Глаза Мюйрин расширились, и она громко рассмеялась. Его очень удивила ее странная реакция на эти слова. Он ожи­дал увидеть ужас, волнение, но только не смех.

– Знаете ли, это совсем не смешно! Поместье в ужасном со­стоянии. Если вы не попытаетесь нам помочь, Мюйрин, мы все останемся без земли!

Локлейн поднялся и стал беспокойно вышагивать по ком­нате.

– Прошу прощения, я вовсе не думала смеяться. – Мюйрин покачала головой. – Просто, видите ли, минуту назад я дума­ла, что хуже быть уже не может. Теперь я знаю, что это не так. У меня ведь тоже ни копейки в кармане. Мой отец отдал Авгу­стину тысячи в приданое, а тот закутил и прогулял все еще до нашей свадьбы. Мой кошелек пуст. Мне ненавистна сама мысль о том, что нужно где-то доставать деньги на похороны.

– Об этом я уже позаботился, – тихо сказал Локлейн, пыта­ясь не обращать внимания на ноющий желудок и желчь, которая поднималась к горлу. Если бы Августин еще был жив, Локлейн, скорее всего, задушил бы его собственными руками.

– А счет за отель?

– И о нем тоже, но мы должны уехать отсюда до шести.

– Я знала, что все было слишком хорошо, чтобы быть правдой, прямо как в сказке, – вздохнула она. – И глупо было думать, что всю жизнь отец будет защищать меня от охотни­ков за богатством, подсказывая правильное решение и опекая меня.

Она снова засмеялась, печально качая головой.

– Мюйрин, я уверен, что Августин…

– Нет, Локлейн, даже не пытайтесь утешить меня, – почти крикнула она, крепко обхватывая себя руками и уныло глядя на огонь. – А чего я ожидала? – вздохнула она через несколь­ко минут. – Я сама заварила эту кашу, мне и расхлебывать. Я же видела, что творил Августин. Я вышла за него замуж, и те­перь мне остается лишь пожинать плоды.

– Нет, это не так. Вы можете вернуться в Шотландию, при­знать свою ошибку…

– Это будет последнее, что я сделаю! – раздраженно отве­тила она, поднимаясь и выглядывая в окно на заснеженную улицу.

Внезапно Мюйрин почувствовала, что комната давит на нее. Локлейн сказал, что этим вечером они должны уехать. Он тоже подошел к окну, встал рядом с ней. Она резко спросила:

– Чем вы заплатили за похороны?

– Всеми вещами и драгоценностями Августина.

– Понятно.

– Я бы сказал вам об этом раньше, но вы выглядели такой слабой, – неуверенно объяснил он.

– Я не могу вас винить. Вы сделали то, что нужно. Вы ведь хотели уберечь меня. Вам хоть хорошо за них заплатили?

– На Саквилль-стрит есть ломбард, там мне дали за них неплохую сумму.

– У вас еще что-то осталось?

– Хватит на скромную гостиницу по пути в Эннискиллен, но не более того.

Она пару минут переваривала эту информацию, выстукивая пальцами по подоконнику, как крошечная птичка, что тщетно пытается пробиться на свободу.

После нескольких минут раздумий она спросила:

– Есть в этом городе приличная платная конюшня? Он внимательно взглянул на нее.

– Да, я знаю две или три.

– А есть ли общественная коляска до Барнакиллы?

– Она едет до Эннискиллена. Поместье в девяти милях оттуда.

– А как она едет до Эннискиллена?

– Через Вирджинию, там пассажиры останавливаются на ночлег.

Она в последний раз посмотрела в окно и подошла к чемо­данам.

– Во сколько она отправляется?

– Они ходят два раза в день. Последняя – в два часа. А что?

– Неважно, лучше помогите мне собрать чемоданы, – от­ветила Мюйрин.

– Но что вы собираетесь делать?

– Продать все это.

– Но, Мюйрин, ваши вещи… – протестующе восклик­нул он.

– Они новые, это мое приданое. Я даже не хотела их брать, мать и сестра настояли. Мне не нужно столько одежды. Все самое необходимое у меня в этих двух сумках. Еще одно платье сейчас на мне, так что, если я оставлю еще два-три теплых пла­тья и немного личных вещей, остальное мы можем продать.

– Я не могу позволить, чтоб вы приехали в Барнакиллу с пу­стыми руками!

