и моей собственной маменьке для ее блезиру блины не готовы, так чего ж вам обижаться-то?

– Еще бы, зятек любезный, моя дочка да вздумала твоей маменьке раньше испечь!

– Позвольте… здесь у нас гости все равные…

– Никогда я не желаю здесь равной быть. Как я могу у дочери в гостях равной быть, ежели я ее девять месяцев под сердцем носила и родила.

– А мы хозяина здешнего дома родили и воспитали, чтобы он женился на вашей дочке, – отозвалась свекровь.

– Такой дряни и помимо вашего сына нашлось бы. Слава тебе господи! У ней женихов-то что собак нерезаных перебывало. Ведь мы не голую ее выдавали, а небось приданое дали. На наше приданое ваш сын и в ход пошел.

– Маменьки! Бога ради!.. Охота вам из-за всего этого?.. – умоляющим голосом восклицал хозяин.

– Ну, затеяли канитель! – махнул рукой кум.

– Вот и с яичной припекой на маковой присыпке, – проговорила появившаяся в дверях хозяйка. – Пожалуйте…

– Нет, уж не надо нам теперь этого добра, милушка, неси обратно, – с сердцем отпихнула от себя тарелку свекровь.

– Что это значит? Да как же вам не стыдно!

– Как ты смеешь стыдить меня, дрянь эдакая! – вскочила из-за стола свекровь. – Макар Денисыч! Идем домой! Нечего нам здесь с тобой делать! – крикнула она мужу.

– Да и нам вкус-от не велик после всего этого здесь оставаться, – проговорил отец-тесть. – Блинов-то с семгой просил-просил, да так и не допросился у дочки. Вставай, жена, и давай шапку разыскивать. Ну, прощай, дочка! Спасибо за угощение! Спасибо за блины.

– Папашенька! Да полноте вам!.. – бросилась к нему хозяйка.

– Брысь! Довольно уж ты надо мной накуражилась!

– Господи! Да что же такое! Из-за таких пустяков и вдруг эдакая ругательная механика… – разводил руками хозяин. – Папашеньки! Мамашеньки! Еще по рюмочке на мировую…

Но старики уже разыскивали свои шапки.

– Нога моя не будет в этом доме! – слышался в прихожей возглас родителей хозяйки.

– Да, уж мы этот денек попомним! – возглашали, в свою очередь, родители хозяина.

Хозяйка плакала.

Две купеческие парочки только сдали свои парадные шубы на хранение швейцарам Палкина трактира и входят в первую буфетную комнату. Купеческие парочки – из молодых, нарядно одетые. Мужчины с маленькими подстриженными бородками. Один блондин, другой брюнет. У брюнета даже усы закручены в струнку. Оба держат в руках дорогие шапки: один – бобровую, другой – соболью. Жены идут рядом с мужьями. Жена блондина – курносенькая полная дамочка. Жена брюнета – востроносенькая субтильная дамочка. На обеих шляпки с приколотыми на них чучелами птиц.

– Салопы-то наши чернобурые не пропадут? Ведь за мой салоп папашенька с мамашенькой девятьсот тридцать рублей меховщикам Курышеву и Барышникову заплатили… – беспокоится востроносенькая дамочка.

– Ну вот… Здесь без опаски. А коли ежели что – Палкин заплатит, – успокаивает ее муж. – Насчет шуб жена у меня беспокоится, – обращается он к товарищу.

– Ах да!.. В самом деле… – спохватывается и курносенькая дама. – Ведь и у меня моя ротонда больше тысячи стоит.

– Будь, Глашенька, без сумнения… Господин Палкин всем домом своим отвечает, – говорит и курносенькой даме ее муж. – А домина у него, слава те господи, на две улицы.

К купеческим парочкам подскакивает лакей.

– Ежели желаете, можно в отдельный кабинет… У нас есть кабинеты свободные, – предлагает он.

– Вот те на! Люди из-за органного удовольствия пришли, чтобы музыкальную часть послушать, а ты в кабинет!.. – восклицает белокурый купец. – Нет, брат, уж ты веди нас к самому органу, да около него и столик нам спроворь. Мы из-за органа-то нарочно жен сюда от балаганов привели.

– Пожалуйте… Есть стол около самого органа, – говорит лакей и ведет их в большую залу.

Пары усаживаются за столом около органа. Лакей стоит в вопросительной позе.

– Прежде всего, чайку… – отдает приказание черноволосый купец. – Да поставь вал с колоколами. Там у вас с колоколами опера есть.

– Слушаю-с… С чем чай прикажете?

– Да нам-то можно с хмельной сыростью. Изобрази коньяку графинчик… А дамам со сливками, да собери этой самой кондитерской грызни по части сухоядения. Понял?

– Понял-с…

Лакей сверкнул фалдами фрака.

– Постой!

– Что прикажете?

– Мы там у швейцаров шубы оставили. Четыре шубы. Сохранны они будут?

– Помилуйте… Как же-с… Завсегда сохранны… Ведь под номер оставили.

– Нет, я к тому, чтобы не переменили как-нибудь по ошибке. Шубы-то у нас ведь очень дорогие…

– Будьте покойны-с… У нас никогда…

Лакей побежал.

– Ведь сомнение ты на меня навела насчет шуб-то… – заметил своей жене черноволосый купец. – Действительно, ежели все четыре шубы взять вместе – больше трех тысяч стоят.

– Что ты! Что ты! И все четыре тысячи с походцем… – сказал белокурый купец. – Женина бархатная ротонда на чернобурых лисах полторы тысячи стоит, да мои ильки с бобром – восемьсот пятьдесят. Вот тебе уж две тысячи триста пятьдесят. Ваша шуба, Анна Афанасьевна, сколько дадена? – спросил он востроносенькую даму.

– Девятьсот тридцать, да и то по знакомству.

– Ну, будем считать тысячу… Значит, три тысячи триста пятьдесят. Ну а твоя шуба? – обратился белокурый купец к черному.

– Мои ильки и бобры далеко лучше твоих. Они больше тысячи.

– Да… Как сказал, что четыре тысячи с походцем, так и вышло. Четыре тысячи триста… Шутка! Ведь это капитал. Домишко можно купить. Конечно, я не думаю, что их украдут, но ведь обменить могут как-нибудь по ошибке.