– Мюйрин, сейчас же холодно! Немедленно выходи! – крик­нул Локлейн, стоя босиком у воды.

Он испугался, что Мюйрин утонет, но вскоре убедился, что плавает она так же хорошо, как и делает все остальное. Он несколько минут наблюдал за грациозной наядой, а потом со вздо­хом разделся и бросился в прохладную воду.

– Мне было интересно узнать, умеешь ли ты плавать, – рас­смеялась она.

– Не слишком хорошо, – признался он, останавливаясь там, где его ноги едва касались дна.

Мюйрин подплыла и поцеловала его. Спустя некоторое вре­мя они вышли из воды и побежали к уединенной песчаной дюне, оставив Тэйджа, радостно играющего на пляже.

Они судорожно слились друг с другом, торопясь и изнемо­гая в тревожном ожидании открыть что-то новое для себя, испытывая особое волнение от того, что видели реакцию друг друга в свете дня. От песка и ледяной воды их кожа покрылась мурашками, и каждое соприкосновение их рук казалось слад­кой пыткой. Поглаживая ее грудь и живот, он лег сверху, войдя в нее одним уверенным ударом. Еще быстрее, чем обычно, почти мгновенно Мюйрин достигла оргазма, чуть раньше Локлейна.

– Какое блаженство, – промурлыкала она, расслабляясь. Она потерлась щекой о его влажную грудь, прижимаясь к нему, как довольный котенок.

– Вот что я всегда ненавидел на пляже.

– Что, заниматься любовью в дюнах?

– Нет, то, что здесь столько песка.

Локлейн, весь красный, пытался отчистить от песка свои сокровенные места, и чувствовал, как весь горит желанием.

Она поцеловала его, но подавила желание, помня о деле.

– Идем. Еще раз искупаемся и пойдем собирать дрова.

– Но ты же замерзнешь во всем мокром, – заволновался Локлейн.

– У меня свои секреты. Твоя сестра дала мне для тебя чистое белье, и я кое-что взяла с собой. Так что давай искупаемся, переоденемся и соберем еще немного. В конце концов, нам нуж­ны удобрения. И помни, скоро приедут все остальные.

Момент был упущен, и, хотя Локлейн пытался вернуть его теплым возбуждающим поцелуем, дела оказались важнее. Ему нравилось быть с ней наедине, слушать ее детские воспомина­ния, переживания и рассказы о жизни в Шотландии. Раз, на­клонившись за деревяшкой, она спросила:

– А ты никогда не рассказываешь о своем детстве, о себе. Почему?

Локлейн ответил не сразу.

– Должен признаться, мое детство было трудным. Тетя за­рабатывала на жизнь шитьем. Ей было очень тяжело прокор­мить нас троих. Она и замуж не вышла потому, что никто не хотел брать на себя такую обузу.

– Это, наверное, ужасно – чувствовать, что ты никому не нужен.

– Да. Раньше мы с Циарой были более близки, но, когда по­взрослели и пришло время подумать о своей семье, она изме­нилась.

– Каким образом? – спросила она, глядя ему в глаза. В них отразилась боль воспоминаний.

– Я не знаю. Она вела себя так, будто я был для нее недо­статочно хорош. Она всячески манерничала и важничала. Она, можно сказать, утратила радость жизни.

Мюйрин удивила такая характеристика сестры Локлейна.

– Действительно, мне тяжело представить ее счастливой, если даже крошечный щенок может вызвать у нее истерику.

Локлейн перевел разговор на другую тему.

– Мы целый день только и делаем, что разговариваем. По­чему бы нам не поиграть?

– И во что же ты предлагаешь поиграть?

– В слова. Для начала авторы, а потом, может быть, цита­ты? – предложил он.

– Хорошо, – согласилась Мюйрин.

Они провели остаток дня, весело играя в слова и распевая песни.

– Ты, наверное, немало тренировался, – сказала Мюйрин, когда он пропел «Та те то shui» и несколько других песен.

– Признаюсь, я узнавал значение нескольких слов.

Он усмехнулся и провел рукой по волосам, проверяя, успели ли они высохнуть.

– А теперь ты спой, – попросил он, начиная собирать новую кучку.

– Хорошо, но, по-моему, уже пора ужинать, как ты считаешь? Скоро стемнеет, а нам нужно побольше дров и место для ночлега.

– Иди за моллюсками. А я соберу сухие дрова и разобью лагерь.