– Я не приеду с пустыми руками, – сказала она, доставая из сумки одно плотное платье из шотландской шерсти, одно темно-синее и несколько белых кружевных вещей. Она пошла за ширму, чтобы взять еще красно-черное платье и ночную рубашку. – Эти вещи совершенно новые, – она провела по ним рукой и сложила аккуратную стопку платьев обратно в боль­шой чемодан. – И эти тоже, и вон те, – добавила она, открывая каждую сумку и проверяя ее содержимое. Наконец она запу­стила руку в черную сумочку и достала оттуда шкатулку с дра­гоценностями. – Я не приеду с пустыми руками, – повторила она, внимательно рассматривая содержимое шкатулки, и с рез­ким щелчком закрыла крышку, пока не передумала. – У меня останется четыре платья, теплый плащ, немного книг и несколько памятных безделушек, а самое главное – у меня будете вы, Локлейн. Вот и все, если только вы не передумаете помогать мне, узнав, что я абсолютно нищая. Он покачал головой.

– Я не передумаю. Но, возможно, я смогу переубедить вас. Если вы собираетесь продать все, что у вас есть, чтобы добрать­ся до Барнакиллы, то с таким же успехом можете вернуться домой.

– Я же сказала, что еду в свой новый дом. Теперь я упакую вот эти чемоданы. А потом мы отправимся на Саквилль-стрит и узнаем, что нам предложат за это. Помогите же мне.

Он согнулся под тяжестью ее сумок, и она последовала за ним, в последний раз перед уходом окинув номер взглядом. Она взяла две свои небольшие сумки, на этот раз набитые до отказа, и сумку Локлейна с ночными принадлежностями. Она помогла загрузить все чемоданы в заднюю часть коляски и ре­шительно забралась в нее.

– Трогай, Падди, на Саквилль-стрит! – приказала она и уста­ло откинулась на спинку сиденья, изо всех сил стараясь не разрыдаться перед Локлейном, который сочувственно смотрел на нее.

Локлейн и не прочь был бы по пути на Саквилль-стрит обсу­дить с Мюйрин ее решительные действия, но по блеску в ее глазах и по вздернутому подбородку он видел, что она раздра­жена. Раздражена и категорична. По сути, она была права. А что ей еще оставалось?

Он прекрасно сознавал, что не раскрыл всей правды. Мало того, что поместье было разорено – оно было практически нежилое. Одному Богу известно, как они собирались жить там, поддерживать друг друга. Она могла бы получить неплохие деньги за свое приданое и драгоценности, но надолго их не хватит, учитывая, что поместье погрязло в долгах.

Однако Мюйрин не колебалась. Это была проверка ее характе­ра, в этом-то она была уверена. Она устала от беззаботной жизни в Финтри. Она жаждала приключений. Итак, мое желание испол­нилось, криво улыбнулась она. С тех пор как она дала свадебный обет в предновогодний день, ее жизнь круто изменилась.

Локлейн изумленно наблюдал, как она торгуется, пытаясь по­лучить с хозяина побольше и рассказывая мистеру Мерфи байку о том, как ее сестра умерла перед свадьбой и теперь платья и дра­гоценности, предназначавшиеся ей как приданое, были не нуж­ны. Непроницаемый с виду хозяин был тронут душераздираю­щей историей молодой красавицы. И поскольку все вещи были высочайшего качества, он предложил ей столько, что при других обстоятельствах показалось бы Локлейну целым состоянием. Но Мюйрин все набивала цену. Локлейн разволновался так, что душа ушла в пятки. Он не сомневался, что Мюйрин перегнула палку. Сейчас старик скажет, что она просит слишком много.

Но Мерфи наконец-то сдался и принялся отсчитывать сум­му, хрустя купюрами и звеня золотыми монетами.

– У вас не найдется более мелких денег? – вежливо спро­сила она.

Хозяин ломбарда дал ей купюры помельче. Когда она вышла оттуда, ее кошелек чуть не лопался. Теперь она повеселела, ее охватило удивительное чувство свободы.

– Это было нетрудно, – сказала она с довольной улыбкой, глядя на суровое лицо Локлейна. – Теперь нужно, чтобы Пад­ди отвез эти вещи на станцию, пока мы посмотрим конюшню, о которой вы мне говорили.

– Да зачем же?

– Конечно, чтобы продать коляску! – воскликнула Мюй­рин, переходя улицу, чтобы кратчайшим путем подойти к ко­ляске.