Мюйрин сумела приготовить роскошный ужин из того, что добыли из моря, и продуктов, которые привезла в своей ма­ленькой черной сумке. Они ели, залитые розовым светом садя­щегося за горизонт солнца, и ей никогда еще не было так хоро­шо. Они даже выпили по чашке кофе после ужина.

– Мой маленький вклад в ужин, – он протянул ей корич­невый бумажный пакет. – Я купил еще один из того, что от­правили сегодня на рынок.

– Надеюсь, им удалось удачно продать весь товар.

– Что ж, об этом ты можешь спросить их сама, – ответил он. – Кажется, они уже едут.

Патрик и Сиобан издалека увидели костер и направили свою повозку прямо к пляжу.

– Она может служить защитой от ветра, заслоняя нас от мор­ских бризов, – предложил Патрик, спрыгивая с ящика кучера.

– Идите ужинать, если хотите, – пригласила их Мюйрин.

– Пахнет здорово, – сказала Сиобан, принюхиваясь и от­кидывая назад свои рыжие волосы, когда их растрепал лег­кий ветерок.

– Что ж, тогда поторопитесь, пока моллюски не стали рези­новые или их не доел Тэйдж, – рассмеялся Локлейн, когда бо­родатая мордашка терьера уткнулась в кастрюлю.

Они вчетвером поделились впечатлениями от Донегола, за­тем Локлейн встал и потянулся.

– Если вы меня простите, да и для Мюйрин это тоже был тяжелый длинный день, мы пойдем устраиваться на ночлег вон за той дюной.

Мюйрин покраснела, но взялась за протянутую Локлейном руку. Они нашли на пляже укромный уголок, и Тэйдж не отстал от них. Они лежали на спине обнявшись и смотрели, как мил­лионы звездочек всходят на небе. Локлейн поразил ее осведом­ленностью в названиях разных созвездий.

Мюйрин казалось, что никогда у нее еще не было такого за­мечательного дня. Когда губы Локлейна нашли ее губы, она буквально растворилась в его объятиях. Там, где он, мелькнуло где-то глубоко в ее подсознании, там и мой дом.

После четырех дней и ночей, проведенных на пляже в Россноулаге, Мюйрин чувствовала себя прекрасно, но казалось, что они пролетели как один миг. Слишком уж скоро пришло время возвращаться в Барнакиллу с повозками, нагруженными таким ценным для них грузом.

Собирать деревянные обломки и морские водоросли – это, конечно, тяжелый труд, но, поработав у моря и подышав све­жим воздухом, питаясь щедрыми дарами моря, Мюйрин, по крайней мере, приобрела здоровый румянец. На свежем воз­духе она спала крепче, чем обычно, и Локлейн с удовольствием отметил, что она избавилась от своих кошмаров.

Мюйрин стояла у кромки воды, прибой лизал ее пятки, а она смотрела, как волны закручиваются в барашки.

– Ты же знаешь, мы всегда сможем сюда вернуться, – с нежностью произнес Локлейн, подошедший сзади, и обнял ее, защищая от пронизывающего ветра своим теплым, силь­ным телом.

– Знаю. Просто грустно, что все это закончилось, – вздох­нула она. – Тэйджу понравился пляж, и было так весело купаться, играть в дюнах и спать под открытым небом, не правда ли?

– Для тебя, может, и да. Ты могла бы учить плавать русалку.

– У тебя получается все лучше и лучше, – откровенно ска­зала она. – Мы можем продолжить уроки, когда вернемся в Барнакиллу. Но, знаешь, Локлейн, я тут думала…

Локлейн сразу сник. Он заранее знал, что она скажет. Она уходит от него.

Голос его болезненно сорвался, когда он спросил: – Думала о чем, дорогая? – Да вот дела у нас идут неплохо, но, думаю, мне стоит съез­дить в Дублин, разузнать про этот дом у парка святого Стивена. Сердце заколотилось у него в груди. Она возвращается в го­род. А потом и в Шотландию.

– Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой? – осмелился спросить он, хотя был уверен в ее ответе. Нет. Она не хочет. Больше не хочет его.

– Нет, ведь меня некоторое время не будет, а нужно про­консультироваться с Энтони Лоури по поводу документов, да и другие дела…

– Понятно, – коротко ответил он. Он не мог выслушивать оправдания. Не теперь, не после тех превосходных четырех дней. Это казалось даже более жестоким предательством, чем то, что сделала Тара. – Где ты остановишься?